Вадим Нестеров - Люди, принесшие холод . Книга первая: Лес и Степь
Письмо Токчуры в Башкирии обсуждалось повсеместно и самым активным образом — на свадьбах, съездах и прочих разнообразных собраниях. Народ решительно готовился к восстанию. А что? Дело в общем-то, привычное.
Да-да, не удивляйтесь — именно башкиры являются бесспорным чемпионом Российской империи по восстаниям. Какие там чеченцы, какие поляки? Никто и никогда в нашей истории не бунтовал чаще и продолжительнее, чем башкиры. Для примера — ко времени отправки «Известной экспедиции» в истории Башкирии было уже три масштабных восстания против царской власти: в 60-х и 80-х годах XVII века и продолжавшееся семь лет восстание в начале XVIII века. Последнее было окончательно подавлено только в 1711-м году, и многие башкиры во времена строительства Оренбурга прекрасно помнили эти события 20-летней давности.
Добравшаяся до Уфы экспедиция готовилась заложить город в устье реки Орь, а у башкир продолжалось нездоровое брожение. В этом вопросе Кирилов, надо сказать, действовал как истинный администратор — сор из избы не выносил, в Питер докладывал, что все идет как нельзя лучше, обстановка самая что ни на есть благоприятная, скоро Оренбург будет основан. Хотя сам новоназначенный статский советник, думается, прекрасно понимал всю отчаянность положения. Его проект действительно висел на волоске, и даже если бы сам Кирилов умудрился каким-то образом не почувствовать сгущающееся напряжение, то Тевкелев проморгать никак не мог. Скрыть от старого разведчика назревающие неприятности, тем более — подготовку к массовому восстанию, было немыслимо. Однако ни тот, ни другой не паниковали — как мне кажется, и Кирилов, и Тевкелев просто недооценили масштаба назревающих событий, думали, что все ограничится недовольным ропотом.
Меж тем, напряжение в Башкирии все нарастало и нарастало. Тучи сгустились настолько, что о готовящемся восстании прослышал уже и всесильный управляющий формирующейся уральской промышленности, начальник Главного управления казенных заводов Василий Татищев — тот самый, оставшийся в памяти поколений не высокопоставленным администратором, а первым русским историком. Как только слух дошел до Татищева, тут же включился традиционный алгоритм действий русского чиновника. Чтобы прикрыть, случись что, свою задницу, Татищев мгновенно настучал на соседей, отправив докладную в Петербург, а копию — Кирилову. Кирилов не менее технично наезд парировал, отчитавшись что, мол, навет это, батюшка Бирон, навет и лжа подлая, под нашу экспедицию завистники роют, чтобы нам палок в колеса насовать, план сорвать, и тебя громкой славы лишить.
Из Петербурга на Татищева цыкнули, но задумались.
Глава 35
Почти целиком заимствованная
Меж тем ситуация становилась все хуже и хуже. Еще ничего не случилось, но из Башкирии уже потихоньку потянулись беженцы — не дожидаясь резни, стали съезжать с насиженных мест живущие среди башкир русские, чуваши и прочая черемиса. Любое восстание — это всегда «мы против них», и всем, кто не «мы», будь они хоть четыреста раз лояльны, стоит позаботиться о своей шкуре. Желательно — заранее, просто потому, что с началом бунта он сразу превратится в лучшем случае в пустое место, но скорее всего — просто станет добычей. Любой большой бунт можно прохлопать и упустить в Петербурге, но здесь, на месте, все обо всем знают, или, по крайней мере, догадываются «задолго до того как». Ожидание бунта иногда даже страшнее самой кровавой оргии непослушания. По крайней мере, судя по воспоминаниям, это именно так.
И здесь я опять немного отвлекусь. Очень трудно объяснить сегодняшнему читателю, что же это такое — массовый бунт. Можно сколько угодно слушать про «кровь людская — что водица», про «Пугач закон отменил», но понять это нам сегодняшним — практически невозможно, слишком далеко мы от мира, в котором происходят настоящие бунты. Слишком чужой этот мир для нас, практически — инопланетный. Тогдашний бунт — это не сегодняшние массовые выступления на майданах и площадях. Сегодняшние неповиновения — это все-таки чаще всего просто декларативное выражение недовольства. Самое страшное что может случиться с тобой на таких акциях — это дубинкой по голове или куском асфальта в лицо. Самое суровое наказание за подобный бунт — несколько лет в тюрьме с долгими препирательствами адвокатов и жадным вниманием прессы. Случаются, конечно, и кровавые бунты, но — именно из-за своей редкости — они мгновенно становятся мировыми сенсациями.
Тогда же люди, поднимавшие бунты, выводили себя за все возможные рамки и скобки. Они отменяли правила обычной жизни, все правила, понимаете, абсолютно все — и по отношению к себе тоже. Они брали на себя право делать все, что угодно, все, что взбредет в голову. Бунт — это старой жизни больше нет. Бунт — это смерть прошлого. Бунт — это все мосты сожжены, и все пути назад отрезаны. Бунт — это я перестаю быть червем и становлюсь всесильным богом. Бунт — это больше нет ничего, кроме моих желаний. Бунт — это я могу все.
Но и со мной могут сотворить все, что только может помыслить человек. И наказание за бунт может быть только одно.
Нет, все равно не получается. Не получается объяснить.
А знаете что? Попробую-ка я поступить неправильно. Собственно, работа сочинителя исторического научпопа в том и состоит, чтобы прочесть документы и интересно пересказать их для читателя. Но давайте сейчас я самоустранюсь и просто приведу вам два документа, два свидетельства людей, переживших бунт. Не рассказ участников башкирского восстания 1735 года, конечно. От того давнего выступления ничего не осталось, кроме официальных отчетов, а из них можно выяснить, ЧТО происходило, но понять КАК происходило — довольно трудно. А вот из простых и безыскусных рассказов обычных людей, оказавшихся в эпицентре восстания, можно взять самое главное — понимание того, что чувствуют люди, когда знакомая жизнь однажды утром вдруг исчезает и начинается неизвестно что.
Это два небольших свидетельства о бунте казахов и киргизов в 1916 году. Шла Первая мировая война, и было принято решение призвать этих кочевых подданных Российской империи на тыловые работы на фронтах. В ответ вспыхнуло общее восстание степного населения, которое полностью так и не смогли подавить — оно плавно перетекло в революционные выступления, а вожаки бунта стали первыми красными командирами угнетенных трудящихся масс революционного Востока.
Я довольно много об этом читал. Просто тема мне не чужая, именно в 1916 году, и именно из-за этого восстания моя семья первый раз покинула Среднюю Азию. Бежала из Семиречья обратно в Россию, к родственникам на Алтай. Дед сравнительно большой был, 11 лет уже стукнуло (он же, собственно, и вернул потом семью обратно в Туркестан — в 20-х годах, уехав на строительство Турксиба). Про это полузабытое сейчас восстание он никогда ничего не рассказывал, и мне пришлось искать информацию самому. Когда читал — как мне кажется, многое понял. Попробую поделиться с вами.
Естественно, главный удар кочевников был направлен против русских, которых они считали главными виновниками всех своих бед. Вот как об этом рассказывал священник, настоятель Покровского прихода Евстафий Малаховский, служивший в большом русском селе Покровском, расположенном в 35 верстах к западу от города Пржевальска по южному берегу озера Иссык-Куль. Рассказ взят из очерка В. В. Королевой «История киргизского мятежа 1916 года в описании семиреченского духовенства».
«В этот день, встав в 7 часов утра, я вышел на крыльцо и спросил, почему мне не подали земских лошадей, так как я собирался поехать в Пржевальск за церковными свечами. Мне ответили, что приехал доктор, который забрал лошадей.
Как оказалось потом, доктор был зверски убит, не доезжая 5 верст до города Пржевальска. В этом случае я вижу промысл Божий по отношению ко мне лично.
Не прошло после этого и десяти минут, как по улицам села раздались крики, что киргизы набросились на только что выгнанные табуны скота и погнали их в горы.
Первым делом у меня мелькнула мысль, что необходимо объединить народ, чтобы общими силами дать отпор неверным, для чего я велел звонить в колокол. На звон его народ быстро стал собираться к церкви.
В это время на прилавках около села появились большие толпы киргиз с флагами, готовившихся к нападению на него. Казалось, дни наши были сочтены, так как в селе были почти одни женщины и дети. Мужчин вообще и ранее было немного (не забывайте, события происходили во время Первой мировой войны, и практически все русские мужики были мобилизованы — ВН), а в рабочее время и те, которые оставались, были на работе. Да и что мог сделать десяток-другой почти безоружных людей против тысяч киргиз?
Видя все это, я решил готовиться к смерти и приготовить к ней своих духовных детей. И вот, в церкви мы начали служение акафиста Покрову Пресвятой Богородицы. За общим рыданием не было слышно слов акафиста. Это был общий предсмертно-покаянный плач. Семья моя находилась здесь же, около иконы Богоматери.
