Александр Костин - Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия
О. В. Творогов, поддерживая вышеприведенную трактовку этнонима Ольберы, полагает, что такого же происхождения имя Олбыря Шерошевича, служившего у князя Изяслава Мстиславича и упомянутого в Ипатьевской летописи под 1159 годом. С этим же именем связывал появление термина ольберы в «Слове» и А. А. Зимин, отстаивая свою версию на позднее происхождение «Слова о полку Игореве». В. П. Тимофеев решительно не согласен с подобной этимологией данного слова, выдвигая собственную, весьма оригинальную версию.
«Объясняя значение слова «татраны», я упоминал, что в перечне еще дважды названы крупные метательные орудия. «Топчакы», судя по приведенной этимологии, стреляли большими стрелами – «сулицами» (они же «шереширы») – и, следовательно, представляли собой орудия настильной стрельбы, баллисты. В отличие от них «татраны», метавшие громадные камни, были, скорее всего, орудиями навесной стрельбы, катапультами. Теперь осталось представить читателю последнее метательное орудие.
Из «Слова» известно, что какие-то «бремены» Ярослав Галицкий «Осмомысл» тоже «метал», причем не прямо перед собой, а «чрез облакы». Даже если сделать скидку на авторскую гиперболу, все равно эти «облакы» однозначно указывают на крутизну траектории, соответствующую опять-таки полету при навесной стрельбе из катапульт. «Некоторые ученые полагали, – пишет В. И. Стеллецкий, – что автор указывает здесь на наличие мощных камнеметов в войсках Ярослава». Правы эти ученые! Более того, Автор указывает и на то, что такие камнеметы были не только у Ярослава Галицкого, но и у его тезки из Чернигова![325]
То что «снаряды» этой катапульты названы «бременами» (отметим их полное соответствие современным диал. бремя и беремя – «ноша», «тяжесть»), т. е. общим, не конкретизированным понятием, указывает, что предметы, выстреливаемые князем Галицким, явно не ограничивались одними только «каменьями».
Слово беремя, «ноша», имеет во всех индоевропейских языках полные аналогии как по значению, так и по произношению. «В данном производном сохранено древнее значение «нести», – отмечал в своем словаре М. Фасмер. Действительно, индоевропейское bero означает «несу», и именно этот древний корень составляет вторую часть слова олеберы.
Исходя из снарядов, «бремен», наша катапульта, как «несущая бремены», могла бы условно называться «бремебера» («нести» и «метать» иногда одно и то же; ср. др.-инд.: kcepa – «перенесение, перемещение, а также «швыряние», а kcepani – уже «праща» и «катапульта».) Однако мы имеем дело не с абстрактными «бременами», а с конкретным снарядом, называющимся ол или ола.
О том, что русские книжники порою заимствовали терминологию «немцев и венедицей» (включая и латинскую), можно судить по новгородской «Повести о взятии Царьграда фрязями» (1204), в которой штурмовые лестницы названы «скалы» (от лат. sсаlа). Упомянуты в этой повести тарасы (из итал. террасы), описаны и катапульты, метавшие через стены «бочки накладени смолы», которыми крестоносцы, «лучины зажегше», «пожегоша град». Нельзя ли предположить, что в слове ол или ола скрыто нечто похожее на эти «бочки», т. е. боевые зажигательные сосуды? Проверим справедливость такого предположения по западноевропейским источникам.
В 1078 году Адам Бременский, описывая славянский город Волин на Балтике, особо отметил, что в нем «имеются и вулкановые сосуды, которые местные жители называют греческим огнем».
Генрих Латвийский, повествуя об осаде в 1223 году русского гарнизона города Юрьева (Тарту), писал, что немцы «бросали в замок из патереллов железо с огнем и огненные горшки» и что русские отвечали им тем же.
«Вулкановые сосуды» и «огненные горшки» переданы в латинском тексте как olli vulcani и olli igneas. Oll и olla означают «горшок, сосуд, бочка» (ср. совр. румын, ol и молд. oalä, – «горшок»). Примечательно, что и упомянутая немецкая palerella является уменьшительной формой к латин. patera – «сосуд». Катапульта-олебера названа здесь либо реально существовавшим синонимом русского «пракъ», либо, что скорее, авторским неологизмом, буквально означавшим «несущая сосуды», «горшкомет» или «бочкомет». Образование подобных неологизмов весьма характерно для Средневековья. Достаточно сравнить олеберу с древнеиндийским поэтическим заменителем для слова «лук» – isvasa (букв. «мечущий стрелы»). Рассмотренное нами орудие соответствует античному онагру (букв. «дикий осел»), который применялся для бросания сосудов с зажигательной смесью. Образно говоря, это был прапрадедушка современного миномета.
Ольберы, исходя из изложенного, следует переводить как «огневые катапульты» или «онагры»[326].
Опять же, если автор «Слова», живший в XVIII веке, написал вместо «онагры» «ольберы», то в поисках этой замены он должен был идти обратным путем, то есть противоположным тому, который прошел В. П. Тимофеев, опираясь на великолепное владение десятками иностранных языков. Спрашивается, зачем это ему нужно было делать, если он не собирался утаивать свое произведение, адресовавшееся высшему обществу России в преддверии войны с Турцией? Не находит ли читатель, что сняв «кипчакские одежды» с этих загадочных этнонимов и переодев их в древнерусские, иранские и где-то современные славянские одежды, В. П. Тимофеев не ответил на главный вопрос: а зачем нашему Анониму потребовался весь этот маскарад по «затемнению» отдельных фрагментов своего же произведения? В заключение своего исследования одного из самых загадочных «темных мест» он пишет:
«Таким образом, выявленные в перечне коловоротные самострелы (топчакы), камнеметы (татраны) и онагры (ольберы) входили в тот самый парк «крепостных самострелов и рычажно-пращевых устройств», который, по свидетельству А. Н. Кирпичникова, уже в середине XII века «сопровождал войско даже во время форсированных многокилометровых маршей». Нет никакого сомнения в том, что войско Чернигова располагало таким парком. Кстати, имея узловые детали, совсем не обязательно было везти за собою всю эту громоздкую технику: при необходимости ее быстро строили из подручных материалов. Об этом можно судить по описанию вышеупомянутой немецкой осады Юрьева:
«Поля покрылись шатрами, началась осада замка. Стали строить малые осадные машины и патереллы, наготовили множество военных орудий, подняли крепкую осадную башню…».
Питаю надежду, что наше исследование удержит сочинителей «по мотивам “Слова”» от замышления сцен с участием наших бравых кыпчакских союзников, как это случилось, например, в повести Г. Троицкого «Иду на вы» (1939): «Кругом широкого и низкого стола сидели двое тысяцких Игоря, двадцать сотников, шесть ольберов, три шельбира и певец Василько Славята…» Шесть огнеметов и три арбалета, видать, славно пображничали за одним столом с тысяцкими и сотскими под песни Славяты!
Итак, никаких «тюркизмов» в описании черниговского войска нет и в помине. Однако необходимо рассмотреть последнюю фразу, смысл которой остается загадочным и без помощи востоковедов: «Тии бо бес щитовь с засапожникы кликом плъкы побеждають, звоиячи в прадедшою славу»[327].
В самом деле, словосочетание «засапожникы» практически никем из исследователей «Слова» не комментировалось, поскольку оно «смазывает» всю кропотливую работу тюркологов по объяснению природы предыдущих этнонимов. Действительно, если отряды осевших на Черниговщине тюркских племен (могуты, татраны, шельбиры, топчакы, ревугы и ольберы), ведомые воеводами князя Ярослава в поход на своих соплеменников – половцев, то почему они «вооружены», по мнению археолога А. В. Арциховского, «…вероятно, кинжалами, коим был и нож, которым Мстислав Владимирович зарезал Редедю. Это, несомненно, оружие рукопашного боя, но облик этих кинжалов неизвестен»[328]. Воины тюркских племен свои атаки сопровождали «кликами», но основным оружием их были все-таки луки и копья, а никак не кинжалы или даже ножи, хранимые за голенищами их сапог. Даже если таковые и были «засапожники», то, скорее, для бытовых нужд (для разделки мяса запасных лошадей, например, которые предназначались для употребления в пищу). Да и трудно себе представить князя Мстислава Храброго с ножом за голенищем сапога, если и имел он кинжал, коим «зарезал Редедю», то по крайней мере за поясом в ножнах. И, наконец, воины-тюрки были прекрасными наездниками и в рукопашную, чтобы задействовать ножи из-за голенища сапог, не бросались. Переводчиков «Слова», однако, это обстоятельство ни мало не смущало, у Д. С. Лихачева читаем, например: «…Те ведь без щитов, с засапожными ножами // кликом полки побеждают». У В. А. Жуковского немного иначе: «Они без щитов, с кинжалами засапожными // кликом полки побеждали», при этом слово «кинжалами» было подчеркнуто Пушкиным. Ну а как у В. П. Тимофеева, который попытался ответить на вопрос: «Что такое “засапожникы”?». Приводим его интересную аргументацию с неожиданным финалом без купюр:
