Александр Щипков - Во что верит Россия; Религиозные процессы в постперестроечной России
Говоря о Реформации на Западе и старообрядческой "контрреформации" в России, следует отметить и основные различия между ними. И те, и другие возвращались к прекрасному прошлому. Только Лютер и Кальвин считали, что следует вернуться к апостольским временам, а старообрядцы -- к временам Святой Руси. И в том, и в другом случае совершался возврат к неискаженной вере, бывшей прежде. Если протестант возвращался к апостольским временам, то в своей теологии он должен был ставить снова все богословские вопросы, решенные Вселенскими Соборами. Для протестанта они не бесспорны, он вынужден заново обсуждать и догматы, и общие мировоззренческие проблемы. Идейная ситуация, в которой оказались старообрядцы, совершенно иная: они считали, что главные, принципиальные вопросы уже решены Отцами Церкви, богословской мыслью прошлого; их богословие является решением вновь возникших из-за изменившихся условий жизни практических задач, чаще всего обрядовых. С западной точки зрения, это даже и не совсем богословие.
Староверы "уходили в обряд", отгораживаясь от неприемлемой для них окружающей жизни. Однако в силу радикально меняющихся обстоятельств (отсутствие иерархии и правильно поставленного священства, враждебность в прошлом признаваемой благочестивой власти и т. д.) им не удавалось сохранить обряд в полной мере. Стремясь любой ценой сохранить обряд, веру, они были вынуждены принципиально менять и то, и другое. В своих духовных исканиях они неизменно решали вопрос: как, ни на йоту не отступая от дедовского наследства, теоретически сохраняя все как есть, жить в совершенно изменившихся обстоятельствах? Лютер утверждал, что следует отказаться от всех исторических наслоений, что единственным авторитетом является Священное Писание. Для старообрядца такая постановка вопроса звучит хуже любой ереси, но на практике в своей духовной жизни он смело отметал многие незыблемые в прошлом авторитеты, в поисках решения своих проблем обращался к Писанию и, как лютеранин, был вынужден полагаться на свой разум.
Размышляя над историей старообрядчества, поражаешься сочетанию, на первый взгляд, не сочетаемого: с одной стороны, поразительный динамизм, неоднократно имевшие место принципиальные изменения основ религиозной жизни; а с другой стороны, идеология, в основе которой -- отказ от любых нововведений, готовность умереть за "единый аз" (причем эта идеология очень многого требует: длительных богослужений, изнурительных постов, многочисленных норм и запретов в повседневной жизни). Старообрядец считал, что постоянно возвращается к Святой Руси, на деле же он, скорее, создавал ее по своему проекту.
И одно из главных, можно сказать, "революционных" отличий старообрядческого образа "Святой Руси" от представлений православного большинства заключается в принципиальном антиэтатизме, десакрализации светской власти, которая встала на сторону никониан и подвергала жестоким репрессиям ревнителей древнего благочестия. Монарх перестал быть для них помазанником Божьим, от средневекового пиетета перед властью не осталось и следа.
Логическим продолжением диссидентства церковного стало диссидентство гражданское, с весьма широким диапазоном -- от критического отношения к властям до полного отрицания государственных институтов. Принципиальные различия в старообрядческом нонконформизме объясняются разными ответами на один кардинальный для определения отношения к миру вопрос: исчезла ли из мира благодать из-за того, что вся церковная иерархия впала в ересь, или же иерархия, а, следовательно, и Церковь могут быть восстановлены, а вместе с ними в мир вернется и благодать? (То, что без Церкви благодати быть не может, не подвергалось сомнению.) Отвечая на этот вопрос, старообрядцы разделились на два основных течения.
Одни (в наиболее чистом виде немногочисленные беспоповские согласия: странники, бегуны) принципиально отрицают возможность возрождения священства и считают, что благодать навсегда исчезла из мира. Общее староверческое представление о том, что со времен Никона начался век Антихриста, у некоторых наиболее радикальных представителей было доведено до предела: они учили, что Антихрист уже телесно царствует в мире. При этом воплощением Антихриста объявлялись не только царь и господствующая Церковь, но и все законы и установления правительства, налоги, армия, деньги, паспорта, семья. Учение о телесном царстве Антихриста способствовало утверждению бродяжничества и скрытничества как наиболее благочестивого образа жизни, позволяющего избежать любых форм зависимости и подневольности.
"Непокорившимся быть антихристу повелено", "спасется лишь не покорившийся мучителю до самого судного дня" -- эти старообрядческие заветы для крайних радикалов означали: ни в чем не повиноваться живому Антихристу -- всероссийскому императору (а после 1917 г. -- генеральному секретарю). Этих крайних взглядов и в XIX, и в XX в. придерживалось незначительное меньшинство староверов, однако крайняя позиция отражает общее направление старообрядческих взглядов на власть. Да и сейчас, верные заветам отцов, некоторые представители беспоповцев в глухих заволжских лесах и сибирской тайге предпочитают обходиться без паспортов, пенсий и прописки. Среди радикалов возникли легенды, позднее ставшие общестарообрядческим фольклором, о сохранившихся неведомых благочестивых краях: Беловодье, граде Китеже, где "благоутишное пристанище и совершенное духовное смиренное житие". И убегая от мира в сокровенный град Китеж, праведный человек "духовно подобен убегающему от вавилонской блудницы, темной и скверной, -- мира сего, как Св. Иоанн Богослов в книге своей "Откровение", написанной о последнем времени, говорит: "Жена, сидящая на звере семиглавом, нагая и бесстыдная; в руках же своих держит чашу, полную всякой скверны и смрада. И подает ее живущим в мире и любящим ее, в первую очередь, патриархам, царям, князьям, воеводам и всяким власть имеющим".
Более респектабельные и конформистски настроенные слои старообрядчества, не верившие, что благодать исчезла из мира окончательно, не считали царя антихристом и исполняли законы (за исключением тех, которые были направлены против их веры). Однако в их отношении к власти не было ни капли раболепства, они были сторонниками законности -- и только. Репрессии и дискриминация не давали им забыть, что их "Святая Русь" не имеет ничего общего с уваровской триадой "православие, самодержавие, народность". Возможность моления за царя даже для конформистски настроенных согласий была очень больным вопросом. Окружное послание 1862 г. Духовного совета рогожских старообрядцев, призывавшее, среди прочего, молиться за царя, вызвало такое возмущение, что само же руководство Белокриницкой Церкви было вынуждено вскоре запретить его распространение; поморцы ввели моление за царя только в 1909 г., после указа о веротерпимости.
Неприязнь к власти, преследующей ревнителей древнего благочестия, переросла в критическое отношение к власти вообще. Старообрядцы всем сердцем любят древнюю Русь, ее святых подвижников, ее благочестивый народ. Но вот парадокс: у них нет культа благочестивых царей.
Современное либеральное сознание забывает о своих религиозных корнях. Особенно русское. Забывает потому, что эти корни гораздо труднее проследить в России, нежели на Западе. Демократическое правовое общество выросло на Западе в значительной степени из религиозных идей -- здесь можно назвать и Лютера, и Кальвина, и американских пуритан, и Фому Аквинского. Современное русское либеральное сознание, хотя и отринуло коммунизм, в представлениях о собственном происхождении не ушло далеко от идейной генеалогии, которую выстраивал Ленин: Радищев -- декабристы -- Герцен. . . Результат налицо.
Как бы ни были слабы религиозные корни демократии в России, их необходимо искать в собственной духовной культуре. Лучше всего они прослеживаются в старообрядчестве. Как следствие развития логики самой доктрины (поменьше менять и придумывать), а также в силу постоянных репрессий и отсутствия вплоть до конца ХIХ в. собственной профессиональной интеллигенции, в старообрядческой среде не возникло ни политической идеологии, ни политических движений. Однако в тех случаях, когда старообрядцы оказывались в условиях демократии, они вписывались в них легко и органично, будто демократический костюм был сшит не на Британских островах, а в заволжских лесах. Указ о веротерпимости 17 апреля 1905 г. и последовавшее за ним распечатывание алтарей позволили старообрядцам активно включиться в социальную и политическую жизнь России. И тогда, в начале ХХ века, старообрядчество не породило ни революционеров, ни черносотенцев. Гучков или Рябушинский -- настоящие европейские консерваторы, каких очень мало вышло из православной среды. И если политиков общенационального масштаба среди старообрядцев нашлось немного, то в местном самоуправлении, земстве, городских администрациях они в полной мере проявили свои незаурядные способности.
