Константин Гордиенко - Чужую ниву жала (Буймир - 1)
Тем временем Захар встретился с кумом Грицком, рассказал ему о своем приключении, и тот хватался за голову и даже присел от удивления. У друзей не хватило ни слов, ни жестов, чтобы выразить свои чувства.
Самые боязливые односельчане прошли мимо двух беспечных друзей, которые нисколько не каются... Но были и такие, а среди них Иван Чумак, которые не то чувствовали как бы вину перед Захаром, не то сочувствовали ему, оттого-то вокруг него собралась немалая толпа. Соседи брели кучкой, нахмуренные, молчаливые - не ощущали ли они, случайно, правду в словах Захара, который выступил против Священного писания, возглашенного батюшкой. А что батюшка провозгласил святое слово в защиту амбаров Харитоненки, тут не было никакого сомнения, хоть каждый боялся признаться себе в этом.
Не затмился ли у людей свет? Вероятно, чтобы развеселить насупленных соседей, которые молча плелись, Захар рассказал им одну бывальщину, Грицко Хрин, как всегда, досказывал.
Захар:
- Пришла одна молодица, кличет соседку - пойдем, кума, в церковь, колокола звонят...
Грицко Хрин:
- Пусть звонят на свою голову - нету сапог!
Захар:
- Приходит другая: пойдем, кума, в шинок...
Грицко Хрин:
- Хоть и не в чем, да где-то были негодные опорки...
Захар:
- Обулась, набрала миску капусты, пошли.
К удивлению, эта история не развеселила никого, разве что самих рассказчиков, которые и без того, надо сказать, смотрели на свет не очень печальными глазами. Ни разговорить людей, ни рассеять людское уныние друзьям не удалось. Миряне возвращались под гнетом дум, навеянных церковью. Кое-кто даже сторонился толпы, чтобы не быть виноватым, чтобы кто-нибудь не пересказал батюшке, что слушали, мол, богохульные слова.
Воскресную толпу нагнали Лукия с соседками, возвращавшиеся из Лебедина и тоже взволнованные своими новостями.
Сельские молодицы последнее время зачастили в Лебедин. И несли они свои грехи не куда попадя, а в Никольскую церковь, где служил молодой поп. Народ со всего Лебедина и окрестных сел обходит своих попов и валом валит к Ивану. Лукия с увлечением описывает:
- Высокий, тонкий, лицо как воск, черные волосы спадают на плечи, глаза большие, сверкающие, брови в шнурочек - ангел!
А Секлетея во всеуслышание заявляет:
- Кабы похристосовался со мной - сразу бы три целковых дала!
Люди поражены: за три рубля можно купить добротные сапоги.
- Кто этого не знает - у Секлетеи муж как чувал, - вставляет Захар, набравшийся сегодня в церкви тумаков от Мамая.
Лукия, которая зачастила в лебединскую церковь, подхватывает:
- Батюшка служит, а Секлетея с него глаз не сводит, крестится, молится, словно к богу живьем лезет.
- На отца Онуфрия так бы не крестилась, - добавляет Грицко Хрин, нагоняя страх на присутствующих своим нечестивым словом.
- Секлетея говеет по три раза, чтобы только прислониться к батюшке... Так батюшка и говорит: не искушайте меня, я неискусимый...
Но эти долгие разглагольствования были только предисловием. Лукия вернулась из Лебедина сама не своя. Все богомольные женщины не могли опомниться. Неожиданность ошеломила всех.
- Что случилось? - спрашивает Грицко Хрин.
- Пришли сегодня в церковь, а там служит старенький, рыженький, с редкой бородкой поп! Люди даже службы не выстояли.
Все были поражены: вот так новость!
- Благочинный, говорят, рассердился: все церкви пустые, а у Ивана столпотворение! Назначил его в глухое село, где одна церковь.
Воскресный день, благочестивый час, только и разговоров, что о церкви. Разве же не известно, какой набожный народ в Буймире.
Ганна Калитка рассказывала в женском кружке:
- Вот под Варвару ночь долгая, я и проснулась, не спится, все праздники пересчитала, все храмы и престолы - сто двадцать праздников насчитала...
Богомольная сторона!
16
Фаэтон блестит, сверкает на солнце, весело заливаются ясноголосые бубенцы, тонкое, небесного цвета сукно приятно играет на зеленом поле, блестят сапоги. Белые кони, натужась, бредут по раскаленной дороге, грузнут в песке, шипят колеса, тяжело прогибаются рессоры. Две упитанные фигуры колышутся в задумчивости - земский начальник Добросельский и уездный исправник Самосуд. Лица их сумрачны. С угнетенной душой возвращаются они со схода. Осмеяны, освистаны, как шуты. Позорные времена, своевольные люди.
Угроза нарастала с каждым днем. Рухнула извечная покорность перед законом, властью. Уже ничем не запутаешь, не остановишь. Раньше боялись церкви. Раньше достаточно было сурового взгляда, окрика, чтобы нагнать страху, привести в трепет все село, а теперь каждый сермяжник пускается с тобой в споры, горланят всем сходом... Совсем перестали признавать сельскую власть, старшин, урядников ни во что ставят. Этак недалеко и до земских, исправников, губернаторов, министров и так далее. На глазах рушатся исконные порядки. Колеблется почва под ногами... Эти невеселые мысли угнетали, липкая тоска ложилась на душу.
Монотонно приглушенным голосом Добросельский жаловался приятелю: указы и манифесты сыплются, как осенние листья. Деревня своевольно собирается, обсуждает свои нужды. А людям только позволь - такое навыдумывают, что волосы на голове дыбом встанут. Не слышали, не видели? Отмена недоимок и рескрипт царя Горемыкину о землеустройстве деревня перетолковала как равное распределение земли между крестьянами! Вот и разберись, объясни людям - разве тебя послушают? Тебя же и сделают виновником всех бед.
В словах земского слышались ропот, жалобы. Исправник хмуро кивал головой, вполне соглашался с земским - разве не одни и те же заботы и огорчения донимают всех? "Ваши дни миновали!" - этот выкрик на сходе не выходит из головы.
Густо пахнет сосна, осыпает желтой пыльцой, усыпляет далекая душная дорога до Лебедина, да разве задремлешь с этими беспокойными мыслями в голове? Добросельский - неутомимый говорун в дороге.
Рождение цесаревича - великое событие, его отпраздновали в церквах, а на чью долю выпали милости? Мамай, человек с ясной головой, жаловался: лентяям, нерадивым, которые беззаботно пропивали деньги, не платили податей, тем сбросили недоимки, а какая выгода нам?
Что против этого возразишь?
Сухой ветер уныло свистел в вершинах деревьев, жужжали пчелы, тоскливо ныли телеграфные провода - в один лад с душой.
Уездный исправник никак не мог сладить со своими мыслями. А выкрики о церкви? Глохнет религиозное чувство, да... Уже не испугаешь богом. Чрезвычайно беспокоили исправника мысли о падении страха перед церковью, можно было думать, что он теряет здесь опору...
Добросельский напомнил известное постановление прокурора окружного суда, вице-губернатора, начальника жандармского управления, полицмейстера и начальника охранки об усилении арестов за противогосударственную агитацию.
Это задело исправника за живое: с кем проводить эти аресты?.. С сотским да с десятниками? Они сами дышат тем же. И разве такая агитация в одном селе? На все села не разорвешься, не поспеешь. Еще в Буймире не кончился сход, а уже в Бобрике начался другой. Всюду поспевай, а мало ли в уезде сел? Разве у исправника есть войска? Горлопанам рта не заткнешь.
Тут тебе сразу скажут: а что гласит манифест от восемнадцатого февраля? А кто провозгласил право собраний для обсуждения своих нужд?
Разве Добросельский на собственном опыте на сходе в Буймире не убедился в этом? У исправника от раздражения посинели густые жилки на лице. В губернии стараются переложить вину на тебя - нераспорядительность, мол, неспособность к установлению порядка. Что сделает горсточка стражников против силы? Село клокочет... Мало берешь, сажаешь? Разве это поможет, если все село взбаламучено, ненадежно - только распалишь страсти. Нужна большая сила, чтобы устрашить, сковать деревню. Земский надеется на Струкова? Однако Самосуд и тут сомневается: что сделает Струков, если волнения вспыхнут во всех уездах? Что сделает полк казаков и драгун, когда бунтуют сотни сел? К тому же войска и для войны нужны...
Леший его знает, где они нужнее. Разве здесь не война? Добросельский не так давно разговаривал с прокурором об аресте бунтовщиков в Буймире, так прокурор всю душу вымотал расспросами: а что они сделали? Начал докапываться, выискивать статьи, параграфы, какие основания, какова вина и что гласит статья. Словом, жди, пока запылают пожары в экономиях.
Исправник с глумливой усмешкой тоже рассказал о своем столкновении с прокурором. Пристав Дюк составил протокол о порубке леса у Харитоненки, исправник потребовал ареста преступников согласно статье 1642. Прокурор долго рылся в бумагах, читал протокол.
- В протоколе сказано о тайной краже чужого имущества, а не о грабеже!
Он никак не мог найти соответствующей статьи и все только жаловался:
- Где ж я возьму следователей?!
Оно и понятно: прокурору тоже приходится тяжко - бесконечное количество старых дел остается неразобранным, а тут привалило множество бунтовщиков, полны все тюрьмы, склады и холодные, где разместить столько людей? Потому-то прокурор и жалуется - не хватает, мол, следователей.
