Жоффруа Виллардуэн - Завоевание Константинополя
В конечном счете хронист подводит читателя к логичному заключению: отклонение «пилигримов» от цели (на Задар) и захват христианского города явились лишь вынужденным, крайним средством, которое понадобилось пустить в ход для того, чтобы удержать войско как единое целое ввиду последующего успеха крестоносного предприятия; причем обратиться к этому крайнему средству «пилигримов» заставили всякого рода неожиданные случайности, прежде всего (кто мог на это рассчитывать заранее?) «измены» многих крестоносцев.
Схема Виллардуэна — в этой ее части — представляла собой своего рода вариант папской концепции «уклонения с пути»: Иннокентий III расценивал задарскую авантюру как некое «малое зло», которое крестоносцам необходимо было совершить, искупив его в дальнейшем «великим благим делом» — отвоеванием Святой земли.
Даже если ограничиться одним только изложенным выше фрагментом общей схемы Жоффруа де Виллардуэна и сопоставить его сведения, призванные убедить аудиторию в том, что захват Задара был звеном в цепи случайностей, с реальными фактами, станет ясным, что версия хрониста не «работает» на истину, а противоречит ей. Допустим, что «отступников» действительно оказалось слишком много и что это повлияло на положение собравшихся в Венеции, т. е. сделало их бессильными перед требованием дожа завоевать Задар. Чем в таком случае объяснить массовый характер «отступничества»? Почему столь многие сеньоры и рыцари не пожелали воспользоваться услугами Венеции, гарантированными договором 1201 г.? Объяснение, предлагаемое Виллардуэном, явно несостоятельно: «отступники» не являлись боязливыми людьми. Трусливость им не была свойственна. Тут могли скорее действовать совсем иные причины, о которых, однако, Виллардуэн хранит молчание. Так, некоторые французские сеньоры, вероятно, вообще не чувствовали себя связанными договором с Венецией — ведь они не были представлены во время переговоров с нею в апреле 1201 г.![94] На других весьма охлаждающим образом, должно быть, подействовало пребывание в лагере на острове св. Николая, тот прием, который венецианцы оказали «пилигримам». Примечательно, что, упомянув о том, как они расположились на этом острове (§ 47), Виллардуэн не забывает чуть позднее заметить, что венецианцы якобы предоставили им здесь изобильный рынок, где «хватало всего, что необходимо было для коней, и для людей» (§ 56). Между тем, согласно свидетельствам других очевидцев, дело обстояло совсем иначе: достаточно надежные, хотя и безвестные хронисты (Аноним Суассонский, Аноним Гальберштадтский, автор хроники «Константинопольское опустошение») в один голос сообщают, что венецианцы намеренно не допустили размещения «пилигримов» в городе, а просто выгнали их оттуда, причем на острове св. Николая куда их доставили, они испытывали нужду в съестном, там стояла большая дороговизна; «пилигримов» прямо-таки заперли на острове — никому не дозволялось перевозить их в город. В результате в лагере «поднялся великий ропот», и многие либо постарались вернуться на родину, либо подались в Апулию или в другие гавани. На острове осталась меньшая часть крестоносцев. Среди них пошли болезни, и смертность была столь велика, «что живые едва успевали хоронить мертвых». Правдивость этих свидетельств косвенно подтверждается и известиями Робера де Клари, согласно которым крестоносцы хотя и расположились на острове по своей воле, поскольку в самой Венеции им недостало места, но когда выяснилось, что они не в состоянии расквитаться со своими кредиторами, дож пригрозил запереть их на острове (гл. XII).
В свете этих данных становится очевидно, что «простодушный» Жоффруа да Виллардуэн, стараясь переложить вину за завоевание Задара на злонамеренное поведение «отступников», либо миновавших, либо покинувших Венецию, говорит явную неправду. У них, видимо, имелись серьезные причины для недовольства республикой св. Марка.
К тому же Виллардуэн, о чем уже было сказано в иной связи, сильно преувеличил масштабы «отступничества». Он вообще переоценил численность крестоносцев, подлежавших перевозке венецианским флотом[95]. Французский ученый Ж.Дюфурнэ обратил внимание на существенное, хотя, казалось бы, на первый взгляд и не столь уж важное обстоятельство, характеризующее как позицию Виллардуэна, так и вероятный размах сборов в крестовый поход: хронист начинает свое повествование с... проповеди Фулька де Нейи, а ведь первые призывы к крестовому походу бросил Иннокентий III еще в августе 1198 г. По всей вероятности, этот призыв не вызвал сколько-нибудь широкого отклика среди французского рыцарства и тогда потребовалось «подключить» к проповеди местное духовенство. Быть может, — Дюфурнэ высказывает именно такую догадку — сам Виллардуэн был воспламенен речами этого приходского священника и приписал собственный порыв гораздо более значительным кругам рыцарства, чем те, которые в действительности готовы были «взять крест»[96]. Так или иначе, но у него было сильно преувеличенное представление о численности пустившихся в поход — с венецианским флотом и без его содействия, самостоятельно, на свой страх и риск.
Не приходится упускать из виду и то, что Виллардуэн, несомненно, старается затушевать просчеты и ошибки послов французской знати, заключивших с Венецией договор о фрахте: эти ошибки сводятся им к минимуму.
Далее: разъясняет ли он позицию тех, кто воспротивился походу на Задар? Отнюдь! Согласно версии хрониста, они отклонили предложение дожа, а еще раньше отказались платить вперед просто потому, что хотели, «чтобы войско рассеялось» (§ 60,63). Ими, по Виллардуэну, якобы руководил страх! Только много позже, перейдя к рассказу о конфликте, разыгравшемся в лагере «пилигримов» накануне штурма Задара, и передавая выступление цистерцианского аббата Во де Сернэй, протестовавшего против нападения на город, хронист уточнит мотивы этого протеста: оказывается, речь-то шла ведь о христианском городе (§ 83). Но и раскрывая мимоходом это обстоятельство, «маршал Шампани» не раз прибегает к «фигуре умолчания».
Правда, в речи дожа к «пилигримам» говорится о том, что Задар — владение венгерского короля, который отнял его у Венеции (§ 63), но обходится стороной тот факт, что венгерский король сам «взял крест», а значит, находится под покровительством «апостолика», о чем ясно писал эльзасский хронист Гунтер Пэрисский и чего не мог не знать Виллардуэн. Кстати, судя по некоторым другим известиям (хроника Эрнуля), венгерский-то король прямо указал «баронам войска и пилигримам» на это обстоятельство: они «поступают худо, опустошая его земли, ибо он тоже крестоносец, как и они, и намерен идти в Святую землю». Молчит Виллардуэн и насчет папского запрета — под угрозой отлучения — нападать на христианский Задар (об этом несколько вскользь упоминается только в обращении аббата Во де Сернэй — § 83), и насчет того, что после захвата Задара папа снял отлучение лишь с «пилигримов», но не с венецианцев, о чем ясно рассказывает Аноним Гальберштадтский. Ничего нельзя узнать из хроники маршала Шампанского также по поводу причин отсутствия Бонифация Монферратского при взятии Задара: главнокомандующий-де «задержался» из-за какого-то дела, которое у него было (§ 79). Что это было за дело, неизвестно. В действительности Бонифаций Монферратский, вероятно, просто не хотел брать на себя ответственность за разгром христианского города, произведенный вопреки воле «апостолика» (так, по крайней мере, рисует ситуацию папский биограф, автор «Деяний Иннокентия III»).
В версии Виллардуэна о предыстории и истории первого «уклонения крестоносцев с пути» имеется немало и других уязвимых мест. Так, хронист, конечно умышленно, преуменьшает бесчинства крестоносных захватчиков в Задаре. Мимоходом упоминает он о том, что накануне оставления города венецианцы разрушили его, и «башни, и стены» (§ 108). Из свидетельств других современников, включая хорошо информированного Иннокентия III, явствует, что крестоносцы обагрили Задар кровью его жителей, несмотря на то что на городских укреплениях были вывешены кресты и что распаленные ненавистью венецианцы столь основательно разрушили город, что «не осталось камня на камне».
Даже немногие проанализированные выше элементы «теории случайностей» и связанной с ней апологетики деяний «пилигримов» показывают, что важнейшие построения «наивного» Виллардуэна разлетаются в прах перед лицом реальной действительности, а сам он предстает мастером «безыскусного», но весьма изощренного и концептуально продуманного повествования, развертывающегося в русле модифицированной провиденциалистской схемы, которая служит ей фундаментом.
Этот вывод нетрудно подтвердить, проанализировав и освещение хронистом другого центрального события крестового похода — его нового отклонения, на этот раз к Константинополю, события, доставившего столько хлопот многим поколениям медиевистов. Виллардуэн преподносит его также в панегирическом духе. Хронист полностью оправдывает поведение крестоносцев и их предводителей и делает это весьма искусно. Надо заметить, что перед ним стояла нелегкая задача. Судя по адресованному к герцогу Анри Лувенскому письму графа Гюга де Сен-Поля, явного приверженца взглядов Виллардуэна на крестовый поход, при обсуждении заманчивых предложений византийского царевича Алексея в совете баронов «вспыхнули великие разногласия и поднялся громадный шум. Все требовали идти на Акру. Было немногим более 20 человек, которые одобряли поход на Константинополь». Иннокентий III, пусть и с оговорками, но в принципе все-таки запретил воевать против христианской империи.
