Василий Смирнов - Крымское ханство XIII—XV вв.
Наконец есть еще третья редакция истории того же события, и она едва ли не самая малодостоверная. Иосиф Барбаро в своем путешествии рассказывает, что будто бы ханом в Крыму был Эминек-бей; что недовольный им кафский консул просил татарского хана Большой Орды о смене его, для чего и был прислан Менглы-Герай. Тогда Эминек-бей, тщетно искавший примирения с кафинцами и удаления Менглы-Герая, отправил посла к султану с просьбой о помощи и обещанием «в награду за то уступить султану Кафу»[747].
Тут главнейшая недостоверность заключается в соперничестве Менглы-Герая с Эминеком, ибо во всех других преданиях эти два лица являются симпатизирующими друг другу. Другую несообразность составляет обещание Эминека уступить султану Кафу, которая никогда не была в его владении.
Из сопоставления всех рассмотренных форм предания о нашествии турок на Крым можно вывести такое заключение, что в этом предании слиты воедино два совершенно самостоятельных и независимых один от другого факта — внутренние замешательства и распри претендентов на власть в Крыму да морская экспедиция турок в 1475 году, которые с этого времени стали там твердой ногой. Постараемся доказать это.
Поводов для султана Мухаммеда добраться до генуэзцев в их крымском приюте было много, помимо каких-нибудь искательств татарских ханов и вельмож. Во-первых, султан мог быть зол на генуэзцев за поддержку, оказанную ими Константинополю. Во-вторых, генуэзцы и после падения Константинополя продолжали строить разные козни против султана в виде старания устроить коалицию европейских держав для соединенного крестового похода против турок, чему есть несомненные доказательства[748]. Глава генуэзской республики, герцог миланский, был союзник венецианцев, заклятых врагов султана[749]. Несмотря на все преграды, которые были устроены султаном в проливах, генуэзские военные корабли продолжали прорываться чрез них силой[750], причем не довольствовались одной оборонительной ролью, а еще сами разбойничали: матросы корабля, на котором ехали в 1455 году новые консулы в Кафу, ограбили турецкое судно, везшее груз свинца и меди, посланный из Трапезунда в дар султану от последнего трапезундского греческого императора Давида Комнена[751]. Чтобы положить конец таким неприятным экскурсиям генуэзцев в Черное море, султану ничего не оставалось, как сделать так, чтобы им незачем было плавать туда. Значит, в действительности враждебные не только чувства, но и действия между обеими сторонами не прекращались со времени осады Константинополя. Современные же свидетели турецкого нашествия на Крым, хотя бы даже и очевидцы, вроде Антония да-Гуаско, рассказ которого об этом событии передает Барбаро, едва ли могли знать в точности о всех тогдашних политических комбинациях, а судили о факте на основании одних ближайших и доступных их внешнему наблюдению обстоятельств. Отсюда второстепенный случай распри хана с колониальной администрацией из-за тудуна получил в их россказнях значение первостепенной причины печального приключения с Кафой и другими колониями. В такой же редакции это предание занесено и в позднейшие турецкие летописи. Она для турок тем была лестна, что оправдывала завоевательные поползновения султана Мухаммеда, простертые им даже на владения татар, то есть даже правоверных мусульман по вере. Жадный до захвата чужих земель Мухаммед представляется тут не поработителем своих же единоверцев, а только умиротворителем их и водворителем в их стране порядка, будучи призван ими же самими к такой миссии, принесшей пользу и его собственному государству чрез завладение колонией ненавистных генуэзцев. Подобные религиозные соображения возникали у султанов всякий раз, когда ими замышлялись какие-либо посягательства на независимость стран, населенных мусульманами одного с турками толка: вспомним только кляузную фетву шейху-ль-ислама, разрешавшую поход султана Селима I против египетских мамлюков[752].
Из документальных данных, в которых сохранилась некоторая память о проникновении турецкого оружия в крымские пределы, до нас дошла оповестительная грамота из канцелярии султана Мухаммеда II, посланная, по тогдашнему международному азиатскому обычаю, с уведомлением о взятии Кафы к какому-то Ахмед-хану. Г. В.-Зернов знал об этой грамоте только со слов Гаммера, и она возбудила в нем некоторые сомнения, которые он высказал в следующем виде. «В июне 1475 года, — говорит он, — Кафа была взята Кедюк-Ахмед-пашою… Власть христиан на берегах Черного моря рушилась. В Крыму уже властвовал тогда, если верить Гаммеру, Ахмед-хан: на его имя писаны были Турками извещения о победах, одержанных над Генуэзцами (см. Hammer, Geschichte des Osmanischen Reiches. II Band. Pest. 1828, стр. 140—142, где ссылки на принадлежавшее ему рукописное собрание султанских грамот, собранных рейс-эфендием Феридуном)… Не был ли этот Ахмед, которого зовет Гаммер сыном Хаджи-Герая, Ахмед, хан Золотой Орды (Hammer, Gesch. d. Chane der Krim, стр. 42, пр. 1)? To что Гаммер говорит про этого Ахмеда, требует тщательной проверки».
Так как собрание грамот Феридуна, о котором Гаммер говорит еще как о библиографической редкости, и которое не было доступно г. Вельяминову-Зернову, теперь уже напечатано, то мы можем сделать желаемую им проверку и дать отчет о всем, что содержится в турецкой известительной грамоте касательно возбуждаемых г. В.-Зерновым вопросов.
В оглавлении грамоты Ахмед-хан, к которому она адресована, действительно назван Крымским ханом, — в самом же тексте нет однако никакого обозначения местности, где тогда имел свое пребывание и властвовал этот хан. Но заголовок мог быть составлен уже самим собирателем грамот Феридун-беем, жившим в то время, когда о Золотой Орде не было более и помину; когда Крымские ханы признавались единственными носителями власти, унаследованной ими от золотоордынских предков, вследствие чего их без разбора называли и Крымскими ханами и ханами Дешти-Кыпчакскими. Феридун-бей, не справляясь с хронологией, мог на Ахмед-хана перенести позднейший титул Крымского хана. А потому одного заглавия грамоты еще недостаточно, чтобы на основании его считать Ахмед-хана ханом Крымским, самолично властвовавшим в Крыму в рассматриваемую нами эпоху, а не чрез каких-либо других доверенных лиц, или наместников.
Между прочим вступительные слова обращения в грамоте содержат указание на какую-то старинную наследственную любовь и дружбу, существовавшую между «обеими сторонами», т.е. между державой Османской и страной, над которой властвовал Ахмед-хан[754].
Едва ли подобный привет мог быть обращен к хану Крымскому, самостоятельное значение которого не совсем определилось к тому времени настолько, чтобы отношения султанов и ханов могли быть названы уже старинными, наследственными. Вернее предположить, что тут разумеется хан Золотой Орды Ахмед, которого султан Мухаммед II считал настоящим господином Крыма. В числе грамот султанских предыдущих эпох, правда, не находится таких, которые бы несомненно свидетельствовали о сношениях предков султана Мухаммеда II с золотоордынскими ханами, но это могло быть оттого, что со времени разгромления Тимуром малоазиатских пределов Оттоманской империи султаны главным образом сносились с потомками этого грозного владыки среднеазиатских орд, родственных по языку и вере туркам; прочие же ханы, в том числе и золотоордынские, совершенно стушевались пред ними и не обращали внимания османлы до тех пор, пока эти последние сами не вздумали нагрянуть в Крымскую область, которая номинально числилась уделом Золотой Орды.
Еще в той же грамоте обращает на себя внимание следующее обстоятельство. Султанское правительство оповещает Ахмед-хана также и о своих успешных действиях по усмирению Кара-Богдана, случившемуся, по-видимому, одновременно с экспедицией против Кафы, или близко в этому событию. «В эти же времена, — читаем в грамоте, — вследствие пакостных дел и постыдных действий Кара-Богдана, который проявил неблагодарность за благодеяние помилования и возжег в недрах души своей огонь мятежа и восстания, мы, с помощью Божией и при путеводительстве счастия, перешед в эту страну, сокрушили и раззорили здания неверия и враждебности; мы стерли с лица той земли грязь товарищничества (т.е. многобожия)» и т.д.[755].
Один из турецких историков новейшего времени, Хейру-л-Ла-эфенди, также усматривает связь между фактом молдавского похода и крымскими делами, в том смысле, что будто бы Менглы-Герай был посажен султаном вместо Нур-Даулета за то, что последний не оказал своего содействия султану во время этого похода[756]. Но из нашего документа не видно, чтобы со стороны турок хотя бы намекалось на какую-либо ожидавшуюся или впредь ожидаемую помощь со стороны Крымского хана, каковым тут признается Ахмед-хан; а о Нур-Даулете и о Менглы-Герае даже вовсе и не упоминается. Мало того: в заключение говорится, что военные успехи султана, о которых сообщается в грамоте хану, должны впредь обновить старинные дружественные отношения между обеими сторонами, а такое дружелюбие было бы неуместно, если бы Нур-Даулет, как подручный, с точки зрения турецкой, Ахмед-хана раньше позволил себе выказать упомянутую нелюбезность относительно султана. Вот эти достопримечательные слова грамоты: «Вследствие этой великой победы должно проявиться возобновление старинного союза любви, и должна отвориться дверь отправления посольств и грамот, служат средством укрепления оснований благорасположения, дабы признаки любви и искренности день ото дня приумножались и непрерывно один за другим следовали»[757].
