Леннарт Мери - Мост в белое безмолвие
Спускаюсь вниз, в машинное отделение. В его грохочущем полумраке хмурый грек, словно летучая мышь, мечется от одного агрегата к другому. Каждый раз, когда винт выскакивает из воды, двигатель резко увеличивает обороты. Старик смотрит на меня воспаленными глазами и показывает большим пальцем на обшивку. В этой железной стене, старательно выкрашенной в белый цвет, скрывается сейчас механизм жизни и смерти. Десятки тысяч швов и заклепок сварки не дают нам рассыпаться на части, для этого все они должны чуть-чуть поддаться. {229} Не слишком мало, потому что тогда стена развалится, но и не слишком много, ибо тогда "903" даст течь. Каждый лист, каждый пилерс и шпангоут играет в эту игру сам по себе и в то же время в унисон со всеми, вслепую и до предела точно, как мускулы наездника. По ту сторону пятимиллиметрового запотевшего металла - Чукотское море. Надолго ли?
ЕЖЕМИНУТНО МЫ ОЖИДАЕМ ГИБЕЛИ
Мыс Северный был свидетелем всех трех этапов исследования Арктики.
На протяжении веков в поединке между человеком и природой природа оказывалась противником более сильным.
Эпоху ничьих открыл Норденшельд, остановившийся ненадолго на Северном мысе для археологических раскопок. Ему первому удалось пройти весь Северо-Восточный проход с запада на восток. На это ушло два года. В сотне миль до Берингова пролива лед сомкнулся вокруг "Веги" и вынудил экспедицию зазимовать.
В годы первых пятилеток перед Советским государством встал вопрос об экономической эффективности Северо-Восточного прохода. Можно ли возлагать надежды на морской путь? Или к промышленным районам Северной Сибири следует проложить железную дорогу?
Первым кораблем, прошедшим Северо-Восточный проход за одно лето, был "Сибиряков", который вел капитан Владимир Воронин. Этот примечательный поход состоялся в 1932 году и был последней ничьей. Недалеко от места давней зимовки "Веги" "Сибиряков" обломал в тяжелых льдах лопасти винта, а потом сломался почти полуметровой толщины гребной вал (!), и "Сибиряков" вошел в Тихий океан под гигантскими черными парусами, сшитыми из брезента, которым покрывался уголь в трюме. Зато в Петропавловске-Камчатском моряков ждала правительственная телеграмма:
"Горячий привет и поздравления участникам экспедиции, успешно разрешившим историческую задачу сквозного плавания по Ледовитому океану в одну навигацию.
Успехи вашей экспедиции, преодолевшей неимоверные трудности, еще раз доказывают, что нет таких крепостей, которых не могли бы взять большевистская, смелость и организованность. {230}
Мы входим в ЦИК СССР с ходатайством о награждении орденами Ленина и Трудового Красного Знамени участников экспедиции".
Среди четырех подписей этой телеграммы одна принадлежала народному комиссару водного транспорта СССР Николаю Янсону. С его именем связаны первостепенные события в исследовании Советской Арктики, включая экспедицию "Челюскина" и создание на Северном полюсе дрейфующей станции папанинцев.
Один из самых тяжелых ответных ударов Дальний Север нанес экспедиции "Челюскина". Приобретенный в Дании новый корабль во всей своей девичьей красе почти прошел Северо-Восточный проход, но в Чукотском море попал в ледовый плен и 13 февраля 1933 года пошел ко дну. Борис Могилевич, заместитель начальника экспедиции Отто Шмидта, погиб, сто четыре человека в самый разгар зимы спаслись на неустойчивой льдине и дрейфовали на ней. Общими усилиями зимовщики добились ничьей, а затем перетянули чашу весов в сторону первой трудной победы. Все они были спасены благодаря небывалому в истории авиации воздушному мосту, одной из опорных точек которого был Северный мыс. Ровно через два месяца после катастрофы неутомимый Кренкель неутомимый потому, что конечно же он участвовал и в походе "Сибирякова", послал в эфир свою последнюю радиограмму. В лагере к тому времени оставалось шесть человек. Капитан Воронин последний раз вымыл после обеда посуду, по старой морской традиции привел лагерь в порядок. Знаменитая радиограмма гласит:
"Ледовитый океан. Лагерь Шмидта. Только что узнали, что три самолета поднялись в воздух, последний раз зажигаем сигнальный дым. Кончаем радиосвязь. Через полчаса покидаем лагерь Шмидта, оставляя здесь Советский флаг".
Рыркайпыян носит теперь имя Шмидта - итог долгого пути многих поколений и многих народов, на котором были произнесены и слова Врангеля: "ежеминутно ожидая гибели".
ВСТРЕЧА С ЧИТАТЕЛЕМ
За ужином на столе только консервы. Анна Алексеевна мучается морской болезнью, большинство ребят тоже не явились в кают-компанию. Корабль тяжело перевали-{231}вается с борта на борт, перегородки скрипят, от сотрясения распахиваются двери, все время падают какие-то предметы, при большой волне с грохотом ударяюсь о переборку. Дверь в каюту ребят оставлена открытой настежь. Они лежат одетые. Петр читает рассказ об их одноруком школьном товарище Толе, который ловит рыбу и охотится за двоих. Я догадываюсь, почему сегодня у него такое высокое изголовье, и не мешаю ему. По плану сегодня я должен был встретиться в Пеледуе с читателями и вот встречаюсь с ними: обмениваюсь с порога взглядами, ловлю в ответ бледную улыбку; все-таки встреча состоялась и, может быть, оказалась содержательнее, чем когда-нибудь прежде или позже. Начинаю верить, что в определенных условиях человеку необходима книга - хорошая или плохая, потому что когда положение еще хуже, книга служит подспорьем и твердой почвой, а под нами она с каждым часом становится все более зыбкой.
Зажигаю свет в теплой каюте, собираюсь углубиться в чтение, завариваю кофе крепче, чем обычно, заталкиваю обрывок бумаги в щель между дверцами шкафа, чтобы дверь не бренчала. Теперь она дребезжит приглушенно, почти уютно, повторяя судорожную дрожь механизмов и стыков обшивки, как будто все нервные окончания корабля протянулись к полированной фанере шкафа.
Волна ударяет в зеркальное стекло окна. Я задергиваю занавески - все, сколько их есть, на всякий случай.
ШТОРМ
Через сутки у нас становится совсем скверно. Судно явно начинает уставать. Беспорядочные волны с шумом накрывают его, и корпус колышется вместе с ними, как плохо подогнанный плот. Он уже не успевает перевести дух между атаками волн. Напряжение перешло в судорожную тряску, сквозь которую все чаще слышится захлебывающееся дыхание двигателей. Воздух насыщен микроскопическими каплями воды, нет ни неба, ни горизонта, что же до сейнера, то виден только его капитанский мостик, но он преданно остается рядом с нами, и значение его моральной поддержки растет с каждым часом. {232}
Это случилось в полдень. Пронзительно зазвенел сигнальный звонок, и лицо капитана стало наливаться кровью.
- Товарищ капитан, корабль не слушается руля, - послышался голос Петра раньше, чем умолк звонок.
Стрелки медленно оседают на нуле. Юрий Иванович бросается к пульту, перебирает кнопки, как клавиши, неожиданно пронзительно зазвенел какой-то другой сигнальный звонок, стрелки же остаются неподвижными.
- Ручное управление! - кричит капитан, но Петр уже стоит за штурвалом, за которым его почти не видно.
- Слушаюсь.
- Ну, Петька, теперь держись, - совершенно спокойно и не по уставу говорит вдруг капитан. - Помни - от борта до борта сто восемьдесят поворотов штурвала.
Этим штурвалом они еще ни разу не пользовались.
- Товарищ капитан, не вижу компаса.
Это правда. Зачем речному кораблю столько компасов? Потому его и нет около ручного штурвала, он помещается где-то в далеком углу капитанского мостика.
- Я позову Толю на вахту.
Телефон молчит.
- Я сбегаю за ним, - предлагаю я.
Но тут дверь распахивается, и на пороге стоит Толя.
- Нет тока, - говорит он, - генератор полетел.
- Знаю, Толя, - говорит капитан. - Стань к компасу и сообщай Петру курс. Аварийного тока нам хватит...
Но вдруг он начинает прислушиваться, ища подтверждения чему-то, смотрит поочередно на каждого из нас, и я замечаю, что на мостике стало тихо.
- Левый главный двигатель.
Мы ложимся в дрейф.
Видимость - сто метров.
Теперь из строя выходит радар.
Может быть, я напрасно обижаю радиста, может быть, он вовсе не обязан знать радар, но по чутким, как воздух, радиолампам он стукнул ручкой отвертки. Это взбудоражило нас всех и не могло сказаться иначе на радаре. Мы ослепли.
Так наступает ночь. Она не приносит облегчения. Судно сотрясается, и перо ведет по странице косую строчку, {233} как будто кто-то толкает меня под локоть. Иллюминатор на мостике распахнут настежь, капитан из-за поднятого воротника шубы смотрит вверх, в темноту, и время от времени вытирает лицо полотенцем. Ветер воет, где-то хлюпает вода, голоса природы звучат все ближе, все яснее. Еле-еле светятся в тумане кормовые огни сейнера, иногда он надолго исчезает за невидимой волной. Сейчас кажется, что кроме этого света и нет ничего, что он и есть надежда, что уже и это жизнь, если можно бесконечно долго смотреть на едва светящуюся надежду. {234}
