Александр Стрыгин - Расплата
- Здравствуйте, товарищ председатель, - подошел к нему Василий. Я - Ревякин, из кирсановской Чека. Заходите в наш вагон, проводница самовар поставила. Пока доедем до Тамбова, чайку попьем. А я успею вам рассказать интересные новости.
- Ну что ж, товарищ Ревякин, рад случаю поговорить с вами. Вы ведь из крестьян?
- Так точно.
Антонов-Овсеенко позвал с собой работников Губисполкома.
В тамбуре вагона он долго и тщательно стряхивал снег с шинели, с буденовки, - чувствовалось, что это доставляет ему удовольствие: мол, хорошо поработали, отряхнемся и отдохнем.
- Ну, где тут горячий чаек? - весело спросил он проводницу.
- Чайку нет. Горячей картошкой угощу. Сейчас вынимать буду.
- Так ты, тетенька, - умоляюще заговорил Василий, - самовар ставила.
- Ну и что, дяденька, - бойко ответила та, не стесняясь начальства. - Самовар и ставила. Он у меня за походную кухню служит. Когда чай кипячу, когда картошку варю. В одной дежке - две приспешки... Голь на выдумки хитра!
- В самоваре картошку? - восхищенно спросил Владимир Александрович. - Это великолепно! Тульские мудрецы знали, что создают вещь не только для удовольствия богатых, но и для спасения бедных кочевников, которым в пути тоже нужна горячая пища. Интересно посмотреть, как это делается.
Проводница открыла дверку в отсек, где в вагонах стоит железная печь.
Рядом с печкой там стоял самовар. Потянуло сладковатым картофельным паром.
- Идите в вагон, - сказала проводница, - я сейчас солью и принесу туда. На всех не хватит, а начальника угощу.
- И кашу варить в нем можно? - спросил Антонов-Овсеенко.
- Нет, кашу нельзя, - с достоинством ответила хозяйка самовара. Каша пригорает. А чистить его неудобно, да и времени нет. Ну, идите, поезд уже тронулся. Скоро Тамбов.
- Все нужно знать, - идя в вагон, мечтательно заговорил Антонов-Овсеенко. - Народ наш из любого положения выход найдет. Красивый и мудрый народ, но нищий и темный спокон веков. А что свершит он, этот народ, если мы сделаем его образованным и сильным?.. - Он сел к окну и улыбнулся. - Размечтался, а на грешной земле дел по горло. Выкладывай, Ревякин, кирсановские новости.
Василий достал из бокового кармана шинели кожаный пакет. Вынул плотную белую бумагу.
- Вот прочтите.
- Что это? Письмо?
- Да, письмо от Антонова.
Пока председатель Губисполкома читал письмо, Василий следил за выражением его лица. Оно с каждой секундой становилось все более суровым и напряженным.
- Это хитрый политический ход, - быстро и резко сказал Антонов-Овсеенко, хлопнув рукой по бумаге. - Это расчет на открытую полемику через печать и на усыпление нашей бдительности. Письмо нельзя предавать гласности.
- А мы только что напечатали ответ в кирсановской газете.
- Ответ у вас с собой?
- Вот, на этой странице. - Василий подал кирсановские "Известия".
Владимир Александрович поправил очки и склонился над газетой.
"Ответ на письмо Антонова, присланное им на имя начальника Кирсановской усовмилиции.
На днях нами получено письмо бывшего начальника Кирсановской милиции Антонова, каковое написано им от имени "боевой дружины", начальником которой называет себя Антонов. В этом письме он оправдывает себя и свою дружину перед Коммунистической партией, отмежевываясь от банд, с которыми позорно работал летом и осенью прошедшего года, убивая граждан свободной Советской России. В чем же проявилась работа этой дружины на пользу "трудящихся масс"? В разбое, убийствах, грабежах и терроре. Ведь с начала своей деятельности "отважный кирсановский социалист" собрал вокруг себя подонки общественности в лице уголовного элемента и бессознательных дезертиров и занялся убийствами безвредных деревенских идеалистов в лице членов Коммунистической партии. О составе его "боевой дружины" говорить не приходится, ибо она известна всему уезду своими поступками. Дальше мы скажем, что же сделала "боевая дружина" полезного: ограбила Дашковскую детскую колонию, где взяла сто десять тысяч рублей, приготовленных для детей голодных питерских рабочих. Руководил - правая рука начальника "боевой дружины" Токмаков. Что может быть позорнее? А ограбление Утиновского и Золотовского Советов не работа "боевой дружины"? Разве эти взятые суммы не принадлежат трудовому народу? Убийство лучшего человека тов. Ч и ч к а н о в а, стойких бойцов рабочего пролетариата тт. П о л а т о в а, бр. К о н е в ы х, П ь я н ы х, Л о м а к и н а и др., среди которых есть женщины-крестьянки и число которых считается десятками, разве это не работа "гуманной дружины" и их боевого начальника? И этот чудовищно кровожадный человек и его дружина имеют наглость оправдывать свои поступки перед лицом трудящихся. "Смотрите, трудящиеся, я не виновен в грабежах и сам убиваю грабителей. Караваинский бандит известный Бербешкин убит мною за свою преступную деятельность", - говорил Антонов в своем письме. Какой веский аргумент для оправдания! А кто же летом 19-го года с "дружиною" в шестьдесят человек шел освобождать арестованного Бербешкина? Все тот же Антонов. Антонов не социалист, а авантюрист, человек с абсолютно преступной наклонностью. Антонов и его дружинники скрылись в кирсановские леса, превратились в питающихся кровью волков и из глухих лесных дебрей стали нападать на беззащитных сельских коммунистов и крестьян и пить их кровь. Кулачество Кирсановского уезда, отличающееся своей контрреволюционностью, увидело в лице господина Антонова своего слугу и защитника, раскрыло ему свои объятия. Но карающая рука пролетариата, победившая мировую контрреволюцию, быстро раздавит вас, пигмеев, своим железным кулаком. Российский пролетариат, живущий духом Коммунистической партии, победивший мировой капитал и буржуазию, гигантски силен, и нет силы, которая могла бы победить его".
- Поторопились! - недовольно покачал головой Антонов-Овсеенко. Политически беззубый ответ. Ведь крестьяне еще не научились понимать кавычки! А тут что ни мысль, то кавычки, да еще и термины: аргумент, пигмей, гуманный! Кто это сочинял?
- Из газеты приглашали.
- Вот я и вижу: сочинили, товарищи "безвредные деревенские идеалисты", - ехидно усмехнулся Антонов-Овсеенко. - Ты себя, Ревякин, тоже безвредным идеалистом считаешь?
- Для кого как: для врагов - вредный.
- То-то же! - Антонов-Овсеенко укоризненно потряс головой, свернул газету и спрятал в свой карман.
- А трупы обнаружили?
- Обнаружили. Там, где он указал: в яруге Кензари, за Курдюками.
- Ну ладно, поговорим еще с твоим начальством, а теперь зови проводницу. Попробуем картошку самоварного приготовления.
4
А в Кривушинской коммуне в ту метельную февральскую ночь совершилось чудо: Ефим Олесин, Юшка, читал коммунарам газету. По складам, с подсказками Любомира, но читал! Чадила семилинейная лампа, в комнате пахло угаром, но никто этого не замечал, глаза всех были прикованы к сивой бороденке, прыгающей над газетой в такт словам. И трудно было сказать, кто больше радовался этому событию: Ефим, который от радости путал строчки и повторял одно и то же по два раза, Любомир или слушатели-коммунары, которые с восхищением наблюдали за Ефимом.
- Что-бы спас-ти стра-ну от ги-бели... - читал Ефим, отирая со лба пот, - необ-хо-ди-мы... Дальше читай сам. Слова длинные, не выговорю, обратился он к Любомиру.
Любомир прочел коммунарам обращение ВЦИК ко всем трудящимся.
- А давайте напишем Калинину письмо, - предложил Ефим. - Мол, мы со всеми твоими словами согласны, и, мол, смерть буржуям, а коммуне слава. Я сам подпишу, от меня он примет, потому как вместе с ним я целый день ездил и разговаривал.
- Это нужно как следует сочинить, - сказал Любомир. - Посоветуемся с Андреем.
Решили сразу же идти к больному председателю на второй этаж.
Андрей одобрил мысль о письме и взялся диктовать Любомиру.
"Дорогой Михаил Иванович! Пролетарский привет Вам от бывшего батрака, первого коммунара Ефима Олесина и всех членов нашей коммуны. Я с Вами ездил на строительство железной дороги, и Вы мне велели тогда учиться читать и писать. И вот я Вам даю отчет: читать по складам умею, нынче читал коммунарам обращение ВЦИК. Под письмом я распишусь сам, а пишет его пока что мой учитель..."
Письмо получилось длинное: каждый коммунар просил Андрея сказать и о его делах что-нибудь, и Ефим одобрял желание каждого кивком головы - он был сегодня в центре внимания.
Любомир передал карандаш Ефиму - поставить подпись. Тот повертел карандаш в руке и строго сказал:
- Зачти все подряд.
Любомир прочел.
Большой лист бумаги перешел в руки Ефима. Он осмотрел его с обеих сторон, разгладил на столе и вдруг прослезился:
- Эх, Ванюшка, не дожил ты, горемычный... посмотрел бы на отца в такую радость! Первый раз под такой большой бумагой свою подпись нарисую. В грамотеи твой отец попёр!
Бабы засморкались, задвигались.
- Эх, мать твою бог любил! Раскачалась матушка Русь сермяжная! То ли еще будет! Самому Бедному Демьяну частушки посылать буду! Дай только срок - рукой побойчее водить стану - все опишу!
