Валентина Брио - Поэзия и поэтика города: Wilno — װילנע — Vilnius
В этих строках несомненна перекличка со стихотворением К. Кавафиса «Итака», которое Венцлова перевел на литовский язык, — Венцлова дает свой ответ на предупреждение, высказанное греческим поэтом:
…чтоб достигнуть острова в старости обогащенным
опытом странствий, не ожидая
от Итаки никаких чудес.
Итака тебя привела в движенье.
Не будь ее, ты б не пустился в путь.
Больше она дать ничего не может.
Даже крайне убогой ты Итакой не обманут.
Умудренный опытом, всякое повидавший,
Ты легко догадаешься, что Итака эта значит[423].
Стихотворение Кавафиса переводил и Бродский, к которому также обращен монолог из «Силлабических строф» Венцловы, — как и к Милошу, еще одному поэту из этого «триумвирата» и тоже переводчику этих стихов Кавафиса, уже на польский язык. Для всех троих миф Итаки проецируется на личный миф. Знаки Вильнюса проступают в стихотворении «По ту сторону пролива» («Anapus sąsiaurio»[424]); но, в отличие от «Осени в Копенгагене», на сей раз перед нами не узнавание, а внесение, вписывание в иную, весьма отдаленную, топографию (речь идет о Гибралтаре) вильнюсских черточек городского пейзажа и архитектуры: статуй атлантов одного из дворцов. И связывает Вильнюс с Гибралтаром все тот же миф: именно здесь титан Атлант поддерживал небесный свод, здесь же, на Гибралтарском проливе, возвышались Геркулесовы столпы Одиссея, так что вспоминание своего города, своей Итаки становится неизбежным.
Стихотворение «Užupis» («Заречье», 1998)[425] переносит читателя в вильнюсский уголок со своими легендами и преданиями, полными артистических ассоциаций. Кафе на берегу реки, напоминающей Тибр (теперь уже в родном городе проступают знаки городов иных), увиденное через много лет, наводит на элегические размышления:
В сутолоке лип, у камней прибрежных,
где течет поток торопливый, с Тибром
схожий, с бородатыми двумя «Gilbey's»
пью, стаканы, сумерки с дымом.
Их не знаю. Знал родителей только.[426]
Кафе как место встречи для беседы, разговора, общения за чашкой или за рюмкой — место знаковое: «В кофейнях и рюмочных формируются эффективные противовесы власти и не только в форме критики официальной идеологии, обсуждения принимаемых законов, но и в форме шуток, анекдотов, юмора, нейтрализующих серьезность, которой требует власть…»[427] И далее в той же статье Б. Маркова говорится: «Здесь высмеиваются и отвергаются узкие догмы, закостеневшие предрассудки; здесь формируется неангажированный дискурс свободной общественности, нейтрализующий ложь и идеологические аберрации; здесь освобождаются душевные чувства и берут верх жизненные ценности»[428]. Венцлова не раз рассказывал и писал о вильнюсском кафе «Неринга» как важном культурном локусе города (в том числе и в статье, посвященной анализу «Литовского дивертисмента» Бродского — одно из стихотворений этого цикла так и озаглавлено: «Кафе „Неринга“»). Здесь можно было встретить знаменитостей, в «Неринге» происходило неформальное интеллектуальное и культурное общение творческой интеллигенции, студентов, там читали стихи, кафе было своего рода стихийным литературно-художественным салоном, складывавшимся из различных маленьких дружеских кружков. Это было место свободной коммуникации в советских условиях — несмотря на то что не было секретом наличие подслушивающих устройств. Очень важным и притягательным моментом было джазовое трио Вячеслав Ганелин — Владимир Тарасов — Владимир Чекасин, игравшее в этом кафе и приобретшее впоследствии мировую известность[429]. «Неринга» очень быстро обрастала своим фольклором, формировавшим культурную легенду.
Возвращаясь к прибрежному кафе в стихотворении Венцловы «Заречье», отметим, что оно оказывается как бы подсвеченным ореолом другого кафе из юности автора. Стихотворение словно бы продолжает прерванный много лет назад разговор — оказывается, что собеседников поэта «…волнует то же, что и меня когда-то»:
Что ж, сменяются поколенья. Шорох
диктофона, щелканье. О, вопросы
те же, что и я задавал когда-то:
есть ли смысл в жалости или страданьи
и возможно ли искусство вне нормы.
Общность подтверждается и явной автоцитатой из стихотворения «В Карфагене много лет спустя»: «То, что было удачей, то, что было мукой, /одинаково расплавляет огонь»[430]. «Заречье» завершается неизбежным сравнением поколений и в то же время каким-то повторением, возвращением на круги своя:
Точно был таким же, покуда странной
не был испытан судьбой, других, впрочем,
судеб не лучше. Знаю: зло пребудет,
слепоту можно отчасти развеять
и стихи значительней сновиденья.
Часто просыпаюсь перед рассветом
и без страха чувствую: близко время,
когда новое поколенье вкусит слово,
соль и хлеб, увидит облако и руины,
и когда мне выпадет лишь свобода.
Город, на этот раз точно обозначенный, становится местом подведения итогов, спокойного оглядывания назад, и сравнение маленькой речки Вильняле (Виленки) с Тибром оказывается очень уместно в этом контексте, как и нота трагизма. Таково и стихотворение «Стык» (2001 г.) с его спокойной интонацией раздумья. Может быть, оно чуть напоминает поздние стихи Милоша, посвященные родным местам, увиденным через много лет:
Ну что ж, коли судьба велела, будь,
здесь, у дверей в отчизну. Этот угол,
глухой трехкратный стык похож на участь
твою. Торчащий столб, внушавший ужас
в иные времена; и виадук
дугой суровой рассекает пустынь.
Траву, где холодеет детство, тронь.
Теперь ты дома. Тройственное море
шумит в ракушке ночи. Часовой,
которого не будет больше… Воздух,
тоскующий по голосу, — твой дом.
…
Na kągi, jej likimas lėmė, būk
šiame krašte prie pat gimtinės durų,
kurčioj trilypėj sankirtoj, kur stūkso
stulpai, išlikę iš kitų laikų,
kadaise mirtini, ir atšiauriu
lanku dykynę kerta viadukas.
Palieski vėstančią vaikystės žoIę.
Esi namie. Trilypė jūra ošia
nakties kriauklėj. Tau buvo dovanota
nyki era, sargybinis, kurio
nebėr, ir balso išsiilgęs oras[433].
Речь здесь идет о местах на границе Литвы и Польши, в которых Венцлова бывал в детстве; здесь проходила и граница Польши с Советским Союзом (а сейчас с Калининградской обл.): упоминается сохранившийся пограничный столб и «часовой, которого нет». Поэту словно возвращается тот глоток воздуха родного утраченного города, что когда-то «жадно ловили уста» («Ода городу»); произошло внутреннее обретение утраченного, и от этого прикосновения к родному наступает покой в душе.
Сложная метафорика, связанная с городом, — особенность поэтики Венцловы. Собственно, город и становится у него не только поэзией, но и поэтикой, способом выражения всей сложности философского взгляда на мир, осмысления истории и культуры.
В эти же годы он касается Вильнюса и в эссеистике.
Говоря о городе вообще и о Вильнюсе в творчестве Венцловы, мы не должны забывать, что здесь он не только поэт, но и один из первых культурологов. Диалог двух поэтов и выдающихся виленчан — Венцловы и Милоша, опубликованный в русском переводе под названием «Вильнюс как форма духовной жизни»[434], — замечательный пример творческого содружества и взаимопонимания в обладании одним и тем же культурным и литературным пространством, в анализе его сложных составляющих, как внутренних, так и экстракультурных. Об этом уже приходилось писать[435]. В письме-эссе Венцловы названы основная топика Вильнюса, мифологическая подоснова, способы и средства анализа городской семантики, ее материальных и духовных составляющих; возможность соединения семиотического и историко-культурного методов. Вильнюс становится отправной точкой размышлений об истории и культуре.
Давние размышления в письме к Милошу 1978 г. находят продолжение в эссе 2000 г. Кроме эссе, стихов и публицистики Венцловой создан и путеводитель по городу — несколько неожиданный, но в вильнюсском контексте очень закономерный факт. Обращение поэта к форме путеводителя — это черта, характерная и для польской культурной традиции восприятия Вильно. Через пять лет, в 2006 году к нему добавилась новая книга Венцловы «Вильнюсские имена» («Vilniaus vardai»), которую автор в предисловии назвал вторым томом путеводителя. Детальное знание материала, научная строгость и ответственность позволяют определить жанр этой книги как «вильнюсский биографический словарь», а обе книги вместе составляют оригинальную и содержательную «вильнюсскую энциклопедию».
