Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
- Давно я не баловался весельцами. Последний раз - на Оке, в коломенских местах, - сказал Рагозин.
Ему не ответили. Старик, вскинув очечки под козырек картуза, глядел с кормы вперед, так туго прижмурившись, что в щелках его узких век не видно было и зрачков. Кирилл вработался в греблю и вскидывал весла на слух, совсем закрыв глаза. Когда проходили мимо Зеленого острова, он стащил с себя рубашку. Тело его сверкало от пота.
- Не сожгись, - предупредил Рагозин.
Но Кирилл опять ничего не сказал.
Обошли первый песчаный мыс и взяли наперерез протока, к дальнему стрежню. Тут слышнее стал запах рыбы, к приторной сладости его прибавилось кислоты.
Когда подошли к большим пескам, вдоль всего их края обозначились две-три серебристых каймы. В ближней к воде кайме серебро играло больше. Дальше тянулась кайма порыжее, последняя была сплошь черной. Скоро можно было различить в этих выброшенных на песок полосах отдельные рыбины, мертво блестевшие иссушенной чешуей на солнце.
- Держи поодаль, - сказал Рагозин старику, - дышать нечем.
- Селедочка-сестричка, рабочая рыбка, - качал головой Матвей. Сколько добра прахом уплыло!
- Возьмем свое, наверстаем, - сказал Рагозин.
- Возьмем, да когда? Людям сейчас подай, люди жалостятся.
- Есть люди, только и знают - жаловаться.
Стало тяжелее выгребать - приближался стрежень, и пришлось налечь из последних сил. Рагозин тоже снял рубаху, положил под кепку обильно намоченный платок. Течение отжимало лодку к мысу, старик правил круто против воды, чтобы не прибило к пескам. Когда наконец обогнули косу и открылся впереди размах коренного русла, Матвей отпустил рулевую бечеву, и лодку понесло. Рагозин крикнул:
- Суши лопаты! - и первый вскинул так высоко в воздух весла, что вода ручьями побежала по ним через уключины в лодку. Он водрузил на рукояти весел раздвинутые ноги и сказал Кириллу: - Здоров, малыш, грести!
Все притихли, отдаваясь нераздельному скольжению с водой вниз и отдыхая. С левого берега дуло горячим, но чистым дыханием степей, все здесь на Коренной было вольнее и бесконечно просторней.
Старик выбрал место у мелководного затона с узким горлом. Сразу, как пристали, Рагозин и Кирилл бросились купаться.
Они попробовали соблазнить и старика, но он отговорился, что свое отплавал и теперь у него одно дело - размачивать мозоли.
- Да он, чай, и плавать не умеет, - поддразнил Петр Петрович.
- А когда ты будешь из воды караул кричать, тогда посмотришь - умею или нет...
Кирилл и Рагозин плавали по-волжски - саженками. Петр Петрович опускал лицо в воду, выставляя солнышку лысину, потом высовывался, фыркал, фонтаном вздувая брызги, кричал - ого-го! - и опять зарывал нос в воду. Кирилл шел ровно и уплыл далеко вперед. Их руки взблескивали на свету, как полированные спицы медлительных колес.
После купания распределили работу. Старик пошел с ведерком и сеткой к затону - ловить уклейку для наживки, Рагозин взялся приготавливать закидные, Кириллу поручили собирать в тальнике валежник для костра. Заботы эти отняли много времени. Стайки рыбешек на отмелях вели себя хитро, молниеносно перебрасываясь всей слитной гурьбой с места на место. Тальник рос далеко, на самом горбу песков. Почти весь валежник унесло с полой водой, а сухостой поддавался рукам туго. На закидных оборвано было изрядное число поводков, и приходилось копаться с навязыванием новых крючков. Каждый намучился со своим делом.
Солнце уже порядочно опустилось, когда принялись насаживать живцов. Ставили четыре закидные, всего крючков на сто, и возни с наживкой оказалось много: живец был не стойкий, быстро засыпал в руках от жары, и пока добирались до последних крючков закидной, на первых уклейка уже плавала брюшком кверху, и надо было наживлять заново.
Наконец Рагозин старательно раскачал свинцовое грузило и запустил в реку последнюю закидную. Все трое с удовольствием смотрели, как увлекаемые бечевой живцы на поводках один за другим отрывались от прибрежья и, поблескивая в воздухе, неслись вслед за стремительным грузилом. Воткнули в песок у самой воды аршинные пруты, навязали на них концы закидных, а на верхушки - крошечные колокольца, и Рагозин сказал:
- Первая закидная твоя, Кирилл. С того края - моя. А обе посередке Матвея. Айда чай пить!
К вечерней заре они лежали вокруг притихшего костра на животах, воткнув локти в песок и потягивая из кружек прикопченный дымком чай. Ветер спадал, вода успокаивалась, меняя краски своего наружного цветного щита. Очень хорошо и долго всем молчалось, - наверно, лучшие воспоминания передвигались чередой у каждого, а может быть, охотники вели друг с другом понятный без слов разговор. И когда заговорил старик, то голос его будто и не нарушил безмолвной беседы, но продолжал ее потихоньку вести:
- Ты верно, Петрович, сказал, что люди любят жаловаться. С тех пор как помню себя, каких я жалоб не наслышался? Овес дорог. Снегу мало выпало, озимые не прикрыло. Корма скудные. Работник в семье один, а ртов много. Наделы малы. Дожди залили, все в поле сгнило. Одна супесь. Один суглинок. Все как есть спалило, и соломы не собрали. Аренда дорогая, кулак задушил. Чересполосица замучила. Приработки плохие. Погорельцы, переселенцы...
- Что же, - сказал Кирилл, - это все правда.
- Правда-то оно правда. Только переделывать эту правду надо. А как к переделу подходит, так, глядишь, куда твои жалобщики подевались!
- Так что же ты хочешь?
- Хочу я много чего. Между прочим, как людей заставить, чтобы не жалостились, а переиначивали в жизни, что неудобно?
- Надо пример дать. Это мы сделаем.
- Пора говорить - делаем, - сказал Рагозин. - Да кое-что уже и сделали.
- Конечно, - согласился Кирилл, - но мы строим пока первые новые отношения между людьми, а Матвей говорит обо всем укладе, о нашем быте.
Старик негромко засмеялся.
- Ишь какой!.. Ты, чай, пока чижа не накормишь, песни от него не потребуешь, а? Птичью песню семечко питает, верно? Нет, ты, брат, и петь учи, и зерно расти, и неприятеля бей, обо всем сразу думай.
- Обо всем сразу рановато, - сказал Рагозин, - хоть мы это понимаем. Кто это сейчас нам даст?
Старик замолчал, то ли наговорившись, то ли не находя ответа, потом надумал поддакнуть:
- Едем давеча в лодке, а я думаю, мол, захотели на отдых, будто уж все поделано. А дела-то еще у-у-у!.. Одной грязи сколько выгребать.
- Декарт утверждал, что земной шар - это солнце, покрытое грязью, проговорил Кирилл, ни к кому не обращаясь.
Старик встал, медленно потянулся, спросил:
- Ученый какой?.. Насчет солнца ученому виднее. А насчет грязи мы сами замечаем.
Он тут же, прикрыв от закатного света глаза, добавил:
- Кого это господь дает?
По краю берега близился оживленной походкой человек в большой соломенной шляпе. Двое мальчиков, то забегая перед ним, то отставая, пригибались и кидали в воду гальку на состязание - кто выбьет больше "блинчиков", то есть у кого запущенный камень сделает больше скачков по поверхности, прежде чем затонет. Было уже слышно, как они выкрикивали счет, ускоряя его к концу, вместе с учащающимся подскакиванием камней: пя-ять, шесть, семь, восемь-девять-десять!
Рагозин вдруг вскочил.
- Смотри-ка!.. Да ведь... да ведь это...
Он безотчетно шагнул вперед, воскликнул:
- Ну конечно, он! Арсений Романыч! - и пошел, стараясь шире ставить вязнувшие в песке босые ноги.
- Арсений Романыч! - крикнул он.
Мальчики понеслись ему навстречу, но, не добежав, растерянно стали и обернулись к Дорогомилову, который торопился за ними.
- Ну, здорово, вы, ходатаи по делам, - засмеялся Рагозин, сразу узнав Павлика и Витю. - Тащите скорее своего подзащитного!
Они и правда кинулись назад, схватили с обеих сторон Арсения Романовича за руки, и он пробежал с ними несколько шагов и остановился, почти такой же, как они, растерянный.
Сняв шляпу, он поправил или, пожалуй, старательнее запутал свои космы и стал одергиваться, явно стесняясь, что рубаха на нем заправлена в брюки и брюки кое-как держатся на стареньких подтяжках.
- Не грех ведь нам и облобызаться, - сказал сияющий Рагозин, здравствуйте, дружище.
Они поцеловались. Мальчики подпрыгнули от восторга (они впервые видели, чтобы Дорогомилов целовался) и наперегонки сунули Петру Петровичу свои перепачканные руки.
- Вы, пожалуйста, Петр Петрович, пожалуйста, извините моих сорванцов, - заговорил счастливый, но ужасно как засмущавшийся после объятий Дорогомилов. - И не подумайте, прошу вас, что это как-нибудь я... То есть совсем не я их надоумил, ну, чтобы они пошли к вам... с этим выдуманным делом... Они сами, все как есть сами...
- Да Петр Петрович же знает, что это мы сами придумали, вот я и Витя...
- Погодите вы! Я хочу объяснить.
- Ничего не надо объяснять, ничего! - успокаивающе и с упреком перебил Рагозин. - Мне все известно, все! Неизвестно только, почему вы от меня прячетесь, а? Я-то ведь черт знает как все время занят. А вы...
