Татьяна Павлова - Закон свободы: Повесть о Джерарде Уинстэнли
5. «ОПРАВДАНИЕ»
Пастор Платтен сидел у себя в библиотеке и внимательно изучал трактат. Этот человек, Уинстэнли, поистине дьявол. Он и здесь умудрился оставить его, Платтена, в дураках. Памфлет назывался «Раскрытие истинного духа Англии».
После того как Элизабет столь неожиданно и твердо отказала Платтену, после всей этой безобразной сцены (как мог он, пастор, слуга божий, так забыться и облить женщину потоком грубых угроз!) ему стало совершенно ясно, что с копателями и их вождем надо покончить как можно скорее.
Но как покончить? Фэрфакс тогда с трудом согласился послать солдат, вряд ли он сделает это во второй раз. Да и диггеры сидят в норах, не вылезают. Февраль на дворе. С разгоном надо подождать до весны, до пасхи.
Пастор перелистал памфлет до конца. Последние две страницы занимало приложение под названием «Призыв». Брови Платтена поползли под очками вверх. Это было обращение к женщинам с призывом не участвовать в собраниях рантеров. «Их свобода, — писал Уинстэнли, — суетна и пуста; а если вы от таких рантерских радений зачнете младенца, то знайте, что отца у него не будет. Он оставит вас и уйдет, пользуясь своей свободой, к другим женщинам».
Далее в приложении говорилось, что диггеры никакого отношения к рантерам не имеют. Наоборот, если кто скатится до рантерства, значит, он перестал быть диггером. «Эта приманка обманных удовольствий, — читал пастор, — соблазняет глупых юнцов и ввергает их в рабство. Она питает праздность, жестокосердие и лживость, заставляя людей говорить одно, а делать другое, чтобы наслаждаться все больше. Она наполняет тело болезнями, мерзостью, отравой и сифилисом, а в душу вселяет гнев, недовольство и раздражение; это царство сатаны внутри вас…»
Для чего этот человек так старательно открещивается от рантеров? Он боится, что его копателей спутают с развратниками и пьяницами. А не замешать ли его в их делишки? Его видели выходящим из дома Бриджет, шлюхи, которая дала пристанище Кларксону и его друзьям. Может, они и в самом деле связаны?
Это была блестящая мысль. Смешать врага с грязью, объединить в людской молве с подонками, потаскухами и ворами! Отлично!
План действий мгновенно сложился. Дать знать церковным властям Кингстона… нет, и Лондона тоже. Пагубная ересь, как чума, разъедает страну. Мало того что некие отребья, именующие себя диггерами, хотят сделать общей землю, они хотят ввести общность жен! Их надо отлучить от церкви. Ах боже мой, как яростно все они, и Принн, и пастор Платтен, боролись десять лет назад за отмену церковных судов и добились своего, а вот сейчас и пожалеешь… В застенок бы их, на дыбу! в Высокую комиссию! Нет, имел смысл надзор за совестью, строгий контроль за нравами, имел… Вот вам плоды свободомыслия… И в парламент написать. Пусть составят комитет, издадут акт о наказании атеистических, богохульных и гнусных ересей. Тюрьма, штраф, изгнание, галеры — что угодно, лишь бы пресечь…
В доме стояла мертвая тишина. Пастор писал в Лондон.
— Элизабет, ты не должна ходить к нам так часто.
— Но почему же, почему? — в голосе ее звучала тоска.
— На тебя не должна падать тень. Сейчас еще эти рантеры… Кое-кому очень хочется показать, что мы с ними — одно… Элизабет, пойми, — мягко сказал он, — сейчас еще не время…
Глаза ее сверкнули.
— Но когда же, когда? И придет ли оно, это время? Разве мы не свободны уже сейчас? Ты сам говорил о свободе.
Он усмехнулся невесело.
— Свобода не может быть безграничной. Тогда это не свобода, а распущенность. Как у рантеров. Такая свобода не дает счастья. И полноты жизни. На всякую свободу должен быть свой закон.
Она опустила голову.
— Ты хочешь, чтобы я ушла совсем? Но у меня здесь братья…
Он отвернулся к окну, нахмурился. Сжал руки.
— Когда-нибудь придет день… Надо только не терять веру. Я говорю тебе: время наше настанет. Для нас всех. И для нас с тобой.
Он подошел к ней, в глазах была мука. И вдруг она поняла. Пока остаются господа и слуги, пока она, Элизабет, почитается как дочь дворянина и офицера, а на Джерарда смотрят как на нищего поденщика, пока, наконец, существуют старая церковь, и обычаи, и предрассудки, и этот его брак с Сузан, давно сметенный временем, но живущий в сознании людей, — не видать им счастья. Он будет отдавать жизнь колонии, снова и снова возрождать ее и отстраивать. Для него это — главное в жизни. А она…
— Хорошо, я постараюсь не приходить сюда, — сказала она, не глядя ему в лицо. — Эти деньги я оставляю для братьев. Пока Генри не получил свою долю. Это необходимо.
Она положила на стол вышитый тугой мешочек и шагнула к выходу. Он ее не удерживал. Перед ним мелькнул нежный профиль, трогательно обрамленный чепцом, тонкая шея, выступавшая из складок темной пуританской шали. Дверь закрылась.
Он писал: «Оправдание тех, чье намерение — сделать землю общей сокровищницей, тех, которых называют диггерами. Или некоторые основания, составленные ими против неумеренности в использовании дара творения, или необузданной общности женщин, что носит название рантерства».
Рантерство разрушает мир в семье, и муж и жена уже не могут любить друг друга: мужчины топчут домашний очаг и оставляют своих детей сиротами, женщины забывают долг материнский и супружеский.
А еще рантерство рождает праздность, ибо эти дети неразумия не хотят работать, да и не могут. А для вина, мяса и продажных женщин нужны деньги. Задумались ли вы, откуда у них деньги? Одни воруют, другие проповедуют на базарных площадях и потом, как циркачи, обходят с шапкой доверчивых слушателей, третьи показывают фокусы или занимаются магией, четвертые составляют гороскопы. И все обирают и обманывают бедняков, которые выращивают хлеб в поте лица.
Так он писал, стремясь заглушить в себе боль утраты и изгнать из памяти это лицо, застывшее в отчаянии, эту тонкую шею под белым чепцом. Надо думать о колонии. Вот его дело, его совесть, его страсть. Ничто другое не должно отвлекать его, ничто другое — затемнять ясность духа. Если уж берешься стоять за справедливость — будь чист сам, будь достоин этой правды.
А рантеры? Лучше всего, если они сами бросят свои пагубные увлечения и придут к диггерам, чтобы жить чистой трудовой жизнью. Это для них — самый правильный выход. Но если нет — все равно он не призывает сечь их, тащить в тюрьму или клеймить железом. Он жалел их: они заблуждаются от бедности, темноты своей жизни. А захочешь наказать их, написал он, и впервые слабое подобие улыбки тронуло его губы, — посмотри на себя.
Что-то тяжело стукнуло, упав на утоптанный земляной пол. Он нагнулся: то был вышитый тугой кошелек, который оставила Элизабет, уходя из колонии. Джерард поднял его и сжал в руке. На эти деньги диггеры могли просуществовать еще месяц.
6. «НЕОПАЛИМАЯ КУПИНА»
Только не впасть в отчаяние. Не дать одолеть себя этому мраку апатии и лени, который парализует мысль, а жизнь делает безрадостной серой ямой, без смысла, без выхода…
Денег нет, колония голодает. Дети с утра начинают цепляться за материнские юбки и просить хлеба. Мужчины суровее с каждым днем, Роджер и Том тают на глазах… Ему снова пришлось убедить их рубить леса и продавать бревна, рискуя навлечь на колонию гнев соседей. Но и на вырученные гроши купить что-нибудь трудно, во всяком случае в Кобэме и Уолтоне. Запрет бейлифа сохраняет силу, двери лавок закрываются, едва диггеры показываются на улице. За скудным пропитанием приходится ездить за тридевять земель, в Кингстон или Гилфорд.
Но главное — Джерард чувствовал, что какая-то сила, прежде помогавшая пережить трудные времена и беды, ослабла, иссякла. Они не верят больше… Приближается время сева, время новой работы, а сил для нее, внутренних сил, надежды нет. Глаза прячутся от его взгляда, а в разговоре то у одного, то у другого проскальзывает печальная нота: зря все это… Все равно разгонят…
Он присмотрел новое поле — вересковую пустошь, ровную, солнечную, у подножия холма. Может быть, здесь им суждено собрать урожай новой жизни?
Том Хейдон ездил на север и привез неожиданную новость: он узнал, что какие-то люди собирают в разных местах деньги от имени диггеров и даже имеют с собой бумагу, на которой стоит имя Джерарда Уинстэнли. Но никаких денег они не получали. Уж не Кларксона ли это дело? Он отбыл из Кобэма со своей свитой недели две назад. А с его неразборчивостью в средствах добывания денег… Диггеры тогда посмеялись вместе, невесело посмеялись, и он дописал в готовое уже «Оправдание» просьбу присылать собранные средства с верным человеком в Кобэм и передавать из рук в руки. Но денег не было, Элизабет ушла, Генри ходил чернее тучи и хромал больше обычного, Джон все чаще ночевал дома, у матери, и избегал разговоров. Они не верили больше…
