Наталья Пронина - Иван Грозный: «мучитель» или мученик?
Отныне «вся Ливония по Двину (т. е. вся собственно Ливония — Лифляндия и Эстляндия), за исключением только двух городов — Ревеля и Риги, была в руках русских».[470] Грозный ликовал. Неимоверно тяжкими усилиями, но цель, поставленная двадцать лет назад, была достигнута. «С помощью всемогущей божьей десницы… — писал тогда сам Иван, — вся Лифляндская земля учинилась в нашей воле».[471] А значит, можно было начинать создавать постоянный русский флот, восстанавливать старые и строить новые крепости на отодвинутых к морю рубежах Отечества. Большего ему было не нужно. Большего он не желал… Не случайно, давая 10 сентября в Вольмаре свой победный пир, Грозный позвал на него не только своих бояр и воевод. Он позвал на пир и всех своих знатных пленников, среди которых находился даже бывший правитель бывших польских владений в Ливонии — гетман Александр Полубенский. Щедро угостив, царь, свидетельствует хронист, дарил пленным литовцам «шубы и кубки, а иным ковши жаловал», после чего все были отпущены на родину.
Но триумф сей, почти на полтора столетия предвосхитивший знаменитые баталии императора Петра, вот уже какой век предан черному забвению, о нем вспоминают лишь походя, как малозначительное событие, не принесшее России серьезных исторических последствий. Однако таковые все же имелись. И главным из них было то, что, упорно прорываясь к Балтике, Петр Великий прямо шел по стопам своего не менее великого (но с более трагической, жестокой долей) предшественника. Гениальные строки Александра Пушкина, посвященные императору-победителю, по справедливости могли бы быть обращены и к Грозному царю…
Пирует Петр! И горд, и ясен, И славы полон взор его. И царский пир его прекрасен! При кликах войска своего В шатре своем он угощает Вождей своих, вождей чужих, И славных пленников ласкает, И за учителей своих — Заздравный кубок поднимает!..
Основное же различие между этими государями заключалось в их политике по отношению к Западу. В том, что если Иван Грозный, ясно сознавая насущную необходимость для России экономического и научного сближения с европейскими странами, вместе с тем был очень чуток и осторожен в вопросах духовно-религиозных, никогда не позволяя Западу что-либо диктовать России именно в данной сфере, то императору Петру этой осторожности как раз и не хватило. Запад ослепил его блеском своих научно-технических достижений. И, открывая дорогу на Русь европейскому влиянию, он не понял, что одновременно открыл дорогу и многим разрушительным либеральным идеям, уже тогда существовавшим на Западе. Именно эти идеи, придя в Россию главным образом через масонские ложи, и нанесли самый тяжелый, гибельный удар нашему духовному иммунитету…
Но вернемся к Грозному. Все-таки историческая судьба его победы в Ливонской войне действительно складывалась не столь удачно, как победа Российской империи в Северной войне сто с лишним лет спустя. В XVI веке русскому государю не удалось отстоять и прочно закрепить свои завоевания в Прибалтике, что, собственно, и дало повод некоторым исследователям (а вслед за ними и «популяризатору истории» г-ну Радзинскому) объявить Ливонскую войну Грозного царя абсолютно бессмысленной, даже преступной тратой государственных сил, закончившейся полным фиаско. Но… почему так случилось? Только ли недальновидность политики «тирана» была тому причиной? Перелистаем еще раз тяжелые тома старинных хроник и новейших монографий…
Глава 13. Общекатолический крестовый поход против России под предводительством Стефана Батория: причины побед и поражений
Как явствует из текстов самого Грозного, утверждение на Прибалтийском плацдарме границ Московского государства он считал не только необходимым, но и законным. В многочисленных посланиях, обращенных к польским королям и вельможам, царь, опираясь на реальные исторические факты и документы, не уставал доказывать: Ливония — древняя «государева вотчина» еще «от великого князя Ярослава, сына великого Владимира, а во святом крещении Георгия, который завоевал Чудскую землю и поставил в ней город, названный по его имени Юрьевым, а по-немецки Дерптом, а затем от великого государя Александра Невского, Ливонская земля… обязалась платить дань (Руси), и они (ливонцы) неоднократно присылали бить челом прадеду нашему, великому государю и царю Василию, и деду нашему, великому государю Ивану, и отцу нашему, блаженной памяти государю и царю всея Руси Василию, о своих винах и нуждах и о мире».[472] Обо всем этом, подчеркивал Грозный, у русских хранятся соответствующие грамоты и договоры. Следовательно, отвоевывая (или, по выражению самого царя, «очищая») свою «Лифляндскую вотчину», он действовал абсолютно справедливо. Цель его была не в захвате чужого, но лишь в возвращении того, что издревле принадлежало Руси. Тогда как претензии Польши на эти же земли исторически совершенно необоснованны, ибо Ливония никогда прежде польским королям не подчинялась.[473]
Теперь эта цель была достигнута, и Грозный, не желая более воевать, немедля предложил новоизбранному королю Стефану Баторию прекратить старое, затянувшееся противостояние. «Ты б о том досаду отложил, — писал царь, — и с нами нежитья не хотел, занеже то не при тебе делалось». Вполне логично указывая, что «тебе (Стефану) было в Лифляндскую землю вступаться непригоже, потому что тебя взяли с княжества Семиградского на королевство Польское и на великое княжество Литовское, а не на Лифляндскую землю». В грамоте от 12 сентября 1577 г., врученной (для передачи королю) отпускаемому в Польшу гетману Полубенскому, Иван Грозный прямо посоветовал Баторию, чтобы тот «на кровопролитье бы еси хрестьянское не прагнул (не стремился) и послов своих к нам с почестивостью, для братские приязни посылал неомешкаючи».[474]
Однако мира не получилось. И вовсе не по вине «агрессивности» царя Ивана… Едва расправившись в декабре с непокорным Гданьском, король Стефан уже 19 января 1578 г. добился от Варшавского сейма решения о начале новой войны с московитом. Практически же эти действия короля являлись продолжением старой борьбы. Той извечной, непримиримой и беспощадной борьбы Польши против России, продолжать которую было одним «из главных обязательств, данных Баторием при его избрании».[475] Выполняя это обязательство, Стефан еще в октябре 1577 г. отдал свой первый приказ о наступлении на русские позиции. Отдал как раз тогда, когда Грозный, рассчитывая на мирное соглашение, только что вывел уставшие московские войска из Ливонии, оставив лишь укрепленные гарнизоны в занятых городах. В результате этого неожиданного нападения русские потеряли сразу две мощные крепости — Венден и Двинск. Так, выполняя волю своих фактических хозяев, с первого шага явно не по-рыцарски (вопреки навязываемому г-ном Радзинским романтическому представлению о нем как о короле-рыцаре), начал действовать бывший семиградский воевода. Так незамедлительно могли убедиться в правильности осуществленного выбора и те, кто возвел на престол именно его, Батория, одного из самых талантливых и опытных полководцев того времени.
Лишь спустя год, за который он успел не только отвоевать у русских ряд ливонских замков, но и быстро реорганизовать по западноевропейскому образцу польское войско, состоявшее из нерегулярного и трудно управляемого шляхетского ополчения, усилить пехоту и усовершенствовать артиллерию, Стефан уже официально объявил войну России.
Причем в начале военных действий обвинил… самого русского царя.[476] Но и об этом весьма неприглядном моменте телесказитель Радзинский в своем повествовании даже не упомянул, с восторгом рисуя образ благородного польского короля — полную противоположность трусливого московского тирана… Нет. Вопрос, как всегда, стоял значительно глубже. И речь шла не только и не столько о «рыцарской чести» того или иного правителя, сколько о жестком столкновении давних политических интересов. Столкновении не на жизнь, а на смерть.
Задайся автор разбираемого текста целью хотя бы немногими основными чертами действительно раскрыть читателю ту сложнейшую внешнеполитическую ситуацию, в которой оказался Иван IV на последнем, самом трагическом для России изломе Ливонской войны, г-н Радзинский обязан был бы тогда сказать не только о причинах и обстоятельствах нового наступления Речи Посполитой (а он этого не сделал совершенно). Обязан был автор сказать и многое другое, к сожалению, вряд ли уместившееся бы на тех не полных двух страничках, что отведены у него для событий конца Ливонской войны. А дела развивались следующим образом.
Блестящая победа Грозного в 1577 г. серьезно обеспокоила не только Краков и поддерживающий его Ватикан. До поры до времени Священная Германская империя нейтрально относилась к намерениям русских утвердиться в Прибалтике, а иногда, помнит внимательный читатель, негласно поддерживала их (хоть и не без собственной корысти). Но как только дело дошло до реальных успехов Московии, границы которой вплотную подошли к балтийскому побережью, настроения при дворе немецких Габсбургов резко изменились. Изменились так, что даже Польша мгновенно перестала быть для Германии и врагом, и объектом агрессии. Врагом стала Россия…
