Владимир Брюханов - Заговор графа Милорадовича
Осенью 1825 года миновало уже более пяти с половиной лет после последних попыток царя предпринять реформаторские шаги. Это приводило в угнетенное состояние духа государственно мыслящих россиян — к какому бы политическому лагерю они ни принадлежали: вспомним, например, цитированное письмо Е.Ф.Канкрина к Аракчееву, относящееся именно к этому времени. Не прибавила надежд и поездка императора в дальний путь для лечения жены.
28 августа Александр I более трех часов беседовал с Н.М.Карамзиным. Прощаясь, знаменитый историк позволил себе такую вольность: «Государь! Ваши годы сочтены. Вам нечего более откладывать, а вам остается еще столько сделать, чтобы конец вашего царствования был достоин его прекрасного начала».
Учитывая, что началом было цареубийство, Карамзин как в воду глядел! — заметим мы. Александр же с одобрением кивнул и заявил, что непременно «все сделает: даст коренные законы России».
В тот день император еще с оптимизмом смотрел в свое будущее и будущее России. Но когда в октябре в Таганрог пришло послание Н.С.Мордвинова: «Благолепное преображение великой Империи Российской зависит единственно от решительной воли монаршею доверенностью облеченных лиц, которая бы, не убоясь затруднений, смело приступила к раскрытию нового светлого ее вида, отвращая тщательно все, что застесняет оный и что всеобщему благоденствию расцвесть воспрещает» — то едва ли уже такие намеки и призывы могли найти хоть малейший отклик у Александра!
В ночь на 2 сентября 1825 года, помолившись на прощанье в Александро-Невской Лавре, царь выехал из столицы — один, без свиты, практически украдкой!
Еще раньше, 30 августа, столицу покинули великие князья Николай и Михаил. Первый из них выехал в служебную командировку по инженерной части в Бобруйскую крепость и вернулся в октябре — до начала политических потрясений, а второй направился в Варшаву — гостить к брату, и возвратился в Петербург только в декабре.
Нет никаких данных о том, что Александр предупредил братьев о грозящей опасности. Но, поскольку поездки обоих совершались если не напрямую по его инициативе, то наверняка с его санкции, то нужно считать, что он целенаправленно постарался обеспечить их безопасность: мужская половина царской семьи рассыпалась в стороны как зайцы, максимальным образом усложнив задачу охотникам!
В наиболее угрожаемое положение влип Николай: ему предстояло скорое возвращение в столицу. Его можно было дополнительно предупредить позднее, но Александр этого как будто не сделал — и, как показала жизнь, Николаю действительно пришлось круче всех! Не исключено, что он сам оказался в том виноват, хотя нет данных, чтобы объективно обосновать такую возможность. Но, быть может, Николаю предстояли и другие какие-то служебные поручения вне столицы, а он, вместо этого, предпочел караулить трон, прослышав о болезни императора…
Миновав перед рассветом пригороды Петербурга, Александр I приказал кучеру остановиться: его внимание привлекла комета, отчетливо видимая над горизонтом — с четверть часа он смотрел на нее и на оставленную позади столицу. «Видел ли ты комету?» — спросил он затем у кучера. Тот подтвердил. «Знаешь, что она предвещает?» Не дожидаясь ответа, сам произнес: «Бедствие и горесть» — и добавил, помолчав: «Так Богу угодно!»
Елизавета Алексеевна выехала из столицы через два дня вслед за мужем, но не спешила так, как ее взволнованный супруг. Она доехала до Таганрога на десять дней позже него — 23 сентября.
Вскоре после отъезда императорской четы должен был срочно уехать в Грузино Аракчеев — об этом подробнее ниже.
Петербург, таким образом, оказался в безраздельной власти графа Милорадовича.
12 сентября состоялось еще одно знаменательное событие: из Петербурга в продолжительный (четырехмесячный) отпуск выехал Н.М.Муравьев. В солицу он вернулся только 25 декабря — уже под арестом и конвоем. Все бурные события осени и начала зимы 1825 года в Петербурге происходили, таким образом, при отсутствии признанного главы «Северного общества»!
Еще до отъезда Никита Муравьев развивал изрядную активность, главным образом — в отношении цареубийственных намерений Якубовича. Он отправил письмо к С.П.Трубецкому, предупредил через фон-дер Бриггена «Южное общество», а сам обязался уведомить сообщников в Москве. Трубецкой, приехавший позже в Петербург, крайне скептически оценил решимость Якубовича.
В Москве, куда незадолго до того переместились такие прежде энергичные деятели как А.А.Пущин и С.М.Семенов, ни они сами, ни другие заговорщики уже не имели пыла, чтобы поддерживать налаженную деятельность организации; Оболенский, побывав там в прошедшем феврале, мог в этом убедиться. Не слишком оживил ветеранов и приезд Муравьева.
Проведя беседы с москвичами и со специально вызванным из имения М.А.Фонвизиным, Никита получил полное сочувствие к своему отрицательному отношению к цареубийству. Фонвизин при этом, как вспоминал Муравьев, произнес по существу надгробное слово Тайному обществу: «хотя он уверен в душе своей, что Якубович не исполнит сие, но что долг наш ему в том воспрепятствовать. Сверх того, прибавил он, общество, по моему мнению, может сделать только хорошую вещь — разойтись и посоветовать своим членам заняться исполнением своих семейных обязанностей».
Специальную беседу Муравьев провел с отставным генералом М.Ф.Орловым, рассказав ему об общей политической ситуации, росте недовольства публики, слухах о предстоящем переводе гвардии на военное поселение (очередная антиправительственная выдумка!) и планах Тайного общества. Целью беседы, по-видимому, было склонить Орлова возглавить организацию. Но Орлов от этого уклонился, явно не испытывая энтузиазма.
Складывается впечатление, что Никита Муравьев собирался выйти в отставку с поста руководителя заговора и искал подходящего заместителя, которому мог бы передать все дело на ходу — вместе с бомбой замедленного действия в лице Якубовича. Иначе зачем было бы рассказывать про террориста и якобы искренне осуждать его намерения, если Муравьев затем и пальцем не пошевелил, чтобы довести также оказавшееся отрицательным мнение москвичей до соратников в Петербурге и до самого Якубовича? Ведь после бесед в Москве Никита преспокойно отправился далее в отпуск по своим делам! К мотивам такого поведения мы еще вернемся.
Возможно, что искомого заместителя Муравьев действительно нашел — в лице Пущина, прежнего члена столичной Думы; о действиях последнего во время междуцарствия и в самый день 14 декабря мы расскажем ниже.
Выбытие Муравьева из состава столичной Думы было официально оформлено. Вместо него в дополнение к Рылееву и Оболенскому был избран А.А.Бестужев — один из четверых братьев-заговорщиков, ближайший сотрудник Рылеева по их знаменитому альманаху «Полярная Звезда».
Еще до женитьбы Никиты Муравьева на дочери миллионера его семейные владения были разбросаны по четырнадцати уездам одиннадцати губерний. Все они теперь представляли собой хозяйственную проблему: выплата оброка, как упоминалось, повсеместно сократилась!
Объехать все имения было непросто, и Никита ограничился главнейшим. Как раз из этой поездки он писал к жене: «Я начал актами милости и приказал выпустить 5 крестьян, посаженных в исправительный дом за непослушание и неплатеж оброка. /…/ Я убежден, что ты смеялась бы до слез, присутствуя при моих проповедях к крестьянам. Иногда я громлю их, иногда забавляю их шуткою и заставляю их смеяться, минуту спустя я действую на их чувствительность и слышу и вижу, как плачут старики, тогда как молодежь остается твердокаменной. Через каждые четверть часа какой-нибудь крестьянин отделяется от всей группы и подходит положить на стол некоторую сумму денег, соглашаясь со справедливостью высказанных мною суждений», — сцена, достойная «Мастера и Маргариты» М.А.Булгакова!
Брат жены Муравьева, Захар Чернышев, двадцативосьмилетний ротмистр-кавалергард, не привыкший обременять себя ни размышлениями, ни заботами, вышел в отпуск одновременно с Муравьевым, но сразу прямиком направился к родителям в Тагино — любимое поместье Чернышевых на Оке возле Орла. Чуть позже туда приехала Александрина — жена Никиты.
В октябре 1825 года вояж Муравьева по имениям завершился, возможно — преждевременно: из-за болезни (хотя Н.М.Дружинин утверждал, что болезнь была фиктивной). Из Нижегородской губернии он приехал к родственникам и тоже загостил в Тагине.
Как оказалось, там на них уже был поставлен капкан.
Жизнь в Таганроге текла размеренно и скучно и начинала, по-видимому, раздражать царя, ожидавшего, но пока еще не получавшего крайне интересующие его сведения.
