Жестокая память. Нацистский рейх в восприятии немцев второй половины XX и начала XXI века - Борозняк Александр Иванович

Многих учащихся, решивших участвовать в конкурсе, обуревали сомнения. В письме, адресованном организаторам конкурса двумя 15-летними школьницами, говорилось: «Время для этой темы уже прошло. Война закончилась 35 лет назад, прошлое покрылось густой травой, многие люди уже мертвы… Да и возможна ли конкуренция и стремление занять лучшее места при освещении столь серьезной темы, которая не может оставить нас равнодушными?» [708].

Беседуя о «том времени» с родителями или соседями, работая в городских архивах и городских библиотеках, встречаясь с бывшими узниками концлагерей, школьники ясно ощутили, сколь неполными и фальшивыми были их знания о нацистском режиме. Получалось так, писал о своих прежних представлениях один из участников конкурса, что «в 1933 г. некие коричневые люди появились из космоса, приземлились в Германии и непонятным образом исчезли в 1945 г.» [709].

Школьники работали в местных архивах, изучали локальную прессу, опрашивали очевидцев и участников событий. Но «собрать отдельные камушки и сложить из них мозаичную картину событий» [710](как выразился Карстен Ортман из Бохума) оказалось достаточно трудно. Дело было не только в катастрофической нехватке письменных источников («только могилы как следы событий») или в их заведомой тенденциозности, но прежде всего в том, что свидетели не хотели вспоминать о годах войны.

Передо мной фрагменты двух конкурсных сочинений: «Я спрашивал своих родителей и не встретил понимания. Они не хотели со мной говорить… Они испытывали чувство неловкости, они как-то стыдились вмешательства в их жизнь. Они виноваты в том, что не помешали преступлениям нацистов»; «Мы узнали о том, как граждане ФРГ извлекают (или не извлекают) уроки из прошлого. Это не пыль веков, это живое прошлое, в пределах которого мы еще живем и будем жить» [711].

«Их вариант преодоления прошлого, — сокрушались школьники, — состоит в том, что они вычеркивают эти события из своей жизни» [712] (Хельга Хеккер из Бибераха). Один из участников конкурса писал о мучительных вопросах, которые встали перед ним и которые требовали ясных ответов: «Почему сожжены столь многие документы? Почему боятся вспоминать очевидцы? Против кого была направлена ненависть остарбайтеров, если хозяева непременно утверждают, что их людям жилось не так плохо? Кто лежит в братской могиле, о которой никто уже не знает?» [713].

В рамках тура «Повседневная жизнь при национал-социализме в период Второй мировой войны» около четверти представленных сочинений были посвящены трагической участи советских военнопленных и насильственно угнанных для рабского труда в Германии советских граждан. И это в условиях, когда в «большой исторической науке» замалчивалась позорная страница германского прошлого и даже предпринимались попытки выдать бесчеловечную систему рабского труда чуть ли не за прообраз интегрированной Европы.

В августе 1944 г. в промышленности на территории рейха было занято более 8 млн иностранных рабов. Из оккупированных территорий Советского Союза в Германию было депортировано 2,8 млн гражданских лиц (большей частью молодых женщин), создано более 20 тысяч лагерей для остарбайтеров, только в Берлине — около 300. Формировались лагеря, где содержались русские, белорусские и украинские дети в возрасте от 4 до 15 лет. Официально установленный рацион — полтора литра брюквенной баланды и 300 г хлеба в день. Гибель людей была повсеместной. Для лечения остарбайтеров запрещалось применять какие-либо медикаменты.

«Незнание этих фактов, — отмечали организаторы конкурса, — присуще как школьникам, так и их учителям, равно как и педагогам, излагающим в университетах современную историю. Речь шла о миллионах иностранцев, которых немцы лишали свободы, угнетали и избивали, а в сотнях тысяч случаев убивали. Вплоть до конкурса школьных сочинений об этом знала только небольшая горстка специалистов» [714].

Гимназисты из Виллинген-Швеннингена (Баден-Вюртемберг) были уверены: «Прежде всего мы стремились сохранить память о пленных и остарбайтерах, которые, как и другие группы жертв, постепенно оказались забытыми» [715]. Сестры Анне-Катрин и Надин Сарлетт из гимназии в Гладбеке (Северный Рейн-Вестфалия) были уверены: «Темы, которые долгое время наглухо замалчивались и не были известны общественности, — именно такие темы нужно разрабатывать, вырывать из забвения». И далее — о своем ощущении горькой несправедливости: «Мы хорошо знаем, как нацисты обращались с иностранными рабочими. Тем более постыдно, что их мучители получают пенсии куда выше, чем жертвы» [716].

В текстах конкурсных работ 1982–1983 гг. предельно четко отразилось охватившее школьников смешанное чувство негодования и изумления. «Моя идиллическая родная деревня вдруг стала для меня чужой и страшной» [717], — сокрушался Кристиан Минкус, выпускник школы поселка Йарцт, расположенного в окрестностях Дахау. «До сих пор, — писали ученицы гимназии города Крефельд (Рурская область), — мы не слышали ни единого слова о людях, которые в течение пяти лет в значительной степени определяли лицо нашего города… Забыта судьба более чем десяти миллионов иностранцев, которые во время войны по преимуществу насильно были привезены в Германию» [718]. Еще одно типичное высказывание: «Мы были крайне удивлены, узнав, что наш городок Твист со всех сторон был окружен лагерями военнопленных. Мы стали исследователями почти что забытых событий Второй мировой войны» [719] (совместная работа учеников 9-го класса). Информационный листок поселка Фрицлар в Гессене цитировал премированную конкурсную работу, выполненную учениками 12-го класса: «Это происходило не только в Освенциме, в Берген-Бельзене или в других отдаленных лагерях, но у нас, в наших селах, в соседнем шталаге… Еще живы свидетели, еще живы жертвы» [720].

Определяющим в десятках работ стало чувство милосердия, обращенное к жертвам нацистского режима: «Одетые в рубища, с ногами, обмотанными тряпками, они были вынуждены исполнять тяжкую работу. Некоторые были лишены сил, они падали и умирали… Тот, кто видел, как люди (“недочеловеки” — так называли их нацисты) мертвыми вываливались из вагонов на железнодорожной станции, кто наблюдал, как пленные тащили на тележках трупы своих товарищей, тот, кто издалека следил за тем, как охранники заставляли вконец истощенных людей выполнять норму, — тот не может рассказывать об этом без содрогания» [721].

Анна Мирсва и Биргит Кюль, гимназисты из Марля в Рурской области, писали, основываясь на свидетельствах очевидцев: «Тогдашние жители Рёмерштрассе каждое утро перед началом утренней смены на шахте могли слышать стук деревянных башмаков по замощенной булыжником улице. Русские шли по десять человек в ряд, занимая все пространство улицы». Немцы старшего поколения хорошо запомнили русские слова «раз-два-три», «давай-давай», «миска», «махорка», «хлеб»… В работе приводится выдержка из письма бывшего советского пленного: «Было очень тяжело: голод, болезни, ужасные условия труда, побои. Дважды в неделю — во вторник и в четверг — мы провожали из нашего лагеря колонны больных, уже не способных к труду людей. Они направлялись в лагеря уничтожения. За два года состав нашего лагеря, насчитывавшего около двух тысяч человек, сменился трижды» [722].