Грасе д'Орсе - Язык птиц. Тайная история Европы
Брат Жан, олицетворяющий мужской начало, упорно отказывается присоединиться к секте, то есть жениться; он остается верным учению святого Иоанна, который в Небесный Иерусалим своего Апокалипсиса не пустил ни женщин, ни собак. Панург говорит ему, что это не помешает монаху быть совращенным Прозерпиной, Корой греков, которая
χοινος παχιν ξαλαμον εχει
Теофиль Готье дал перевод этой идеи в своих великолепных стихах о смерти:
Хотя она ложится в каждую постель,
Со своим белым венцом она остается бесплодной.
Панург выражается более буржуазно:
Но ты послушай: может статься,
Что, будучи рукой господней
Низвергнут в пламя преисподней,
Приглянешься ты Прозерпине.
Это и есть квинтэссенция V книги. После этого Бакбук обращается к путешественникам с обстоятельной речью, в которой мы можем заметить очень любопытный пассаж о магнетизме: «Во что превратилось у вас искусство вызывать молнию и низводить с неба огонь, некогда изобретенное мудрым Прометеем? Вы его, уж верно, утратили; на вашем полушарии оно исчезло, меж тем как здесь, под землей, оно по-прежнему применяется».
Подобный пассаж можно встретить и у Сент-Ив д'Альвейдра; он самым решительным образом доказывает, что наши бабушки, представленные сенешалем Нормандии, знали гораздо больше того, что мы можем вообразить. Она провожает своих гостей мудрейшим из советов, советом иметь друзей: «Ибо все философы и древние мудрецы, дабы благополучно и беспечально пройти путь к богопознанию и к мудрости, почли необходимым, чтобы вожатым их был бог, а спутником — человек».
Таким было наставление всех древних тайных обществ, и в этом заключался секрет их могущества. Диана, разумеется, использовала его, чтобы завершить свою работу над столь замечательным творением, какое представляет собой V книга.
Что сделала она сама, а что — ее друзья? Мы оставим решение этой задачи тем, кто отважиться пойти по нашим следам. Все, что мы можем сказать сейчас, — это то, что если первые четыре книги Пантагрюэля несут на себе печать мужского гения, то в пятой книге преобладает гений женщины. Это никоим образом не умаляет достоинств этой любопытной книги, которая, напротив, по праву представляет собой изящный памятник вечной женственности.
Предисловие к книге «Полифила»
Завершая свою блистательную и насыщенную событиями карьеру, г-н Клод Попелен воздвиг памятник, который всегда будет вызывать зависть у всякого ученого, оставшегося в душе художником, и у всякого художника, мечтавшего стать ученым. Я провожу это различие, потому что оно не лишено смысла. На этом памятнике скромная надпись — он озаглавлен совсем просто: «Введение в изучение гипноэротомахии Полифила». Однако одно это введение составляет увесистую книгу, в которой подведен итог всем исследованиям автора, и успешно завершена работа, потребовавшая колоссальной эрудиции: я не верю, что существует более полная история итальянского искусства, начиная с его зарождения и вплоть до конца шестнадцатого века. Я хотел бы, чтобы г-н Попелен уделил больше места французскому влиянию, которое сами итальянцы считали преобладающим в процессе формирования их литературы и национального искусства. Но усилия, которые я предпринимал, чтобы это влияние установить, еще не дало результатов в достаточной мере бесспорных, чтобы академический разум, такой же взыскательный и требовательный, как и сам переводчик «Сна Полифила», мог принять их с закрытыми глазами. Тем не менее я убежден, что после прочтения этой статьи его убежденность будет сильно поколеблена.
Мой путь в науке не только усеян всякого рода препятствиями; со временем самый значительный его отрезок вообще исчез из поля зрения, главным образом, благодаря великому катаклизму конца прошлого столетия. Ранее, когда я пытался по этому пути пройти, мне часто случалось терять след и блуждать в потемках; тем не менее, я никогда не упускал из вида цель, к которой стремился, и я убежден, что на этот раз я ее достиг.
Есть один сюжет, к которому г-н Попелен не осмелился подступиться; он предпочел обратиться к читателю «Ревю Британик» за июнь 1881. Тогда я стремился только к истине; да и сегодня я готов утверждать, что «Сон Полифила» — это не что иное, как масонская тайнопись, то есть тайнопись, применяемая в архитектуре, отличающаяся от современных произведений подобного рода лишь несравненным богатством и благородством своих композиций. В то время я обладал лишь одним ключом к этому таинственному письму, ключом, которого было достаточно для интерпретаций греческого искусства; затем у меня сложилось мнение, что должен существовать еще один ключ, к современному искусству, который не обнаруживается у греков.
Действительно, язык богов — такое название дает Платон секретной письменности своего времени — в эпоху, возможно, предшествовавшую финикийскому алфавиту, был сжат в рамках определенной иератической формы в азбуке жителей Кипра, которая, в противоположность азбуке египтян и клинописи, не предполагала полифонических букв, то есть, букв, игравших иногда роль идеограмм, а иногда — роль фонограмм.
Тайнопись наших дней, в отличие от греческой и подобно тайнописи египтян и халдеев, ведет свое происхождение как от фонограмм, которые образуют ребусы, так и от идеограмм, составляющих шарады. Так, например, сапоги, сандалии, боты, независимо от их фонетического значения, могут указывать на того, кто их изготовил, то есть на сапожника; маска читается как комедия; шпага — как война; весы — как торговля; флакон — как стекло; рыба — как море; дикий зверь — как охота и т. д.
Точное определение этих рабочих терминов и представляет собой самую большую сложность современной тайнописи, потому что они с ходом времени неизбежно меняются. Я бы никогда не обнаружил, какое значение имеет обувь в тайнописи, если бы мне в руки не попал словарь по искусствам и ремеслам прошлого столетия, упоминавший об очень знаменитой корпорации «холодных сапожников», робелинеров, которая, кажется, играла значительную роль в союзе синдикатов и гильдий, образующих парижское масонство. Следы названия этой корпорации (robelineurs) обнаруживаются в целом ряду французских фамилий, таких как Робийо, Роблэн, Робли, Рабле и др., а в искусстве тайнописи оно используется для обозначения слова «бродяга» (ribaud). Король бродяг был, как известно, одним из главных персонажей у «нищей братии». У Маро есть слово риблер, употребляемое в том же самом смысле. Его этимология, кажется, восходит к слову rhabiller, т. е. к названию ремесла, связанного с ремонтом старой обуви.
Однако современная тайнопись не смешивает шараду и ребус, как это делалось в египетских иероглифах. Шарада (charada), называемая так, потому что разыгрывавшие ее персонажи в большинстве случаев взбирались на повозку (char), использовалась в сатирических маскарадах, где каждый персонаж изображал собой один куплет, или ритурнель. Последнее название связано с регулярным возвращением созвучия букве L в восьмой и последней стопе каждого стиха, что должно было помочь зрителям в расшифровке шарады.
Этими персонажами были искусные кровельщики, поскольку в то время они же были и поэтами; и, как заметил П. Менестрер, из большинства этих выражений они составляли геральдический герб.
Человек, несущий шпагу и весы, был военным торговцем, а если рядом находилась какая-нибудь драгоценность, то речь шла о ювелире; добавьте хлеб, естественную эмблему пекарни, и вы читаете война-торговец-ювелир-хлеб (guerre-marchan-joaille-pain). Такой вид письма был возможен лишь при условии, что гласные не учитываются, и эту фразу следует переводить как «гримуар Сен-Жильпэна» (grimoire saint Gilpin), выражение, которое является истинным переводом слова «гипнэротомахия» (amour songe poig). Наши отцы произносили слово «грек» (grec) как gre (прихоть, каприз), и всякий раз, когда в гримуарах обнаруживаются слова, написанные на иностранном языке, их следует переводить на вульгарный французский, то есть на язык геральдики, точно так же, как мы сделали это со словом гипнэротомахия. Большинство имен у Рабле были составлены именно таким способом: например, Таумаст (на греческом кудесник), белый маг, и Пикрохол (на греческом черная меланхолия), черный маг. Что касается Панурга (на греческом хитрец, fin), то есть grec fin, то это Гриффон, или Гриффе, имя друга Рабле, знаменитого печатника, председателя масонского кружка, в котором автор «Гаргантюа» принимал участие; этот кружок именуется ангельским обществом, потому что глава ангелов (chef d'ange = che angel) — это наиболее часто встречавшийся иероглиф сен-жилей или сен-жильпенов, которых простонародье именовало розенкрейцерами.
