Николай Манвелов - На вахте и на гауптвахте. Русский матрос от Петра Великого до Николая Второго
Глава 15.
ОПРОС ПРЕТЕНЗИЙ
Вопреки давно сложившемуся мнению, служители Флота Российского не были вконец бесправными личностями. Так, у матроса Российского Императорского флота никто не мог отнять права «высказать претензию». Что же это было и как же это выглядело на практике?
Ежедневно во время утреннего построения командир корабля обращался к фронту команды с предложением сообщить обо всех проблемах службы, включая жалобы на действия унтер-офицеров, кондукторов и даже офицеров. Все лица, которые могли повлиять на матросское волеизъявление, удалялись подальше, чтобы не слушать их мнение.
Естественно, все зависело от командира, и традиционная процедура часто могла превратиться в пустую формальность. Но существовало правило, исключения из которого случались крайне редко — к храбрецам, отважившимся резать правду-матку, никаких наказаний не применяли. В конце концов, командиру просто необходимо было знать о ситуации на вверенном ему боевом судне как можно больше…
Матросы могли заявить командиру и о своем недовольстве некоторыми офицерами — чаще всего речь шла о действиях старших офицеров, которым по должности полагалось поддерживать на корабле дисциплину и порядок, а также ревизоров, отвечавших за финансово-хозяйственную составляющую. Впрочем, обычно командование держало ситуацию под контролем; любителям излишне туго «закручивать гайки» вежливо предлагали перевестись на берег либо на другой корабль[253].
Опрос претензий был неотъемлемой частью и инспекторских смотров, включая адмиральские и высочайшие (во время последних, правда, недовольных обычно не обнаруживалось). В этом случае в сторонку удалялись не только офицеры, но также и командир.
Прежде чем говорить о случаях неповиновения и бунтах, дадим слово сугубо сухопутному человеку — военному публицисту и писателю Всеволоду Крестовскому (1840–1895). 1880–1881 годах он состоял секретарем начальника Эскадры Тихого океана адмирала Степана Лесовского (1817–1884) и оставил очень интересные дневниковые записи под названием «В дальних водах и странах». Нашлось на их страницах место и рассказу о сути военно-морской дисциплины:
«… Что особенно поражает с непривычки меня, офицера сухопутных войск, так это своеобразная морская дисциплина. Не ждите, например, чтобы проходящий матрос отдавал вам честь, приложив руку к шапке: он это сделает “на берегу”, но не здесь, потому что он здесь непременно при деле, на вахте, и если попался вам навстречу, значит, наверное, послан за чем-то нужным. Точно так же, если люди сидят на палубе за какою-либо работой и мимо пройдет вдруг офицер, не ждите, чтоб они вскочили перед ним с места и стали навытяжку: нет, каждый преспокойно продолжает себе сидеть и заниматься своим делом. А когда офицер обратится к матросу с каким-либо распоряжением, тот только поднимет на него глаза, ответит, сидя, одним лишь отрывистым “есть!”, но от заданного дела не оторвется даже на секунду. Зато едва лишь раздастся сигнальный свисток или призывная команда, все это вмиг встрепенется, кинется наверх, и не пройдет еще и минуты, как вы уже видите, что каждый человек на своем месте, у того дела, к коему предназначен, и если нужно “крепить” или “убирать” паруса, то сколь ни будь силен ветер, как ни швыряй волны судно, как ни будь велики его размахи крен, не один матрос не задумается лезть на самую верхушку брам-стеньги[254] или на концы брам-рей[255], и все, сколько потребуется, в тот же миг, как муравьи, побегут вверх по вантам. И тут уже не будет ни одного, кто бы позамешкался или не пошел туда, куда его посылают. В этом-то и состоит морская дисциплина».
Жесткая дисциплина не исключала бунтов и выступлений недовольных. Это прекрасно понимал и Петр Великий, включая в свой Морской устав соответствующие статьи:
«Ежели которой партикулярной[256] корабль будет в дальнем вояже от своего Флагмана, или порта; а случатся дела криминальныя, по которым кто достоин будет смертной казни, тогда капитану; ежели он еще так далеко, что он к порту или флагману в три месяца притъти не может, то оных судить со всеми обер и ундер Офицеры обретающимися на корабле, и, подписав приговор всеми руками, по том волен чинить эксекуцию над оным Ежели кто бунтовать будет, и что капитан и Офицеры, усмотрят что люди к тому склонны будут, такой вине не отсрочивать (понеже в отсрочке может бедство последовать), но по суду, как выше писано чинить эксекуцию немедленно, под равным штрафом, чему тот виноватой достоин».
При каждой «эксекуции» было обязательно присутствие капитана. Делалось это для того, чтобы «по определению она была, без убавки и прибавки».
Кстати, Морской устав не допускал «публичного крика о жаловании». В том случае, если денежное содержание выплачивалось нерегулярно, требовалось «охотно отправлять» службу до тех пор, пока «оне удовольствованы будут». Если же на корабле или на берегу происходила публичная сходка недовольных, то ее зачинщик должен был быть сурово наказан. Далее следует примечание:
«Ибо сие есть действительное возмущение[257], когда офицеры или рядовые, для недоплаты их жалования, своей должности чинить не будет, что почитается за власную измену».
Наказания в Петровские времена производил профос, который также наблюдал за чистотой на корабле, а также следил за сохранностью «якорных веревок» от содержимого гальюна, который по старой традиции размещался в носовой оконечности. В случае же загрязнения «веревок» их надлежало чистить.
Не должен был профос забывать и о «эксекуциях»:
«Особливо накрепко смотреть, дабы веревки якорные весьма от испражнений и мочи человеческий сохранены были. Гальюн, прочие те места, куды для испражнения люди ходят, смотреть, чтоб чисто было и о том людем приказывать. А ежели от больных, или иным образом что измарано будет, чистить».
…Железы[258], кошки и прочие к штрафу надлежащие инструменты, должен иметь в готовности. Он повинен сажать в железы и прочее наказание чинить по приказу командирскому. Также ежели палача не случится, то он должен и смертную казнь чинить; а ежели профоса не случится, то чинить кому приказано будет, без всякой отговорки».
Бунты на кораблях Российского Императорского флота были явлением редким. Причем чаще всего выступления матросов имели сугубо «экономические» причины. Вот пара примеров.
Наиболее известное восстание матросов Российского Императорского флота — на эскадренном броненосце «Князь Потемкин-Таврический». Речь шла о недовольстве качеством пищи, что было использовано в своих целях революционной ячейкой. Кстати, команда эскадренного броненосца считалась в «революционном отношении» наиболее слабой в Черноморском флоте, а ее преждевременное выступление сорвало план всеобщего мятежа.
Итак, 13 июня 1905 года на корабль привезли с берега мясо для командного котла. Так как туши подвесили на палубе, то матросы, как свидетельствует очевидец, почувствовали «сильное зловоние». Мясо «кишело червями».[259]
Как и было положено по Своду морских узаконений, на палубу вызвали судового врача, надворного советника Смирнова. Осмотрев мясо, медик запретил использовать его для мясных блюд, однако разрешил положить в борщ. Естественно, предварительно тщательно вымыв соленой водой.
Как мы помним, перед обедом в Российском Императорском флоте было положено произвести пробу пищи. Не стал исключением и день 14 июня. Нам точно не известно, отведал ли борщ командир «Князя Потемкина Таврического» капитан первого ранга Евгений Голиков (1854–1905), но то, что его пробовал судовой врач — сомнений не вызывает.
Заметим, что Голиков особой любовью нижних чинов не пользовался; по кораблю ходили слухи, что он за казенный счет построил себе три дома в Севастополе. Впрочем, за годы своей службы он не занимал никаких «хлебных» должностей.
Уроженец Кишинева Евгений Голиков стал мичманом в 1876 году. После недолгой службы на винтовом фрегате «Светлана» в 1876–1877 годах он попадает на Русско-турецкую войну 1877–1878 года, за которую получает орден Святого Станислава третьей степени с мечами и бантом и орден Святой Анны четвертой степени с надписью «За храбрость». Затем будет служба на императорской яхте «Держава», снова на «Светлане», императорских яхтах «Королева Виктория» и «Александрия».
С 1892 года офицеру начинают доверять ответственные должности. В 1891–1892 годах Голиков старший офицер мореходной канонерской лодки «Уралец», затем командует транспортами «Псезуапе» и «Гонец», броненосцем береговой обороны «Новгород», мореходной канонерской лодкой «Уралец». В 1899 году он был произведен в капитаны первого ранга, а в декабре 1903 года, после трех лет командования учебным судном «Березань», был назначен командиром эскадренного броненосца «Князь Потемкин-Таврический».
