Иван Калинин - Русская Вандея
В 1918 году, после освобождения Сальского округа от большевиков, этот офицер-литератор, набрав шайку головорезов, занялся розыском своего имущества, разграбленного крестьянами из его хутора. Зарево пожаров освещало его шествие по деревням и станицам. В Кутейниковской он расстрелял нескольких крестьян, а дома их сжег. То же повторялось и в других местах.
Действия его вызвали такой ропот, что начальству для проформы пришлось назначить следствие, самому же ему дали новое назначение на должность коменданта окружной станицы Каменской.
Следствие, как водится, затянулось на неопределенное время. Однажды в Новочеркасске мне пришлось познакомиться с Холмским. Он произвел на меня впечатление вполне культурного, даже светского человека. Его самоуправные действия в Сальском округе я уже готов был отнести не к испорченности его натуры, а к общему озлоблению казаков против «иногородних».
И вдруг, спустя две-три недели после этого, просматривая присланные на ревизию дела Каменского военно-полевого суда, я натолкнулся на дело о Холмском. Прочитал и не хотел верить своим глазам. Суд приговорил его к расстрелу за то, что он арестовывал по своему усмотрению зажиточных людей, отбирал у них ценности и затем приказывал вывести их в расход. Приличный с виду человек, до некоторой степени даже известный в военном мире журналист, оказался гнуснейшим преступником. Его расстреляли.
Таких преступников, к сожалению, в белом стане встречались сотни, если не тысячи, но пострадал лишь один Холмский. Спрашивается, почему? Потому что был на ножах с начальником гарнизона.
Ему просто не посчастливилось.
Комендант другой окружной станицы, Великокняжеской, есаул Земцов, также прикончивший несколько человек и приговоренный к расстрелу, спасся: успел послать телеграмму атаману Богаевскому, и тот его помиловал. А Холмскому не дали возможности обратиться к монаршей милости.
Начальство казнило, начальство и миловало. Казнило тех, кто не хотел ему потрафить; угодных возносило до небес вместо предания суду.
Войсковой старшина Икаев преблагополучно странствовал по белому стану со своей шайкой, совершая убийства и грабежи. Другой герой того времени, Роман Лазарев, конкурировал с ним по части злодеяний. У военных следователей росли, как грибы, дела о подвигах этих «поборников долга перед родиной», а преступники то здесь, то там занимали разные тыловые должности и показывали фигу белой Фемиде.
Нормальный суд при ненормальных условиях оказался абсурдом. Организация же чрезвычайного ничуть не содействовала обузданию должностных лиц, а, напротив, сводилась к еще большему усилению начальнического произвола.
До чего жалкую роль играла военная прокуратура, показывает следующий пример.
К атаману Богаевскому в сентябре 1919 года поступила жалоба на начальника автомобильной части Донской армии полк. М-ва. Атаман препроводил жалобу в прокуратуру. Я ознакомился с нею и, обнаружив указания на ряд злоупотреблений, вплоть до покушения на честь телефонисток и машинисток, лично доложил Богаевскому о необходимости производства дознания. Атаман поручил расследование дела одному из своих приближенных, ген. — лейт. Алексееву. Последний установил, что многие пункты жалобы подтверждаются вполне. Мы ждали дела, думая, что наконец-таки хоть одна более или менее крупная рыба попала к нам. Я уже заранее предвкушал удовольствие произнести громовую речь.
Спустя некоторое время в прокуратуру прибыло из дворца, но не дознание, а известие о том, что командующий армией ген. Сидорин представил М-ва в генерал-майоры. Они оказались в родстве. Атаман, по требованию командарма, аннулировал дознание, произведенное ген. Алексеевым, и назначил, для проверки жалобы на М-ва, целую следственную комиссию, т. е. дело положил под сукно.
В тех редких случаях, когда нашему суду все-таки удавалось осудить какого-нибудь казнокрада или взяточника, начальство осужденного обращалось к атаманскому милосердию и никогда не получало в нем отказа.
При таких условиях судебная процедура являлась бессмысленной игрушкой.
Существование многих неизлечимых язв белого стана всецело следует объяснить никуда негодной постановкой судебного дела.
XVIII
КРУГ КРУЖИТСЯ
19 сентября, вскоре после возвращения Мамонтова из набега в тылы Красной армии, в Новочеркасске произошло одно молчаливое, но глубоко знаменательное событие:
Над атаманским дворцом взвился трехцветный русский флаг.[205]
Красно-бело-желтый донской отошел в историю.
— Москва теперь близко; довольно дурака валять, играть в какую-то донскую самостоятельность, — как бы говорил атаман своему народу.
Круг не мог разделить такого мнения.
Если атаману не приходилось беспокоиться о своей судьбе, в случае падения Москвы и «восстановления» единой русской власти, то законодатели не без волнения смотрели вперед. Будет ли тогда продолжаться этакое благополучие, которое теперь нежданно, негаданно привалило?
Станичные администраторы, урядники, «хорун-ки», «прапорщики от сохи», «химические» офицеры и тому подобная братва, — добрых 85 % всего состава Круга, — за год с лишком вполне вошли в роль законодателей. Они мастерски аплодировали тем интеллигентам, которые говорили что-либо забористое, этакое сногсшибательное, прохватывая кого-либо из членов правительства; сладко дремали на заседаниях, когда разбирались какие-либо нудные, мудреные вопросы, в роде аграрного; осторожно голосовали, всматриваясь в лица и в положение правой руки Янова, Агеева, Дудакова, Скачкова и других «лидеров».
Партийность на Круге почти отсутствовала. Были группировки возле того или иного лица из интеллигентов, которому более доверяли. Так, хоперцы больше тянули к Дудакову, усть-медведицкие — к левому Агееву или серобуро-малиновому Скачкову, «черкасня» — к Янову, вождю местных «зубров», ярому стороннику Краснова. Но решения почти всегда выносились такие, какие были угодны Харламову, личность которого давила всю мелкотравчатую публику.
Ничем так страстно не интересовались «хузяева» земли донской как делом снабжения. Разумеется, не обсуждением скучнейшего вопроса о снабжении армии и населения, а животрепещущими разговорами о том, где, что и когда можно урвать для самих себя.
Канцелярия Круга из сил выбивалась, составляя бесконечные требования в довольствующие учреждения то на муку, то на сахар, то на вино, то на спирт, то на белье, то на английское обмундирование.
Законодателям не могло быть отказа.
«Хузяева» ведь!
Нагруженные «зипунами», еще более, чем их товарищи, «партизанившие» на фронте, разъезжались «господа члены» на каникулы по своим станицам. Избиратели, из зависти к их добыче, встречали их крайне недружелюбно и на чем свет стоит ругали их законодательную деятельность.
На фронт «хузяева» не рисковали показываться. Там их ждали плети.
— В тылу окопались! Языком работаете! Пожаловали бы сюда позаниматься разговорчиками.
В Новочеркасске общежитие «хузяевов» помещалось на Платовском проспекте, в духовной семинарии. Его звали домом сумасшедших. Кого из культурных людей заносила туда судьба, тот мог подумать, что неведомая сила перенесла его из XX века в XVII, из эпохи Краснова и Деникина в эпоху самозванцев, и что он попал не в квартиру парламентариев, а в притон воровских казаков.
Сюда иногда приходил полк. М. Н. Гнилорыбов, тот самый член Круга, который возражал всем и всякому из духа противоречия. Тот самый, который громил провинциальную администрацию и который быстро сбежал с должности окружного атамана Сальского округа, куда его назначили, чтобы он показал на опыте, как должен хозяйничать образцовый администратор.
Вздорный пустомеля, он практиковал предварительные совещания со своими единомышленниками, поучая «хузяевов» за чашкой спирта, кому на завтрашнем заседании надо хлопать до упаду, кому кричать «атю!».
В свободное от государственной работы время «г.г. члены», усевшись на груды своей добычи, брались за карты, — конечно, не географические, а игральные, — и с остервенением дулись в «очко» до утра, когда надо было итти в Круг или в кровать, смотря по настроению.
— Приходи! Есть спиртное, поужинаем! — приглашал бывало один новочеркасский гражданин другого.
— Спирт? Да ведь его днем с огнем не достанешь.
— А на кой чорт тогда члены Круга? У меня там два десятка приятелей.
Странный был этот Новочеркасск, столица всевеликого войска Донского. И не менее странны были столичные граждане.
Каждый из них ежедневно, по меньшей мере, раз десять проходил мимо атаманского дворца. Но все, вместе взятые, только спустя несколько дней узнали из газет, что над дворцом уже более не развевается донской «национальный» флаг. Здесь, в столице, донскими законодателями созидался фундамент демократического казачьего государства. А новочеркассцы расценивали законодателей не более как поставщиков спирта, забыв, что они — поставщики только мудрых законов.
