Руслан Скрынников - Святители и власти
Отношение к каноническому древнерусскому тексту священных книг и их исправлению по греческим оригиналам имело принципиальное значение в глазах московских книжников. На этой почве возник раскол церкви в XVII веке. Но споры такого рода церковники вели задолго до Никона и Аввакума, они бушевали еще во времена Максима Грека и не прекращались, по-видимому, до времен опричнины. Критики Максима Грека утверждали, будто его переводы и исправления портят священное писание. Отвечая им, выдающийся писатель подчеркивал: «А яко не порчю священные книги, я коже клевещут мя вражду ющии ми всуе, но прилежне, и всяким вниманием, и божиим страхом, и правым разумом исправлю их, в них же растлешася ово убо от преписующих их ненаученых сущих и неискусных в разуме». Слова о «растлении» священных книг переписчиками дают представление о том, сколь яростным было столкновение между просвещенными «справщиками» книг и их противниками. Эти споры во времена Ивана Федорова были столь злободневны, что тот частично привел цитату из Максима Грека в послесловии к «Апостолу», упомянув, что неисправленные рукописные книги «растлени от преписующих ненаученых сущих и неискусных в разуме».
Заботы о чистоте священного писания волновали православный люд повсюду — и на Руси, и в Литве. За рубежом издания Федорова критиковал известный просветитель Симон Будный, слывший еретиком в среде московских книжников. Иван Федоров и Петр Мстиславец, утверждал Будный, исправили многие недавние и небольшие ошибки. «Они то друкари (печатники. — Р.С.), как сами мне сообщили, по старым книгам исправили, но старые маркионовские, гомозианские и других еретиков искажения не по московскому собранию книг править и мало для этого голов Ивана Федорова и Петра Тимофеева Мстиславца». Таким образом, Будный требовал еще более радикальной «справы» книг, утверждая, что «старые книги» из московских библиотек сами полны еретических искажений. Некоторое время спустя Курбский, отстаивая московские исправленные переводы, рекомендовал следовать образцам «старых нарочитых или паче Максима Философа переводов».
Однако в Москве не все думали так же, как Максим Грек, Андрей Курбский и другие просвещенные люди. Ревнители старины с подозрением взирали на любые попытки изменить хотя бы единую букву в привычных им старых рукописных книгах и с этой точки зрения безусловно осуждали книгопечатание. Ревнителей старины поддерживали священноначальники и начальники, то есть высшее духовенство и бояре земщины, пуще огня боявшиеся того, что новшества с исправлением священных книг, вошедшие в жизнь вместе с книгопечатанием, могут обернуться расколом церкви. По словам современника Грозного француза Теве, московское духовенство опасалось, что «печатные книги могут принести какие-нибудь изменения в их убеждения и религию».
Начало книгопечатания в России явилось крупнейшим завоеванием культуры. Но начинание едва не заглохло короткое время спустя. Во всяком случае оно не сразу пустило корни в русской почве. Каковы же причины этого?
В послесловии к «Апостолу» Иван Федоров ярко повествовал о том, что московская типография была основана по замыслу и повелению благоверного царя Ивана Васильевича, «он же начат помышляти, како бы изложити печатные книги», что дело одобрил преосвященный Макарий, «глаголаше, яко от бога извещение приемшу», что сам царь проявил исключительную щедрость, «нещадно даяше от своих царских сокровищ делателем (печатникам. — Р.С.) и к их упокоению, дондеже и на совершение дело их изыде…» Сочинение Ивана Федорова проникнуто верой в то, что книгопечатание ждет большое будущее, что государство наполнится печатными книгами и распространится просвещение. Однако в послесловии к следующей книге — «Часовнику» — от прежних настроений не осталось и следа. Автор отметил, что государь желал «яко да украсится и исполнится царство его славою божиею в печатных книгах». Но печатник ни словом не упоминал более о царской щедрости и счел за благоразумие опустить слова о не подвергавшихся правке «растлених» рукописных книгах.
Резкое изменение настроения печатника было следствием бурных событий, происшедших в Москве в 1564–1565 годах. Царь укрылся в опричнине и порвал всякие связи с земщиной. Кроме собственной безопасности, его ничто более не интересовало. Печатный двор остался в земщине, и печатники, лишившись высокого покровительства, оказались предоставлены своей судьбе. Их подстерегали затруднения двоякого рода. Во-первых, противники книгопечатания из числа ревнителей старины стали теснить их, требуя отказа от «порчи» (исправления) древних рукописных книг. Во-вторых, царь обложил земщину колоссальной контрибуцией в 100 тысяч рублей. Земская казна оказалась пуста, и Печатный двор надолго лишился субсидий.
Со времени издания «Апостола» прошло почти полтора года, прежде чем Иван Федоров получил деньги на издание второй книги — «Часовника», которую ему пришлось публиковать без всякой правки рукописного текста, с сохранением всех его ошибок и промахов. Такое издание вполне удовлетворяло тех, кто считал ересью любое отступление от привычного текста, но оно ни в какой мере не могло удовлетворить самого Федорова, тотчас приступившего к подготовке второго, исправленного издания книги.
Третьей книгой московского Печатного двора должен был стать «Псалтырь». В послесловии значилось, что благословение на выход книги печатники получили от митрополита Афанасия. Произошло это, очевидно, до пострижения Афанасия в мае 1566 года. В то время Иван Федоров еще оставался во главе Печатного двора. Но осуществить план ему не довелось. Федоров был изгнан из России и уехал в Литву, а продолжатели его дела смогли возобновить работу на Печатном дворе лишь два года спустя, когда они издали ранее задуманный «Псалтырь», по-видимому не прибегая к сколько-нибудь существенной правке текста.
Некоторые историки считают, что гонения на печатника «не могли быть предприняты без ведома царя». Однако источники говорят о другом. По словам англичанина Д. Флетчера, посетившего Москву при царе Федоре, первые русские типографии были основаны «с позволения самого царя и к величайшему его удовольствию».
В послесловиях к своим книгам Иван Федоров неоднократно писал о том, с какой энергией и щедростью царь Иван поддерживал книгопечатание. Первопечатник составил послесловие к «Апостолу» 1564 года, следуя образцам (послесловиям различных славянских изданий) и используя довольно распространенную тогда фразеологию, типичную для официальных летописей. Однако такая манера была вообще характерна для средневековых писателей. Печатника можно было бы заподозрить в лицемерии, если бы не одно обстоятельство. Оказавшись за рубежом Российского государства, Иван Федоров воспользовался возможностью изложить обстоятельства своего вынужденного отъезда с родины без всякой оглядки на московские власти. В послесловии к львовскому «Апостолу» 1574 года Иван Федоров сделал такое знаменательное признание: «Сия же убо не туне начах поведати вам, — писал он, — но презелнаго ради озлобления, часто случающегося нам, не от самого того государя, но от многих начальник и священноначальник, и оучитель, которые на нас зависти ради многие ереси умышляли… сия убо нас от земля и отечества и от рода нашего изгна и в иные страны незнаемы пресели».
Итак, первопечатник четко и недвусмысленно указал на то, что подвергся гонениям «многих начальник и священноначальник», — иначе говоря, со стороны того самого руководства земщины, в ведении которого оставался Печатный двор. Похвальные слова о царе, его полной непричастности к травле печатников не были следствием лицемерия Федорова, привычки русского человека «обожествлять своего властелина», а вину за «дурные деяния» возлагать на злых советников. Иван Федоров искренне похвалил царя, нимало не заботясь о том, что его слова рассердят русских эмигрантов, чернивших Ивана Грозного.
Царь замыслил опричнину, чтобы покончить с опекой со стороны аристократической Боярской думы. Всесильная знать ограничивала власть самодержца, и Грозный сознательно пытался ослабить ее политическое влияние. С этой целью он сослал в ссылку на восточную окраину государства много опальных княжеских семей, а их родовые вотчины отписал в казну. Как антикняжеская мера опричнина просуществовала один год, после чего Иван IV вынужден был признать крушение своей опричной затеи. Весной 1566 года он объявил о прощении всех опальных, а затем созвал Земский собор в Москве. Вслед за тем разразился кризис, вызванный выступлением против опричнины земской оппозиции: царь оказался связан по рукам и ногам. Он не смог и не захотел оградить печатников от преследований со стороны земского духовенства и бояр в тот момент, когда всеми силами искал примирения с земщиной. Эпизод с печатниками как нельзя лучше характеризует взаимоотношения Ивана с иерархами церкви, всякого рода проповедниками, монахами и прочими лицами, которых печатник называл «оучителями».
