Даниэл Дефо - Дневник чумного года
Думаю, надо отдать должное всем тем, не важно, священникам или светским лицам: врачам, хирургам, аптекарям, служащим магистрата и любым другим чиновникам, словом, всем тем, кто приносил пользу по мере сил, кто рисковал жизнью, исполняя свой долг, особенно же тем, кто оставался в городе до конца: ведь многие из них не только рисковали жизнью, но и расстались с нею за время этого бедствия {373}.
Однажды я попытался составить список всех погибших, - я имею в виду список по профессиям и роду занятий, - погибших, как я выразился, при исполнении служебных обязанностей; но частному лицу невозможно здесь ручаться за точность деталей. Помню только, что в Сити и прилегающих к нему слободах к началу сентября умерло шестнадцать священников, два олдермена, пять врачей, тринадцать хирургов; но, так как именно к этому времени начался самый разгул болезни, то список, конечно, неполный. Что же касается низших чинов, то, полагаю, только в Степни и Уайтчепле умерло 46 констеблей и городских голов {374}, но я не смог продолжить свои подсчеты: болезнь так разбушевалась в сентябре, что стало не до подсчетов. Люди умирали без числа. В сводке могли указать семь тысяч, могли восемь, а могли и все что угодно: очевидно, что люди мерли как мухи, и хоронили их скопом, без всяких подсчетов. И если можно доверять тем, кто чаще, чем я, выходили на улицу, больше общались с посторонними (хотя и я вел вовсе не замкнутую жизнь для человека, который удалился от дел), повторяю, если можно им доверять, то в те три первые недели сентября хоронили почти по двадцать тысяч в неделю. Однако другие оспаривают достоверность таких утверждений {375}, так что я все же предпочитаю придерживаться официальных данных; но и семи-восьми тысяч в неделю достаточно, чтобы показать все ужасы тех времен, о которых я говорил; и к своему собственному удовлетворению, а также, надеюсь, и к вящему удовольствию читателя, могу сообщить: все, что здесь написано, если и расходится с правдой, так в сторону приуменьшения, а не приувеличения.
По всем этим причинам, повторяю, хотелось бы мне, чтобы теперь, когда мы оправились от беды, поведение наше стало бы более сердобольным и благожелательным в память бед минувших, и не столь кичливым из-за того, что мы оставались в городе: ведь не все те, кто бежал от длани Господней, были трусами, как и не все, кто остались, - такими уж храбрецами: многими двигали невежество или неверие в карающую десницу Создателя, и это преступное безрассудство, а вовсе не истинная храбрость.
Не могу не сказать, что государственные чиновники - констебли, их помощники, люди шерифов и лорд-мэра, а также приходские чиновники, в чьи обязанности входила забота о бедных, - в целом исполняли свой долг с не меньшим мужеством, чем все остальные, а то и с большим: ведь и работа их была сопряжена с огромным риском, вела к большему общению с бедняками, среди которых попадалось очень много больных и где болезнь протекала в особенно жутких условиях. И, надо добавить, очень многие из них умерли, да иначе и быть не могло.
Я еще ни словом не обмолвился о том, какие лекарства и предохранительные средства использовали мы в то ужасное время, - я имею в виду тех, кто, подобно мне, часто выходил из дому и разгуливал по улицам; многое говорилось об этом в книгах и объявлениях наших докторов-шарлатанов о них я уже достаточно рассказывал. Можно, однако, добавить, что Коллегия врачей ежедневно публиковала рекомендации, которые врачи учитывали в собственной практике {376}, но так как все это было в печати, я не стану приводить их здесь.
Об одном все же не могу умолчать: о судьбе одного из таких шарлатанов, который опубликовал объявление, что нашел самое надежное предохранительное средство от чумы, и тот, кто имеет его при себе, ни за что не подхватит заразу и не заболеет. И этот самый человек, который, надо полагать, не выходил из дома, не положив это изумительное средство себе в карман, однако, заболел и через два-три дня умер {377}.
Я не принадлежу к тем, кто ненавидит или презирает врачей; я не раз уже говорил с уважением о советах моего друга доктора Хитта, хотя, должен сказать, воспользовался я немногими из них, по сути, почти ничем, если не считать, что всегда держал наготове, как уже говорилось, какое-нибудь вещество с резким запахом на случай, если придется дышать какими-нибудь нездоровыми миазмами либо подойти слишком близко к погосту или трупу.
Не прибегал я и к тому способу, к которому тогда обращались многие: все время бодрить дух при помощи горячительных напитков и вина; помнится, один ученый доктор так пристрастился к этому лечебному средству, что не смог отказаться от него, когда поветрие кончилось, да так и остался до конца дней своих горьким пьяницей.
Вспоминаю, как мой друг доктор не раз говорил, что существует определенный круг лекарств и препаратов явно действенных и полезных в случае заразы; из них, или с их помощью, врачи могли делать бесконечно разнообразные снадобья, подобно тому как звонари могут составлять несколько сот разнообразных мелодий, меняя звук и порядок всего шести колоколов, - и все эти снадобья действительно полезны.
- Поэтому, - говорил доктор Хитт, - я не удивляюсь, что такое множество снадобий предлагается во время теперешнего бедствия и каждый врач предписывает или приготовляет что-то свое, согласно собственному разумению и опыту. Но если, - продолжал он, - изучить разнообразные рецепты всех лондонских врачей, то окажется, что они состоят примерно из одного и того же, с небольшими отклонениями, зависящими от фантазии того или иного врача; таким образом, человек сам, исходя из особенностей своего организма, из образа жизни и обстоятельств заражения, может выбрать себе снадобье из обычных лекарств и препаратов. Только те рекомендуют одно как самое главное, другие - другое. Одни считают, что противочумные пилюли - самое лучшее средство, другие, что "венецианского сиропа" {378} достаточно, чтобы противиться заразе, а я согласен и с теми, и с другими, только последнее средство хорошо принимать заранее, чтобы предупредить болезнь, а первое если уже заразился, чтобы изгнать ее из себя.
Согласно этому утверждению, я несколько раз принимал "венецианский сироп" и, сильно пропотев, считал себя настолько закаленным, насколько это возможно при помощи лекарств.
Что касается знахарей и шарлатанов, которыми город просто кишел перед чумой, то о них что-то было не слышно; и я с немалым удивлением заметил потом уже, что в течение двух лет после бедствия в городе о них не было ни слуху ни духу. Некоторые воображали, что они все до единого погибли от заразы, и полагали это знаком Божьей кары за то, что они ради ничтожной наживы ввергли стольких бедняков в бездну отчаяния; но я никогда не заходил так далеко в своих предположениях. Что перемерло их много, так это точно (некоторых из них я знал лично), но что чума унесла их всех, вызывает большие сомнения. Скорее, думаю, они перебрались в провинцию и принялись за свое ремесло среди сельских жителей, напуганных приближением чумы.
Одно, во всяком случае, верно - ни один из этой братии не появлялся в Лондоне и его окрестностях еще долгое время после окончания мора. Правда, несколько докторов опубликовали рецепты, рекомендуя различные препараты для, как они выражались, оздоровления тела после чумы, особенно необходимые тем, кто прошел испытание и излечился; однако, по известному мне мнению самых выдающихся врачей того времени, чума уже сама по себе была таким очистительным средством, что те, кто устоял, не нуждался ни в каких других очищениях: гнойные болячки, волдыри и прочее, которые прорывались или вскрывались по указанию врачей, уже достаточно очистили организм, так что все остальные болезни и их источники тем самым устранялись; и так как врачи повсеместно распространяли это мнение, то шарлатаны со своими снадобьями мало чего добились.
Правда, несколько раз после ослабления чумы все же начиналась паника; организовывалась ли она умышленно, как считали некоторые, с целью напугать население и посеять хаос, не могу точно сказать; однако иногда нам предсказывали, что чума возвратится в такое-то время; знаменитый Соломон Игл, квакер, разгуливавший нагишом, о котором я уже говорил, ежедневно предрекал дурные вести; кое-кто еще также уверял, что Лондон понес неполную кару и что его и в дальнейшем ждут всяческие язвы и удары. Если бы они остановились на этих своих утверждениях или, наоборот, сделали более конкретное предсказание и предупредили бы, что через год Сити будет уничтожен пожаром, тогда бы действительно, после того как пожар наступил, никто бы не стал осуждать нас за необычайное уважение к их пророческому рвению; во всяком случае, тогда нам следовало бы более удивляться им и серьезнее расспрашивать о смысле их пророчеств, раз они обладают даром предвидения. Но так как они по большей части пугали нас новой вспышкой чумы, то не следовало особенно к ним прислушиваться; однако из-за всех этих непрестанных слухов мы все время пребывали в страхе; и стоило кому-либо внезапно умереть или участиться случаям заболевания сыпным тифом, не говоря уж о том, если число умерших от чумы возрастало (ведь до конца года это число колебалось от двухсот до трехсот человек), - как мы тут же начинали беспокоиться. Повторяю, в любом из этих случаев наши тревоги вновь возвращались к нам.
