Анатолий Абрашкин - Русский Дьявол
Гоголь создал новый литературный стиль, который назвали «натуральным». Да, он творец совершенно необыкновенных фантазий, как-то «Вий» или «Страшная месть», но и в этих произведениях «чуешь какую-то истину, хотя их фабула переступает границы всякой возможности» (В. В. Розанов). Писатель заглянул в бездны потустороннего мира, художественно высветил «чудовищ», гнетущих человека изнутри и увлекающих человека в мир вечного покоя. Никто до него с такой глубиной и последовательностью не изучал смертные тени, прилепляющиеся к человеку, ведущие его по жизни и определяющие его бытие. Гоголя по праву можно назвать академиком демонологии. Он задал традицию, направление движения русской литературы. Чего стоят только названия — «Мертвые души» или «Записки сумасшедшего»? В них уже заложена «программа» для будущих писательских прозрений, отраженных в «Записках из подполья», «Записках из мертвого дома», «Записках покойника», «Бесах», «Дневнике Сатаны», «Дьяволиаде» и т. д. Чертовщина — неотвязчивая тема гоголевских сочинений. Гоголь писал: «Уже с давних пор я только хлопочу о том, чтобы после моего сочинения насмеялся вволю человек над чертом». Ему очень хотелось побороть Черта в самом себе и собственном народе, но он не мог также обойти правду жизни и непреложные законы человеческого бытия в этом мире. Поэтому-то темные силы в его произведениях раз за разом демонстрируют свое могущество и власть над людьми.
Колдовские «Вечера» и свет «Миргорода»Самая первая повесть «Вечеров» — «Сорочинская ярмарка» — начинается с восторженного описания дня: «Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии!»
«Вечера на хуторе близ Диканьки» вышли в двух книжках: первая часть в сентябре 1831 года, вторая — в марте 1832 года. Следующее сочинение Гоголя — сборник «Миргород» вышел только через три года, в начале 1835-го, и в его полном названии присутствует очень любопытная приписка — «Повести, служащие продолжением Вечеров на хуторе близ Диканьки». Она указывает на существование какого-то внутреннего единства этих, разнесенных по времени произведений писателя. Гоголь предлагает читателю задуматься о том стратегическом плане, который питал его фантазию, расширить пределы своего зрения и увидеть то скрытое и туманное, что скрепляет различные повести этих сборников. Что мешало Гоголю считать эти сборники независимыми произведениями? Тут, безусловно, присутствует некая загадка, писательская тайна. Своим пояснением к основному названию писатель отмечал существование какого-то недочета в первом сборнике, который если и не устранялся полностью, то, по крайней мере, существенно затушевывался повестями «Миргорода».
Хорошо известно также, что Гоголь довольно критически отзывался о «Вечерах». В конце жизни он даже намеревался вовсе исключить их из собрания своих сочинений, находя в нем «много незрелого». Такая позиция была совершенно непонятна его современникам, которые с восторгом приняли «Вечера». Анализируя факт недовольства писателя своей первой книгой, видный российский психиатр Владимир Федорович Чиж (1855–1922) усматривал в этом даже проявление душевной болезни и глубокого психического расстройства гения, не способного оценить истинный уровень своего творческого взлета. Такого рода выводы, в избытке присутствующие в литературоведческих исследованиях, отражают явление гоголефобии, когда все непонятное, с обывательской точки зрения, в творчестве гения приписывают проявлениям его болезни. А между тем у нас есть совершенно ясное указание на недовольство Гоголя «Вечерами» еще в момент его работы над «Миргородом». Это недовольство выражено в полном названии второго сборника и абсолютно не связано с болезнью, развившейся позднее.
Чтобы приблизиться к пониманию Гоголя в данном конкретном случае, приведем одно из его высказываний, касающееся работы над «Мертвыми душами»: «Если бы кто увидал те чудовища, которые выходили из-под пера моего вначале для меня самого, он бы, точно, содрогнулся. Когда я начал читать Пушкину первые главы из «Мертвых душ» в том виде, как они были прежде, то Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении (он же был охотник до чтения), начал понемногу становиться все сумрачнее, сумрачнее, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: «Боже, как грустна наша Россия!» Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка! Тут-то я увидел, что значит дело, взятое из души, и вообще душевная правда, и в каком ужасающем для человека виде может быть ему представлена тьма и пугающее отсутствие света. С этих пор я уже стал думать только о том, чтобы смягчить то тягостное впечатление, которое могли произвести «Мертвые души» («Выбранные места из переписки с друзьями»). Нам могут возразить, что «Вечера» не создают тягостного впечатления. Тот же А. С. Пушкин писал А. Ф. Воейкову в конце августа 1831 г.: «Сейчас прочел «Вечера близ Диканьки». Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденнная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился. Мне сказывали, что когда издатель зашел в типографию, где печатались «Вечера», то наборщики стали прыскать и фыркать, зажимая рот рукою. Фактор (распорядитель работ в типографии. — А. А.) объяснил их веселость, признавшись ему, что наборщики помирали со смеху, набирая его книгу». Неважно, что Пушкин передает здесь эпизод, поведанный ему самим Гоголем. Главное, что поэт признает книгу веселой (за исключением, разумеется, «Вечера накануне Ивана Купала» и «Страшной мести»). Но не обнаруживается ли в ней «пугающее отсутствие света »?..
Как же, как же, скажут нам, и не может не обнаружиться, ибо это «Вечера», а еще есть «Майская ночь» и «Ночь перед Рождеством», во время которой хитрый Черт вообще запрятал месяц в карман. Но преобладание пейзажей в темных тонах — это еще не все. Гоголь аккуратно отмечает время действия в рассказах Панька:
«Сорочинская ярмарка» — август;
«Вечер накануне Ивана Купала» — 24 июня;
«Майская ночь, или Утопленница» — май;
«Пропавшая грамота» — март-апрель (Великий пост);
«Ночь перед рождеством» — декабрь;
«Страшная месть» — осень;
«Иван Федорович Шпонька и его тетушка» — лето;
«Заколдованное место» — весна-лето, —
и выходит, на удивление, что в «Вечерах» оно движется вспять, против солнышка! Оригинальным расположением повестей Гоголь как бы дает понять, что в них вполне могут нарушаться законы естественного мира. Ловкой своей придумкой писатель освобождается от пут реальности и погружается в мир колдовства и чертовщины. Нечисть в самых разных воплощениях гуляет по страницам «Вечеров»: Дьявол то оденется в наряды Хавроньи Никифоровны, то обернется страшным Басаврюком (Бесом-врагом!), то призовет на берег утопленниц и заставит их водить хороводы, то затеет играть в дурака с отважным казаком и т. д. Мало света в «Вечерах», но еще меньше ощущается в них присутствие божественных образов. Чертовщина чудится здесь повсюду, даже в совершенно житейской истории об Иване Федоровиче Шпоньке, которому представлялось, что «он уже женат, что все в домике их так чудно, так странно: в его комнате стоит вместо одинокой — двойная кровать. На стуле сидит жена. Ему странно; он не знает, как подойти к ней, что говорить с нею, и замечает, что у нее гусиное лицо. Нечаянно поворачивается он в сторону и видит другую жену, тоже с гусиным лицом. Поворачивается в другую сторону — стоит третья жена. Назад — еще одна жена. Тут его берет тоска. Он бросился бежать в сад; но в саду жарко. Он снял шляпу, видит: и в шляпе сидит жена. Пот выступил у него на лице. Полез в карман за платком — и в кармане жена; вынул из уха хлопчатую бумагу — и там сидит жена…». Решится ли он жениться после такого рода галлюцинаций?
Гоголь сознавал, что в «Вечерах» он «переборщил», не сумел в должной степени уравновесить темные и светлые начала жизни. Вот почему он говорил, что впоследствии увидел в них «много незрелого, много необдуманного, много детски-несовершенного», вот почему его «Миргород» писался как своеобразное «солнечное» дополнение к «лунным» повестям «Вечеров».
Для начала напомним, что есть еще один, всемирно известный Миргород, — это Иерусалим. Его название в переводе с древнееврейского означает «основание, или жилище мира». О, многоумный Гоголь, умеющий одним словом придать смысл и звучание всему произведению! Конечно, при этом он не упустит случая и разыграть читателя, пустить его по ложному следу, и предварит сборник даже двумя эпиграфами, призванными удостоверить реальность существования Миргорода, что на реке Хороле и где пекут «довольно вкусные» бублики из черного теста. Боже мой, заковыристо, но как красиво! Как говорится, и я там был, мед-пиво пил. Прямо-таки сказочный зачин для идиллической истории о старосветских помещиках. Старый свет — еще один тайный знак, символизирующий свет райских высот, свет Небесного Иерусалима, когда-то утраченный нашими далекими предками. Представляя героев, хранящих этот древний свет, писатель подчеркивает, что жизнь их «так тиха, так тиха, что на минуту забываешься и думаешь, что страсти, желания и неспокойные порождения злого духа, возмущающие мир, вовсе не существуют и ты их видел только в блестящем, сверкающем сновидении». Миргород — город сновидений, радужных фантазий и потаенных мечтаний. «В Миргороде нет ни воровства, ни мошенничества». Даже лужа в центре города, занимающая почти всю площадь, прекрасна! «Чудный город Миргород!» Если здесь кто и поссорится, то исключительно из-за пустяка, как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.
