Сергей Семанов - Русский клуб. Почему не победят евреи (сборник)
А теперь назовем скромного служащего тех же лет по Министерству финансов – Бычков Евгений Матвеевич. Был сперва начальником Государственного хранилища ценностей, а с ноября 1991-го– председателем Комитета драгоценных металлов и драгоценных камней. Он-то и сплавлял отечественные алмазы за рубеж, преимущественно в Израиль. Почему бы уроженец уральского Нижнего Тагила воспылал такой любовью к этой далекой стране? В книге есть ответ, приводится фотокопия свидетельства о рождении Бычкова, там указано: мать Бычкова Ольга Николаевна, 24 года, русская; отец Гликштейн Матвей Ефимович, 24 года, еврей. Будущий хозяин российских драгоценностей был с юности, видимо, глубоким интернационалистом, поэтому отчество взял папино, а фамилию мамину. А позже стал завотделом промышленности Свердловского обкома КПСС и даже поигрывал в волейбольчик с первым секретарем обкома. Ну, имя того все мы запомним надолго.
Итак, преступная цепочка на Министерстве финансов не кончается. «Бриллиантовая рука» тянется дальше, в такие святые для всякого русского человека места, что и поминать их в такой связи противно. Но поселилась там с некоторых пор некая Семья… Понятно? А мы-то беспокоились и страдали по поводу какой-то коробки из-под ксерокса, набитой баксами! Пустяки это, дорогие товарищи. А коробки (или не знаю уж, какие иные емкости), набитые алмазами, – это как вам?
Почему же такое немыслимое воровское дело стало возможным в нашей стране? А ведь не только алмазы воруют – открыто и нагло. Автор книги, видимо, и в самом деле знает кое-что о делах контрразведки. Он к месту вспомнил первого ельцинского хозяина Лубянки В. Бакатина, который сразу сдал американцам наши самые-самые секреты. Читаем: «После бакатинской «реорганизации» КГБ как единое целое существовать перестал. Система государственной безопасности лопнула, и даже без особого треска: всех «слонов», обладавших сколько-нибудь значимым весом, убрали в одночасье, заменив очевидно промежуточными фигурами. Дальнейший путь российской контрразведки стал совершенно прозрачен: перманентная реорганизация, постепенно ведущая к полной стагнации и лишению любой возможности эффективно работать. Дражайшему Борису Николаевичу и тем ребятам, чьей креатурой он является, никакая контрразведка была не нужна».
Неверно думают порой, что ворованного не вернешь. Взыскивали с грабителей и захватчиков, не раз такое случалось на Руси. Но для этого надо, чтобы спросили по-хорошему с «Бориса Николаевича и тех ребят», чьим ставленником он был.
Иван, свято помнящий родство
Одна известная дама провозгласила в конце 1980-х годов: «Не могу поступиться принципами». Слишком общо звучат эти слова, ведь главное – принципы-то каковы, стоит ли их так твердо придерживаться? Одна из книг Ивана Михайловича Шевцова называется «Любовь и ненависть». Название прямое, как боевой клинок, оно в полной мере применимо к самому автору. Не отступая и не уклоняясь, он твердо держался своей любви – Родины и ненавидел врагов ее народа. Его бранили – он не каялся, притесняли – не пятился, пугали – не боялся ничего и никогда. Как немцев и румын, которых он встретил огнем на погранзаставе в июне 1941-го…
Сейчас злопыхательствуют иные двойные-тройные граждане, что русская литература во все советские времена умалчивала, дескать, о тяжких обстоятельствах народной жизни. Да, умалчивал о том Илья Эренбург, воспевая Сталина в послевоенных романах, а Константин Симонов не писал тогда о трагедии 1941-го. Потом они заговорили иначе, на «разминированном поле» являя литературную «смелость». А Шевцов?
Еще в хрущевские времена, когда либерализм был дозволен только проеврейскому «Новому миру», он выразительно изобразил явление, о котором до него не посмел высказаться никто из пишущих. В романе «Тля» выведен некий Барселонский – ну, фамилия, как теперь говорят, знаковая. У него на даче в известном подмосковном местечке собирается некое избранное общество, этнически вполне определенно окрашенное, где прорабатываются в неспешных беседах многие жизненно важные для всей страны вопросы. И отчасти даже предрешаются.
Это теперь мы знаем про масонов и Гейдельбергский клуб вкупе с Трехсторонней комиссией, это ныне всякий видел, как надевали псевдорыцарские мантии в уединенных виллах на Горбачева и Ельцина. Это сейчас мы такие умные, хоть и задним числом. А тогда? То-то на роман обрушился поток либерально-еврейского поношения, а русские простаки только в затылках почесывали, недоумевая. Потом-то сообразили, да поздновато оказалось…
В романе «Во имя отца и сына» выведен секретарь московского райкома партии Чернов Игорь Поликарпович, супруга его еврейской национальности, служит в элитном гуманитарном институте, очень осведомлена о столичных делах, муж к ней весьма прислушивается. Роман вышел в далеком 1970 году, все сделали вид, что «ничего не заметили», но кому надо отлично поняли, о ком и о чем речь. Был тогда в отделе культуры ЦК КПСС штатный консультант Черноуцан Игорь Сергеевич – очень влиятельное лицо в партийной идеологии. Его многолетней любовницей была ярая сионистка Маргарита Алигер, в молодости одна из жен Александра Фадеева, и, знать, привыкла влиять на влиятельных лиц.
И этот роман страшно поносили космополитические авторы, только никто «не заметил» прототипа партийного идеолога. Словно голого короля из детской сказки. Но тут уж была самая-самая реальность!
В романе «Любовь и ненависть» Шевцов показал ростки наркомании, которые только-только стали пробиваться у нас. Ни один Солженицын вкупе с войновичами и гладилиными к подобным сюжетам даже не прикасались! Да что там несчастные наркоманы! В романе имелся весьма прозрачный намек на знаменитого Аджубея, всемогущего зятя Хрущева. Лихой Шевцов даже его помощника Кошеверова прикрыл русской фамилией Кашеваров, а троих детей Аджубея от Рады Никитичны назвал их подлинными именами. Этого тоже «не заметили», но как хулили!
Там же Шевцов проницательно отметил разлагающую роль телевидения, коль скоро оно оказывается хоть отчасти в чуждых руках. В романе есть впечатляющая сцена, когда герой, простой русский работяга, разбил дома экран телевизора, чтобы домашние не смотрели срамных передач. Бедняга, что бы он сейчас сделал после Ханги и Шендеровича?!
Двинемся дальше вслед за творческой биографией неукротимого Ивана Михайловича. 1978 год, роман «Набат», глухая пора застоя престарелых Брежнева – Суслова – Андропова. Что же Шевцов? А вот что.
В романе среди прочих персонажей появлялся – в отдаленных действиях – некий человек под многозначительным именем Мирон Андреевич Серов, которого иные герои и автор именовали «крупным государственным деятелем». Зашифровка, притом нарочитая, имени Михаила Андреевича Суслова, «серого кардинала» той поры, была слишком уж прозрачной. Дальше – больше. В романе появилась его супруга Елизавета Ильинична, директор медицинского заведения, которая покровительствовала «сионистам». Реальную супругу Суслова звали именно так, и она много лет возглавляла стоматологический институт. Кажется, яснее ясного, но подобная наглость и тут сошла Шевцову с рук, идеологическое начальство предпочло подобного «не заметить». На этот раз в определенной печати воцарилась полная тишина. Как по команде.
Следим далее. В 1981 году в Москве массовым тиражом выходит шестисотстраничный роман Шевцова «Бородинское поле». Рекорд его лихости был, несомненно, поставлен именно тут. В романе действует отставной политработник в чине полковника Леонид Брусничкин, весьма несимпатичный человек, супруга которого имеет право на выезд… Ну, напомним на всякий случай, что Брежнев остался в памяти как полит-работник-полковник, а супругу в девичестве звали Виктория Пинхусовна Гольдберг.
В романе об этом персонаже делались и другие тонкие намеки, самый остроумный процитируем. Один герой видит старого дряхлого пса: «Драки и прочая собачья удаль для него перешли в сферу приятных воспоминаний о прошлом, которое, судя по медалям, обильно украшавшим собачью грудь, было блистательным. Невероятное количество всевозможных медалей привлекало внимание любопытных встречных. Медали заслоняли противную морду старого пса и как-то сглаживали отталкивающее впечатление».
Отметим, что пес носит воинственную кличку Марс. Герой недоуменно спрашивает хозяйку:
«– А значком пятидесятилетия уголовного розыска за какие подвиги Марс награжден?
– Он любит медали, ну просто обожает. У него такой странный характер – снимем медали, и он скучает, не ест ничего. Он у нас такой».
Нельзя не признать, что здесь перед нами лучший пока портрет Леонида Ильича. Он значительно превосходит по выразительности памятное произведение Ильи Сергеевича Глазунова на тот же сюжет, хоть и менее знаменит.
И опять – ни слова, ни звука в ответ. А если без шуток, то ведь умолчание есть самое жестокое наказание для всякого автора. И Шевцову довелось испить эту высшую меру писательского наказания полной чашей. Испить – и устоять!
