Джеймс Брандедж - Крестовые походы. Священные войны Средневековья
После того как советники короля, отвечающие за передачу, закончили свои подсчеты, они пришли к королю и сказали, что сарацины не согласны отпустить его брата, пока у них на руках не окажутся все деньги. Некоторые члены совета придерживались мнения, что король не должен передавать деньги, пока не вернется брат. Король ответил, что отдаст деньги, поскольку обещал сарацинам; что же до них – если они решат вести себя честно, то выполнят данное ему обещание. Затем Филипп де Немур сказал королю, что, готовя деньги, они, наверное, обсчитались, обманув сарацин на десять тысяч ливров.
Король сильно разгневался и сказал, что, раз он обещал сарацинам выложить двести тысяч ливров до того, как покинет реку, он настаивает, чтобы им были возвращены недостающие десять тысяч. Я наступил мессиру Филиппу на ногу и сказал королю, чтобы он не верил ему, потому что сарацины умеют считать деньги, как никто на свете. Мессир Филипп признал, что я прав, и добавил, что он всего лишь пошутил. Король сказал, что такие шутки неуместны и отличаются плохим вкусом. «Я приказываю вам, – сказал он мессиру Филиппу, – как своему верному вассалу, что, если случайно вы не доплатили сарацинам десять тысяч ливров, вы без промедления выложили бы их».
Многие из приближенных короля советовали перебраться на его корабль, который ждал в море, чтобы вырваться из рук сарацин. Но он отказался их слушать, заявив, что останется на реке, пока не уплатит сарацинам все двести тысяч ливров, как и обещал им. Как только расчеты были закончены, Людовик сказал, что с этого момента считает себя свободным от всех своих обещаний и мы можем отправляться на корабль, который ждет нас.
Людовик Святой и его армия отплыли в Акру, где французский король провел четыре следующих года, восстанавливая фортификационные сооружения и пытаясь обеспечить безопасность Иерусалимского королевства и военными, и дипломатическими методами. Хотя сын Фридриха II Конрад номинально являлся королем Иерусалима, он никогда не ездил на Восток, чтобы потребовать корону. И он, и его отец настолько погрязли в постоянных ссорах с папством, что их визит в Палестину представлялся крайне маловероятным. Перспектив дальнейшей масштабной помощи Запада не было, и, когда в 1254 году Людовик наконец был вынужден вернуться во Францию, лучшей защитой, которую он смог оставить латинским государствам Востока, было перемирие с мусульманскими правителями Каира и Дамаска.
Отъезд Людовика с Востока был вызван необходимостью заняться делами собственного королевства, но Людовик все же рассчитывал на возможность последующего возвращения. Через шестнадцать лет он действительно отправился в новый Крестовый поход. На этот раз его целью стал Тунис. Брат Людовика Святого, Карл Анжуйский, контролировавший Сицилию, убедил короля, что тунисский эмир – весьма перспективный кандидат на обращение в христианство. Несмотря на уговоры Жуанвиля и других его советников, Людовик решил совершить эту экспедицию, которую Жуанвиль описал следующим образом.
Поход Людовика Святого в Тунис
[329]
Как-то во время Великого поста король созвал к себе в Париж всех баронов. Я послал ему свои извинения, поведав о периодической лихорадке, от которой страдал все это время, и попросил его величество избавить меня от этой поездки. Тем не менее он сообщил, что настаивает на моем приезде, потому что в Париже есть хорошие врачи, которые знают, как лечить эту болезнь.
Так что я отправился в Париж. Но, прибыв в канун дня Святой Богородицы в марте[330], я выяснил, что никто, ни королева и никто другой, не могут объяснить, почему король вызвал меня. Случилось, что по Божьему велению я под утро уснул, и во сне привиделось мне, что король на коленях стоит перед алтарем. И несколько прелатов в рясах облачают его в ризу из красной реймсской ткани.
После этого видения я послал за Гийомом, моим священником, очень мудрым человеком, и рассказал ему, что мне приснилось. «Мессир, – сказал он, – завтра вы увидите, что король примет крест». Я спросил его, почему он так думает, и он ответил, что все дело во сне, который я видел: потому что риза из красного реймсской саржи знаменует собой крест, а красен он от крови, которую Господь наш пролил из своего бока, своих ног и своих рук. «А поскольку риза из реймсской саржи, – добавил он, – это говорит, что данный Крестовый поход принесет мало пользы, что вы сами увидите, если Господь дарует вам столь долгую жизнь».
Прослушав мессу в церкви Мадлен в Париже, я зашел в королевскую часовню, где и увидел короля. Он поднялся на возвышение, где хранились святые реликвии, и взял фрагмент подлинного креста (на котором был распят Иисус Христос). Когда король спускался вниз, двое рыцарей, которые были членами его совета, начали переговариваться друг с другом. «И снова не могу поверить, – сказал один, – что король не примет крест в этой часовне». – «В таком случае, – ответил другой, – для Франции это будет один из самых печальных дней, которые доставались на ее долю, потому что если и мы не примем крест, то потеряем благоволение короля; а если мы это сделаем, то потеряем благоволение Господа, потому что мы это сделаем не ради него, а чтобы не огорчить короля».
Так и получилось, что на следующий день[331] король вместе с тремя своими сыновьями принял крест. И уже потом выяснилось, что этот Крестовый поход обернулся малой пользой, как и предсказывал мой священник. Король Франции и король Наварры очень настойчиво уговаривали меня принять крест.
На это я ответил, что, пока я за морем служил Господу и королю, слуги его величества и короля Наваррского так обездолили и довели до нищеты моих людей, что ни они, ни я никогда не были в худшем положении. Я сказал им, что если хочу делать то, что понравится Господу, то должен оставаться здесь, чтобы помогать своим людям и защищать их. Если я ясно вижу, что это только ухудшит их положение, а я подвергну свою жизнь опасности, пустившись в паломничество под знаком креста, то лишь разгневаю Господа нашего, который отдал жизнь ради спасения своего народа.
Я считаю, что те, кто советовал королю отправиться в этот поход, совершили смертный грех. Потому что в данное время и в королевстве, и между Францией и ее соседями царит нерушимый мир, а если король Людовик покинет страну, то ее положение начнет меняться к худшему.
Это было великим грехом со стороны советчиков, которые видели, что физически король очень слаб, он не мог даже самостоятельно ни сесть в седло, ни ехать верхом – на самом деле он был так слаб, что мне пришлось на руках нести его из дома графа д’Осера до аббатства францисканцев. И тем не менее при всей своей немощности, останься он во Франции, он бы прожил подольше, сделал бы много добра и воплотил бы в жизнь много прекрасных идей.
Я не буду пытаться описывать путешествие короля до Туниса и рассказывать вам, что случилось, потому что – слава Богу! – я не принимал в этом участия и не испытываю желания вставлять в свою книгу то, о чем не знаю наверняка. Так что я буду говорить только о нашем праведном короле и расскажу, как после высадки в Тунисе перед крепостью Карфаген он стал жертвой желудочной лихорадки, а его старший сын Филипп слег в приступе малярии, отягощенной теми же симптомами, что и у его отца. Короля положили на ложе, предчувствуя, что скоро он может покинуть этот мир ради другого.
Он послал за своим сыном, принцем Филиппом, и словно бы в виде завещания приказал соблюдать все указания, что он оставил ему. <…>
Когда добрый король дал эти указания своему сыну, болезнь, которой он страдал, начала усиливаться. Он попросил причащения к Святым Дарам и в ясном сознании и здравом рассудке получил его. Это подтверждалось тем, что, когда священник провел миропомазание и стал произносить семь специальных псалмов, Людовик повторял за ним каждое слово.
Я слышал от его сына, графа д’Алансона, что, когда король был близок к смерти, он призвал всех святых помочь и поддержать его, и особенно святого Иакова, обращаясь с молитвой к этому апостолу, которая начинается словами «Esto Domine» – то есть «Да будет Святой Дух Господа нашего охранителем и спасителем люди твоя». Затем он обратился к святому Дени, покровителю Франции, и произнес молитву: «Господь наш, даруй нам презрение к благам этого мира, чтобы мы не боялись его напастей».
Я также слышал от графа д’Алансона – на котором почиет милость Господня, – как затем его отец воззвал к святой Женевьеве. После этого праведный король попросил, чтобы его положили на ложе, покрытое пеплом, где он скрестил руки на груди, устремил взор к небесам и вручил душу свою Создателю нашему. Все это происходило в тот же час дня, когда Сын Божий умер на кресте ради спасения мира.
Было благочестивой и достойной обязанностью оплакивать кончину этого праведного властителя, который правил своим королевством и оберегал его по справедливости и чести, который был так щедр и благороден, раздавая милостыню, и который заложил основу столь многих достойных деяний. И так же, как писец, когда он писал свою книгу, украсил ее золотом и лазурью, так и король наш украсил свое правление многими прекрасными аббатствами, которые он возвел, большим количеством больниц и обителей для доминиканцев, францисканцев и других религиозных орденов, о которых я вам уже рассказывал.
