Сергей Капков - Эти разные, разные лица
- А какие были развлечения в пансионе?
- Прежде всего балы! Они у нас редко устраивались, но запомнились на всю жизнь. Приглашались кадеты, и мы с ними танцевали. Между прочим, я очень хорошо танцевала! Несмотря на то, что я была самая маленькая, меня пригласил на мазурку один рыженький, курносый корнет, и мы получили приз. Так повторялось на трех балах! Графиня, начальница пансиона, очень гордилась мной.
Но самое дорогое - спектакли, которые устраивали педагоги в актовом зале. Я всегда была занята в них и играла с упоением.
А потом случилась революция 1917 года. Нас, дворянок, из пансиона разогнали. А графиню, помню, волокли за волосы по полу. Портреты царей, которые висели в актовом зале, порезали ножами. Так закончилась учеба в Дворянском пансионе. Отец перебрался под Муром в разъезд Навашино, работал в больнице на судостроительной верфи. Меня и сестру он забрал домой.
- Вам, наверное, пришлось помогать отцу в работе?
- Конечно. Тогда был лозунг "кто не работает - тот не ест!". Утром я работала санитаркой, днем со мной занимался отец, а вечером я ходила на курсы.
В 19-м году в Муроме произошел белогвардейский мятеж. Белые пробивались через Навашино к Нижнему Новгороду. Все женщины, дети и старики убежали в село Акулово, которое находилось в пяти верстах. Мамочка и сестра звали с собой и меня, но я решила остаться с отцом в больнице, из которой сбежал весь персонал. А орудийные выстрелы все ближе и ближе...
В больницу принесли раненого. Папа делает ему операцию, я ассистирую. И вдруг вбегает человек в кожанке и кожаной кепке, с наганом, и кричит: "Где у вас тут зубодер?!" Папа объясняет, что зубной врач убежал, никого нет. "Мне нужно вырвать зуб!" - кричит человек и угрожает наганом. Папа говорит мне: "Капочка, помоги ему чем-нибудь". И заканчивает операцию. Я усадила человека в кресло, заглянула ему в рот и ужаснулась - там все распухло! Стала объяснять ему, что сейчас дергать зуб нельзя, что это будет очень больно. Но человек в кожанке опять начал угрожать наганом. Обливаясь слезами, я нащупала зуб и двумя руками стала тащить, мой пациент крепко держался за кресло и дико стонал. Не помню как вырвала я этот зуб, да еще и не уверена была - паршивый или здоровый. Положила ему тампон ваты, с трудом оторвала от кресла его руки и, когда он молча вышел из больницы, вздохнула.
Утром белые откатили обратно в Муром, а я заявила папе, что в зубной кабинет больше не войду. И вообще с медициной покончено и белый халат мне противопоказан. Все. Пошла в завком и стала осваивать машинопись. Вскоре я уже печатала довольно быстро, меня даже засекретили. И вот через несколько месяцев меня вызвали в завком. За столом сидели четыре человека - троих я знала. Начали меня отчитывать: как я могла так поступить, а еще комсомолка, как не стыдно!.. Я ничего не понимала. Может, не ту бумагу в корзину бросила? Или сболтнула что лишнее. Чуть не заплакала. И вдруг поднимается незнакомец и говорит: "Ну хватит пугать девочку". Берет меня за талию, поднимает и целует в щеку крепко-крепко. "Не узнаешь? - спрашивает.Помнишь, как ты мне зуб вырвала? Это же ты выиграла то самое сражение под Муромом! У меня была такая дикая зубная боль, что я даже не мог подавать команды!" Оказывается, это был тот самый человек в кожанке, командир. Вот так они меня разыграли. По-дурацки.
- Могли бы и медаль дать... А как, кстати, развивалась ваша творческая деятельность?
- Замечательно. И голод, и разруху скрашивали вечера самодеятельности, в которых я всегда участвовала. В бараке часто устраивались вечера танцев под струнный оркестр. В то время у нас на верфи работали пленные австрийские офицеры, и у меня был чудный партнер по танцам, который никому меня не уступал. Этот австриец сам прекрасно вальсировал, а про меня говорил, что я умею танцевать, не касаясь пола.
У разъезда Навашино была одноколейка, по которой с удовольствием гуляла молодежь. Чаще других по ней прогуливался со своей сестрой паренек Ваня Козловский. Они пели дуэтом "Вечерний звон", "Мне все равно, любить или нет", украинские песни. Однажды мы с моим молодым человеком Сережей оказались позади них и стали подпевать. У Вани был тенор, у его сестры меццо-сопрано, у меня - лирическое сопрано, а у Сережи - баритон. И вот мы вчетвером стали каждый вечер прогуливаться и петь. Вокруг нас собирались местные жители и с удовольствием слушали. А потом Козловские куда-то уехали, и лишь через несколько лет, уже в Москве, я услышала голос замечательного тенора Ивана Семеновича Козловского.
- А потом вы с ним встретились в фильме "И жизнь, и слезы, и любовь"...
- И даже не поговорили.
- Почему?
- Я так и не поняла, узнал он меня или нет. А может, не хотел узнавать - не знаю. Когда режиссер Николай Губенко предложил, чтобы все актеры спели с ним "Ревет та стогне Днипр широкий", Козловский задержал взгляд лишь на мне и долго-долго смотрел в мои глаза, как бы спрашивая: "Кто ты?" Но я почему-то ему не напомнила. Очевидно, чувствовала к нему антипатию: уж очень он был важен и недоступен.
- Капитолина Ивановна, а как сложилась судьба ваших родных?
- Старший брат Виктор еще до революции уехал учиться в Москву на врача. Александр закончил Юнкерский военный корпус и, будучи белым офицером, был расстрелян без суда и следствия на перроне Ярославского вокзала. Он со своей гордостью и безрассудством ни от кого не прятался, вот и попал в руки своих классовых врагов. Клавдия, выйдя замуж, уехала в Ростов-на-Дону. Когда мы еще жили в Навашине, папу вызвали в другую губернию, где вспыхнула какая-то эпидемия. Там он и умер. И в 21-м году мы с мамой уехали к дяде под Ярославль. Хутор находился в лесу в трех верстах от ближайшей деревни. Там я с удовольствием работала в поле вместе с дядей и его семьей. Научилась и жать, и косить, и запрягать лошадей, и доить коров. Мамочка вместе с тетей шила платья деревенским красавицам. Никакая междоусобная война не коснулась этого местечка. Крестьяне дядю очень любили.
- А замуж вы не торопились? Ухажеры у вас были?
- Я никогда не была красивой. Занятной, разве что. Две косички по бокам - и ничего особенного. А тут вдруг влюбился в меня сын мельника, Ваня. Красивый парень, глаза как угли. У него невеста была, красавица Дуня, дочь богатого кулака. Свадьба была назначена на осень. А он ее разлюбил и полюбил меня, ходил за мной по пятам. Отец стал его бить, потому что он совсем забросил работу на мельнице. И вот поздней осенью, когда погода была уже совсем плохой и я уже не ходила на работу в соседнее село, тетя сообщила, что сейчас к нам придут гости. Меня попросили надеть красивое платьице. Мама тихо плакала. Вдруг в дом входят Ваня и сам мельник Иван Иванович. Мужчина лет сорока пяти, еще красивее, чем Ваня. Одеты по-праздничному. Я не вникала, о чем мои родственники вели беседу с мельником, но вдруг дядя спросил: "Хочешь замуж за Ваню?" А что такое для меня было "замуж"? Это сейчас уже все школьники знают подробности семейной жизни. А я ничего не знала. Ну, быть все время рядом с Ваней - какая прелесть! "С удовольствием!" - говорю. Спросили Ваню, который в дверях, потупясь, мял кепку. Он сразу проокал: "Конешно..." Тогда мамочка, которая еще полчаса назад причитала, что "дворянская дочь ни за что не выйдет за сына мельника", в слезах сказала: "Но у Капочки же ничего нет! Мы все продали. Она бесприданница!" На это Иван Иванович ответил, что на днях поедет со мной в Ярославль и все приданое купит. "Но чтобы никто из деревенских об этом не знал!.."
В то время в деревнях был ужасный обычай, когда отец жениха имел первую брачную ночь с невесткой. И вот Иван Иванович с утреца приехал за мной на розвальнях, чтобы ехать в Ярославль. А снега в тот год выпало в ноябре много! Укутал он меня в зипун, и мы тронулись. Ехали по лесу. И вдруг я почувствовала невыносимый запах водки - оказывается мельник наклонился ко мне, чтобы поцеловать. Мне это так не понравилось, что я ударила его по лицу. "Вот это девка!" - захохотал Иван Иванович. Но я, не давая ему опомниться, высвободилась из зипуна, столкнула мельника с розвален и погнала лошадей прочь. Мельник, барахтаясь в снегу, сначала смеялся, а потом стал кричать и даже ругаться. Но я была уже далеко. Приехав в Ярославль на заезжий двор, оставила там лошадь и сказала: "Придет Карабанов - эта лошадь его".
И только тут до меня дошло, что возвращаться к дяде мне уже нельзя.
- И что же вы стали делать?
- Устраиваться на работу. Печатать я умела, и меня быстро оформили в какую-то контору. Мама меня быстро нашла и даже переехала ко мне. Я спокойно работала, получила комнату в хорошем доме, на первом этаже, и училась в частной театральной студии, которой руководила старая актриса Елизавета Ивановна Кирова. Мне ее система совсем не нравилась. Она преподавала "с голоса" - как что-то скажет, так и нам надо было повторять, не вникая зачем и почему. Я сопротивлялась, добиваясь осознанного творчества. Одновременно я уже начала выходить на сцену Ярославского театра имени Волкова. Играла в массовках, пела, танцевала. И вот как-то пришла я на очередную репетицию, села на край сцены, и ко мне подошел замечательный актер Дубинин: "Капочка, ты талантлива, не губи себя в студии Кировой. Поезжай в Москву и поступай в театральную школу. Это твоя дорога в искусство". И мне это так запало в душу, что больше я ни о чем думать не могла. И не хотела. Но мамочка была против: "В нашем роду были художники, архитекторы, врачи, а актриса - Боже упаси!" И ни в какую. Тогда я решила убежать. В один прекрасный день я так и сделала - уехала в Москву, в одном костюмчике и без денег, оставив только записку: "Мамочка, не беспокойся, в скором времени я дам о себе знать. Целую, Капочка".
