Н Кальма - Заколдованная рубашка
Это был удар по самому больному месту.
Датто передернулся, махнул рукой тюремщикам:
- Ну-ка, заткните глотку этому весельчаку! Слишком уж он разговорился!
Оба тюремщика, хорошо знающие свое дело, мигом набросились на Пучеглаза, повалили его и засунули в рот что-то вроде кляпа.
- Какая подлость! - с отвращением сказал Александр. - Пользоваться тем, что человек безоружен...
Тюремщики тотчас бросили Пучеглаза и устремились к нему.
- Этого оставьте, - приказал Датто-Орланди. - С ним я сам побеседую.
Он обратился к офицерам:
- Мне известны двое из этих людей - вот этот крикун и задира, который лежит, по прозвищу Пучеглаз, и самый молодой, но и самый опасный русский. Третьего, бородатого, я не знаю.
- Ошибаетесь, синьор левша, - раздался вдруг голос "бородатого" Марко Монти. - Мы с вами старые знакомые.
Датто нахмурился:
- Что ты за вздор городишь? Я тебя и в глаза никогда не видел.
- Может, вы меня и не помните, синьор левша, да я-то вас хорошо запомнил, на всю мою жизнь, - продолжал Марко Монти. Он хлопнул себя по коленке. - И как это я сразу не догадался, дурак этакий! Слышу, кругом говорят: "левша", "левша", а мне и невдомек, что это тот самый левша, которого я давно заприметил!
Лицо Марко Монти оживилось, порозовело.
- Ну-ка, синьор, пошевелите мозгами да постарайтесь припомнить, где мы с вами встречались. Нет, не можете? Ну, тогда я сам вам скажу...
Тут Монти сделал такой жест, словно приглашал всех присутствующих послушать и подивиться тому, что он сейчас расскажет.
- Вот мой друг Пучеглаз, которому вы заткнули рот, сказал, будто полковничий мундир и золото дают за измену, - снова начал Монти. - Это святая правда. Я своими ушами слышал, что вы свое золото и нашивки получили за то, что предали честного, знаменитого в народе человека. Хотите знать, как и где это было? - Монти подвинулся ближе к Датто, и тюремщики тотчас же схватили его за плечи. - Да не хватайте меня, я хочу только сказать несколько слов вашему начальнику, - отмахнулся от них Монти.
Датто сделал знак, чтоб его не трогали.
- Вам, синьор, хорошо знакома дорожка в тюрьму Сан-Микеле в Риме. Вы там частенько бывали у коменданта и привозили ему новых жильцов. А я тогда был арестант-смертник, я столярил в квартире коменданта, и он меня ничуть не стеснялся: ведь меня должны были повесить - стало быть, сора из дому я бы не вынес... Ну, комендант и говорил при мне: "И ловкая же каналья, этот племянник кардинала, Орлани: служит и нашим и гарибальдийцам, сумел втереться и к тем и к этим в доверие". А однажды, когда я клеил в кабинете старое кресло, вы явились. Комендант вас спрашивает: "Небось неплохую награду вы получили за Пелуццо?" А вы засмеялись тогда и сказали: "Недурную. И вам что-нибудь перепадет, синьор команданте, если вы устережете до казни этого Пелуццо". Тут комендант стал говорить, что поставил в камере Пелуццо новые решетки, и вы обещали, что доложите о его усердии...
Марко Монти замолчал, задохнувшись от непривычно длинной речи.
В комнате наступила тишина. Тюремщики и офицеры боялись поднять глаза на Датто-Орланди, который сидел темный как ночь и машинально рвал на мелкие клочки лежащие перед ним бумаги.
Пучеглаз, лежа на полу с заткнутым ртом, вдруг стал весь дергаться, точно его душил смех, и выделывать в воздухе немыслимые антраша ногами. Видно, его так и распирало от удовольствия и злой радости.
Александр с омерзением думал о Датто. Значит, это он обрек на смерть благородного, доброго Пелуццо, значит, у него вырвали они с Александриной добычу... Но тут его мысли, естественно, обратились к "Ангелу-Воителю", и он совершенно в них погрузился, так что даже забыл, где находится. Очнулся он только от хриплого голоса Датто-Орланди.
- Уведите этого бандита да заприте его хорошенько, - приказал он тюремщикам. - Это опасный преступник. Вы слышали, он сам только что сознался: в Риме его приговорили к повешению. Но я вспомнил - он бежал из тюрьмы и, как мне передавали, присоединился к шайке Гарибальди. Теперь он от нас не уйдет.
Тюремщики вывели безмятежно улыбающегося Монти.
Датто обратился к офицерам:
- Вы только что выслушали здесь целый поток черной клеветы. Это был настоящий бред тупого, неграмотного и, видимо, очень злобного типа. Наверное, он когда-то действительно видел меня у моего давнего приятеля коменданта тюрьмы Сан-Микеле в Риме. Но в его темном, неповоротливом мозгу невинная наша беседа приняла уродливый вид. Надеюсь, вы не приняли всерьез все, что он тут наговорил? - прямо спросил он обоих молодых лейтенантов.
Младший из них, тот, что арестовал Александра, залился краской до самых ушей. Вид у него был самый несчастный.
- О, синьор полковник... Разумеется, синьор полковник... Все в совершенном порядке, синьор полковник... - бормотал он, совсем потерявшись.
Второй тоже мямлил что-то неразборчивое.
- А я вот всему, что слышал, верю. И не только верю, но готов сам под присягой утверждать, что человек этот говорил правду, а вы не только изменяете и предаете, но еще и лжете, лжете даже своим, - бесстрашно сказал Александр.
Датто обратил к нему перекошенное ненавистью лицо:
- Ты... ты хочешь, чтоб и тебе заткнули глотку? Я сам заткну ее тебе, но только не кляпом, а ножом!
Пересилив себя, он снова обратился к офицерам:
- Босяк Гарибальди набирает в свои банды разноплеменный сброд! Этот русский, и у него в шайке есть еще товарищ такой же породы. Возможно, тот тоже пробрался в Палермо, и мы его скоро заполучим. Как вы думаете, синьоры, что привело этих русских из страны белых медведей к нам, в Италию? - Он изобразил на лице злую иронию. - Я, например, уверен, что все русские больны страстью к наживе. Они мечтали пограбить, поживиться чем-нибудь здесь, в Сицилии. Ведь Россия - огромная, скучная, нищенская страна...
Он не договорил. Александр одним прыжком очутился возле него и схватил его за горло.
- Не смеешь! Не смеешь так говорить о России, негодяй! Я тебе запрещаю! Я тебе зап...
Он с наслаждением видел под собой запрокинутое лицо Датто и его быстро багровеющие щеки.
Руки тюремщиков с трудом оторвали его от племянника кардинала.
- Увести! В одиночку! - донесся до него хриплый шепот Датто.
В эту ночь допрос не состоялся.
Не состоялся он и на следующий день. Только через два дня заключенных снова привели в ту же затхлую комнатенку, где их встретил уже не Датто, а желто-седой, насквозь пропитанный запахом черных крепких сигар старикашка. Старикашка стал их придирчиво допрашивать: почему, как и зачем они явились в Палермо, какое именно задание получили от Гарибальди, с кем были связаны в городе. Три заключенных с радостью убедились, что адвоката Мерлино не коснулись никакие подозрения: старикашка произносил его имя с большим почтением. Все трое вели себя при допросе одинаково: то есть ничего не отвечали или отвечали что-то никак не относящееся к делу. Например, Пучеглаз пресерьезно утверждал, что хотел навестить в Палермо могилу своей бабушки. Старикашка следователь наконец потерял терпение и прочитал, видимо, давно заготовленный приговор. Все трое арестованных, "лазутчики, подосланные пиратом Гарибальди", приговаривались к повешению ровно через двадцать четыре часа после объявления приговора. Заключенных развели по камерам. Александр лег на свой соломенный тюфяк, заложил руки под голову. Было утро, и в крохотном, забранном толстой решеткой окне ослепительно синел клочок неба.
Так, значит, конец? На минуту жалость к себе захлестнула Александра. И тут же он подумал об "Ангеле-Воителе": "Кабы она знала!"
Вошел один из давешних тюремщиков, принес вонючую чесночную похлебку, кусок хлеба.
- Я слышал, ты русский?
- Да.
- Холодно у вас?
- Холодно.
Тюремщик подошел ближе:
- Послушай, можешь ты сказать мне правду про Галубардо? Говорят, будто он хлопочет, чтоб всем беднякам хорошо жилось, чтоб все в Италии вздохнули свободно. Врут это или правду говорят?
- Правду, - отвечал Александр. - Я потому и пошел к нему, потому и сражался в его войсках. Знаешь, к нему собираются все, кто хочет свободы.
Тюремщик еще внимательнее посмотрел на него:
- И ты не жалеешь, что умрешь за Галубардо?
- Нет.
Тюремщик вздохнул:
- Я тебе верю, русский. Я принесу тебе чего-нибудь получше на обед.
Но Александр попросил его только об одном: дать ему чернил, перо и бумагу с конвертом и после отправить написанное по тому адресу, который будет на конверте. Тюремщик поклялся, что все выполнит.
Так Александр получил возможность писать. "Родная, бесценная Сашенька", - начал он, и сладкие, мучительные слезы пробились из самой глубины его сердца и потекли по совсем еще детским щекам.
43. "ТЫСЯЧА" ПОБЕЖДАЕТ
- О, почему, почему вы не послали меня с ними, дядя Джузеппе! Ведь я так просила вас отпустить меня! Вы меня слишком бережете, вы не даете мне настоящего дела. Разве я не понимаю, зачем вы завалили меня разными документами и списками бойцов и назвали меня своим секретарем? Это все, чтобы не пустить меня в бой. Я бежала из дому, чтобы сражаться за Италию, а вы держите меня на привязи! Вы отправили обоих русских и даже не сказали мне. А я так хотела бы пойти с ними...
