Наталья Петрова - Скопин-Шуйский
Когда читаешь о подробностях этого бесславного бегства и скитания по лесам, невольно задаешься вопросом: как полководец Скопин, который командовал войском, без боязни останавливал толпы бегущих на поле сражения, не раз бывал в самой гуще битвы, вдруг оказался в такой странной компании и в такой неприглядной ситуации? Вот потому-то и оказался, что, умея быстро и верно принимать решения на поле боя, в интригах и «ушничестве» 22-летний военачальник явно не преуспел, должного опыта, несмотря на придворную жизнь при Годунове и самозванце, не набрался, потому и новгородскую кашу быстро расхлебать не сумел.
Что мы знаем о внешней канве событий? Получив приказ вести переговоры о найме войска, Скопин из Новгорода рассылал письма в другие города, «строил рать», просил денег и ждал ответа из Швеции. В это время в соседнем Пскове вспыхивает мятеж, воевода схвачен и брошен в тюрьму, власть в городе в руках поднявших мятеж против местных властей и Шуйского «меньших людей». Воевода Новгорода Татищев, уже два года управлявший городом, и родившийся в городе Телепнев, приближенный царя, советуют не ждать, когда с ними поступят, как с Петром Шереметевым во Пскове, а прихватить деньги и бежать. Пока цела казна, наемников можно подождать и в другом городе, а дождавшись, с ними усмирить и Псков, и Новгород. Если же остаться в городе, можно и голову сложить, и поручение царское не выполнить.
В этой ситуации Скопин, который лишь недавно прибыл в город, решил прислушаться к совету воеводы Татищева, который лучше знал и происходящее в Новгороде, и самих новгородцев: «Весть же прииде ко князю Михаилу Васильевичю в Нов город, что псковичи измениша. Князь Михайло ж, советовав с Михаилом Татищевым да с дьяком Ефимом Телепневым, и, побоясь от новгородцев измены, побегоша из Нова города к Иваню городу не с великими людьми»[374]. Скопин относился к Татищеву с уважением как к старшему и более опытному человеку, которому Борис Годунов доверял самые ответственные дипломатические поручения. Когда молодой воевода Скопин только появился в Новгороде, Татищев постарался расположить к себе царского родственника — ведь опальный воевода мечтал вернуться в Москву, а Скопин-Шуйский мог за него перед царем замолвить слово. Скопин представлял в Новгороде интересы самого царя, и Татищев не преминул этим воспользоваться. Понимая, что молодой воевода на первых порах будет нуждаться в поддержке тех, кто хорошо знает обстановку в городе, он ни на шаг не отходил от Скопина, подсказывая и направляя энергию воеводы в нужное ему русло.
«Обольстительными словами увлек его, как волк незлобивого агнца», — скажет о совете Татищева Скопину бежать из Новгорода дьяк Тимофеев. Что ж, от ошибок не застрахован никто. То, что поспешное бегство из Новгорода было ошибкой, Скопин понял, когда перед ними поочередно закрыли ворота и Ивангород, и Орешек, и когда бо́льшая часть бежавших с ними воинов приняла решение вопреки воле воевод вернуться в Новгород, да еще и забрав с собой похищенную из города казну. Возвращение городской казны давало бежавшим с воеводами ратным людям шанс быть прощенными и помилованными новгородцами.
Ясной и зябкой сентябрьской ночью, проскитавшись целый день по лесам и болотам, в промокшей насквозь одежде грелся у костра воевода Михаил Скопин, размышляя о произошедшем с ним. На память приходили один за другим эпизоды из жизни сосланного в Новгород воеводы Татищева, которому он, царский родственник, так доверился.
Вот Татищев прибывает в Москву в ноябре 1605 года, когда лжецарь уже полгода как сидит на престоле. Лжедмитрий щедрой рукой возводит его в чин окольничего и повелевает отправить «почтенного Михаила Игнатьевича Татищева, окольничаго нашего» вместе с князем Василием Мосальским на сейм в Польшу. Как оказалось, перемена правителя не поставила крест на карьере Татищева, он по-прежнему был на дипломатической службе, рос в чинах. Но Михаил Татищев невольно сравнивал самозванца с Годуновым, своим добродетелем, и не радовался этой перемене. Присутствие многочисленной польской свиты рядом с царем, его явное пренебрежение русскими обычаями, будущий брак с католичкой оскорбляли родовитую московскую знать, заставляли подумывать о перевороте. Все чаще «великий мечник» Скопин слышал речи именитых бояр, полных недовольства самозванцем…
Скопин зябко поежился. К ночи дождь прекратился, небо очистилось, и теперь о многодневном ненастье напоминали лишь ошметки черных туч на горизонте да мокрая листва на деревьях — так успокоившийся ребенок вспоминает редкими всхлипываниями о своих недавних горьких и безутешных рыданиях. Скопин приказал подбросить дров в костер, который тут же ответил треском и задымил: дрова были сырыми. Воевода Татищев и дьяк Телепнев спали в шатре, бодрствовали лишь молодой воевода да дозорные. «Даже походный шатер не забыли с собой прихватить, — с неприязнью подумал о своих товарищах по несчастью Скопин. — Видно, бегство свое заранее обдумали. А я как муха в их хитро сплетенную паутину попал, да еще согласился казну новгородскую с собой забрать».
Он вспомнил о сундучках с копейками, полушками и денгами, сейчас лежащими в головах Татищева и Телепнева и взятых из Новгорода якобы на наем войска. Деньги, безусловно, главная артерия войны, перережь ее — и дело можно будет считать проигранным. Верно написал один из иноземцев: «Люди, оружие, деньги и хлеб — вот жизненная сила войны»[375]. Но одними деньгами войны не выиграть, нужно еще найти людей, способных держать оружие и желающих сражаться. Вот они, деньги, но кому они нужны здесь, посреди леса, когда ратники давно покинули своих воевод?
Скопин посмотрел на уснувших, измученных долгим переходом людей — остатки своего немногочисленного отряда. Воины соорудили легкий шалаш из веток, чтобы не намокло оружие, а сами легли под деревом, укрывшись плащами. Их отряд начал редеть сразу после бегства из Новгорода. По дороге в Ивангород собрался уходить новгородец Афанасий Бурцев. Скопин побеседовал с ним с глазу на глаз и решил его не останавливать: с ним он передал письмо, в котором сообщал митрополиту Исидору о своем вынужденном отъезде из города. Не доходя до Орешка, когда и сами начальники не ведали, «камо ехати», покинули воевод еще двое ратников — Андрей Колычев да Нелюб Агарев. Кто следующий?..
И вновь воспоминания возвращали Скопина к событиям двухлетней давности.
В апреле 1606 года, Великим постом, когда все старались воздерживаться от скоромного, «великий мечник» Скопин увидел, как в царских палатах за трапезой подали телятину. Поляки и сам самозванец дружно приступили к еде, русские бояре переглянулись. Скопин услышал, как его родственник Василий Шуйский осторожно напомнил «Дмитрию» о том, что есть постом мясо, да к тому же еще телятину, издавна считавшуюся на Руси нечистой пищей, не надо бы. Мягкое замечание Шуйского, может быть, и осталось бы не замеченным присутствующими, но тут заговорил Татищев. Не выбирая выражений, он высказал самозванцу все, что думал о небрежении «Дмитрием» русскими традициями и обычаями. На мгновение стало тихо. Скопин увидел, как побледнел оскорбленный царь, но, быстро взяв себя в руки, вызвал стражу из немецких наемников и приказал арестовать Татищева.
К этому времени по Москве ходили упорные слухи о том, что против самозванца составился заговор, видимо, Татищев был его участником и ощущал за спиной поддержку, раз позволил себе такой поступок. Опальный окольничий был лишен царской милости и сослан на поселение в Вятку. И только заступничеством Федора Басманова в пасхальные дни, когда самодержцы по традиции миловали преступников, Татищев был прощен и возвращен в Москву[376].
Позже Михаил Игнатьевич «отблагодарил» Басманова, нанеся ему смертельный удар ножом, когда верный слуга самозванца попытался защитить своего хозяина. Скопин неожиданно вспомнил свой давний и уже порядком подзабытый разговор с французским капитаном Маржеретом. Одинаково ревностно служивший и Годунову, и самозванцу наемник считал, что своим участием в заговоре Татищев отомстил самозванцу за опалу и ссылку. «Его злобный ум, не забывающий никакой обиды, был всем известен», — обронил как-то француз[377]. Едва Василий Шуйский со своими сторонниками сверг Лжедмитрия, Татищеву поручили вести переговоры с арестованными польскими послами. Однако он повел себя с поляками столь бескомпромиссно, выражаясь в свойственной ему резкой и грубой манере, что в результате переговоры зашли в тупик, и поляки потребовали от Шуйского отстранения Татищева и замены его кем-либо другим.
Правда, слышал Скопин о Татищеве и другие отзывы, кое-кто из иностранцев называл его «умным и благочестивым человеком»[378]. Но, похоже, прав все же оказался французский наемник. Слишком откровенное поведение Татищева перед заговором, его прямота и грубость во время переговоров с поляками, а главное — убийство когда-то защитившего его Басманова, — все это выказывало в нем человека резкого, порой поступающего вопреки здравому смыслу, но в угоду своему вспыльчивому нраву.
