Василий Смирнов - Крымское ханство XIII—XV вв.
Сколь ни замысловат на первый взгляд приведенный рассказ об окончательном водворении в Крыму Менглы-Герая в качестве единовластного хана, однако же он более всех похож на правду, потому что более согласуется с некоторыми другими данными истории. И Ланглес, на основании восточных источников, тоже говорит, что Менглы-Герай был отвезен в Константинополь, где он оставался в почетном плену до 883 = 1478—9 года[772]. Сестренцевич-Богуш подтверждает тот же факт, ссылаясь на имевшиеся у него данные, только прибавляет, что Менглы-Герай со многими другими султанами был сослан в ссылку[773], хотя в то же время все три года был в милости у султана Мухаммеда[774]. Эти сведения, приводимые у означенных писателей, как нельзя более вяжутся с преданием, сообщаемым Мухаммед-Гераем, и с тем, что в Крымских Делах, как мы видели, следы каких-либо сношений с Менглы-Гераем исчезают с 1475 года вплоть до 1479 года — это тоже знаменательный факт. Из турецких историков подробнее всего описывает приключения Менглы-Герая Дженнаби. Рассказ его, целиком приведенный у В.-Зернова в тексте и переводе[775], в главных чертах тоже сходен с преданием Мухаммед-Герая. Маловероятен тут только один эпизод, несколько отзывающийся романтизмом. Менглы-Герай должен был, говорит Дженнаби, заодно с прочими узниками, захваченными во время разгрома Манкупа, подвергнуться смертной казни. Визирь уже готов был привести в исполнение данное ему предписание, как вдруг (sic!) султан одумался и послал к визирю гонца с приказанием не убивать сына царя татарского. Посланный застал Менглы-Герая творившим последнюю молитву с двумя земными поклонами; около него находился палач и ждал окончания молитвы, чтоб отрубить ему голову. Менглы-Герай был пощажен, всех же остальных казнили. Вслед за тем благоверный султан приблизил Менглы-Герая к себе, осыпал его почестями и милостями и пожаловал ему великолепный двор невдалеке от своего собственного дворца. Государь не переставал оказывать Менглы-Гераю всякого рода почет и уважение до самой той поры, пока великий эмир Эминек-бей не обратился к высочайшему двору с прошением: «Слышали мы, — говорил он, — что властитель наш находится у вас; умоляем ваше величество прислать его к нам не мешкая, так как за неимением царя все дела наши пришли в расстройство. Пусть весь край будет собственностью султана, а Менглы-хан пусть будет его наместником». Благоверный султан «согласился на просьбу Эминека, пожаловал Менглы-хану царство Дэштьское, даровал ему барабан и знамя и послал его в его землю в сопровождении войска. Когда Менглы-Герай прибыль в Дэшть, Эминек-бей встретил его с дэштьским войском. Хана приняли с восторгом и посадили на престоле в Крыму»[776].
Прежде всего тут бросается в глаза отсутствие ясных мотивов быстрой и неожиданной перемены в судьбе Менглы-Герая, то приговоренного к плахе, то вдруг возведенного на властительский трон по какому-то капризу одного и того же человека, султана Мухаммеда II. Правда, что азиатские деспоты не особенно дорожили жизнью человеческой; бывали и с Мухаммедом II случаи беспричинного жестокосердого обращения с своими подданными и с военнопленными; но в истории с Менглы-Гераем существовали особые условия, которых нельзя было игнорировать, и которые необходимо должны были послужить к ограничению деспотического произвола султана Мухаммеда, человека предусмотрительного, и хотя решительного, но не взбалмошного. Пред ним в лице Менгли-Герая находился все-таки не простой райя и не заурядный полоняник, а только пленный мусульманин-суннит, и притом еще царевич по происхождению. Наконец, так как большинство историков говорят о том, что султан Мухаммед все время ласково и благосклонно относился к пленному Менглы-Гераю, то становится необъясним такой внезапный поворот к осуждению его на смерть без всякой с его стороны вины, которая бы могла навлечь на него немилость султана. Одним словом, в повествовании об этом факте у Дженнаби заметна какая-то неточность, некоторая недосказанность, коли не просто ошибочное известие.
Но тот же самый Дженнаби в другом месте своей истории вот что повествует про воцарение Менглы-Герая, и опять-таки в связи с экспедицией Гедюк-Ахмед-паши в Крым.
«В 880 = 1475 году великий султан Мухаммед-хан послал визиря своего, вышеупомянутого Гедюк-Ахмед-пашу с большим войском в море Понтское на завоевание области Кафской… Когда упомянутый Гедюк-Ахмед-паша достиг города Кафы, то высадился и осаждал его, пока не одолел и не покорил его. Затем он покорил еще несколько крепостей и замков. Потом он обратил завоевание на крепость Манкуп. Это большая крепость на вершине высокой и труднодоступной горы. Ею завладели греки и утвердились в ней. И пошел упомянутый Ахмед-паша тем трудным путем, пока не утвердился в крепости и не завладел ею. И захватил он несколько христианских князей в крепости и отослал в султанскую Порту. И был между теми князьями Менглы-Герай-хан, отставной владыка Дэштьский. Его одолели братья его: отняли у него царство и принудили его запереться в крепости Манкупской. Когда же Менглы-Герай-хан прибыл в Высокую Порту, то могущественный султан, блаженный Баязид (sic!) спустя некоторое время послал его в Дэшть в сопровождении большого войска. Отправился Менглы-Герай-хан и овладел Дэштью, и подчинил ее султану румскому. И это была первая область, которой овладели султаны дома Османова в Дэшти»[777].
Приведенное место из истории Дженнаби сличено мной во время моего пребывания в Константинополе с кодексом, находящимся в библиотеке Ашира-эфенди под № 608. В нем, на листе 264 verso, находится буквально то же самое, за исключением трех несущественных вариантов. Это место повествования Дженнаби замечательно тем, что там водворение Менглы-Герая в Крыму приписывается преемнику султана Мухаммеда II, Баязиду II (1481—1512). Конечно, Дженнаби мог тут просто-напросто обмолвиться; а можно думать, что эта обмолвка была у него сознательная: причина ее заключалась в таком времени совершения описываемого им факта, которое с точностью не могло быть им указано, так как приблизительно приходилось или в конце царствования султана Мухаммеда, или в начале царствования сына его Баязида. Последнее же наше соображение находит себе оправдание в том свидетельстве Дженнаби, по которому отправка Менглы-Герая в Крым состоялась не тотчас после экспедиции Гедюк-Ахмед-паши, а по истечении более или менее продолжительного времени. Оно согласно и с вышеприведенными известиями некоторых историков о трехлетнем пребывании Менглы-Герая в турецком плену.
Но г. В.-Зернов как-то недоверчиво относится к этим известиям, хотя в то же время не доверяет и турецко-татарским историкам, вовсе отвергающим факт взятия Менглы-Герая в плен турками[778].
Поводом к такому недоверию его послужили главным образом сказания наших летописей про Менглы-Герая в 1475 году. В Воскресенской летописи читаем: «Того же (6983 = 1475) лета Туркове взяша Кафу… Азигирееву орду, Крым и Перекопь осадиша дань давати, и посадиша у них меншего сына Азигиреева Менлигирея, а два брата его, Азигиреевы же дети, убежаша»[779]. Затем несколько далее в той же летописи говорится: «Того же (6984 = 1476) лета посла царь Ахмат ордынский сына своего с Татары, и взя Крым и всю Азигирееву орду, а сына Азигиреева Менгирея съгна, его же Турки посадиша»[780]. Выходит таким образом, что турки в 1475 году, т.е. во время своего нашествия на Крым, посадили Менглы-Герая на ханство, а в следующем 1476 году он был опять прогнан ханом Большой Орды. Следовательно, ему некогда было сидеть в плену у турок. Но летописное известие, по добросовестным изысканиям самого почтенного ученого, стоит совершенно одиноко. Все, что толкуют турецкие писатели о войне Менглы-Герая с Сейид-Ахмедом, ханом Тахт-Иля, кончившейся покорением Тахт-Иля Менглы-Гераем, уже по этому последнему обстоятельству не может относиться к тому нападению сына Ахмедова на Менглы-Герая, которое по нашим летописям случилось в 1476 году. Зато их повествование так близко сходится с сведениями, сохранившимися в Делах Крымских и в летописях наших о покорении Менглы-Гераем Большой Орды в 1502 году, что невольно, говорит г. В.-Зернов, приходишь к заключению о тождестве описанного в обоих памятниках происшествия[781]. Тождество это еще подтверждается сходством рассказа турецких писателей и наших летописцев о плене Муртазы-султана и вторжении брата его, Сейид-Ахмеда в Крым, которое рассказывается в наших летописях под 1485 годом[782]. Сведение о пленении Муртазы находится даже и у Барбаро, и было, по мнению г. В.-Зернова, занесено им в описание своих путешествий «только понаслышке», ибо он еще в 1479 году вернулся на родину, а в 1487 году составлял описание своих путешествий. «Вывод из этого, — говорит г. В.-Зернов, — очевиден: происшествия, описанные турецкими писателями, обнимают период времени от 1484 до 1502 г., и рассказанное ими успешное вторжение Сейид-Ахмеда в Крым не то, о котором паши летописцы говорят под 1476 г., а совершенно другое нападение золотоордынцев»[783]. Такой вывод его опирается главным образом на то, что турецкие писатели ведут свои повествования «без означения года» и, как «мало знакомые с хронологией, могли слить происшествия нескольких годов в одно целое и придать им такой вид, будто они сменялись одно другим»[784]. С таким соображением можно охотно согласиться, а для большей его прочности присовокупить еще то предположение, что не кроется ли причина ахронизма повествований турецко-татарских писателей в умышленном игнорировании ими факта пребывания в турецком плену Менглы-Герая.
