Сергей Голицын - Сказания о земле Московской
Муромский князь Петр ни в одной летописи не упоминается. Наверное, не было такого. В повести рассказывается, как он убил змия и как от его крови покрылся язвами. Никто не мог вылечить больного, пока юный княжеский слуга не встретил в земле Рязанской простую крестьянскую девушку Февронию. Она сидела в избе, ткала и говорила исполненные необычайной мудрости речи, а перед нею скакал заяц. Она вызвалась вылечить Петра. Привезли его к ней. Она дала ему чудесную мазь, но повелела намазать не все язвы, а одну оставить. После бани все язвы, кроме этой одной, сошли, а через некоторое время тело князя вновь ими покрылось. И снова Феврония его вылечила. Они полюбили друг друга и поженились. Но брак князя с крестьянской девушкой пришелся не по нраву муромским боярам. Они пытались отравить Февронию. Супругам пришлось постричься в разных монастырях. Расставаясь, они дали друг другу слово умереть в один и тот же день. Тоскуя о муже, Феврония начала вышивать платок — «въздух» — покрывало на церковный сосуд. Тоскуя о жене, Петр заболел. Чувствуя приближение смерти, он послал ей печальную весть. Она же отвечала, чтобы он подождал умирать, пока она не докончит свое вышивание. Посылал он и во второй раз, и опять она просила отсрочки. Когда же послал он в третий раз, она, не докончив работы, воткнула в материю иглу и закрутила вокруг нее шелковую нитку, которой вышивала. Оба они умерли в один и тот же день — 15 июня, а какого года — неизвестно.
Их похоронили вместе.
Быть может, первоначально в повести рассказывалось, что Феврония для своего любимого вышивала полотенце, платок или ворот «сороцицы» — рубахи. Тогдашним людям такое было понятнее и ближе. А набожные переписчики последующих лет заменили на некий «въздух» для церкви.
Повесть эта дошла до нас в полутораста списках и XV и последующих веков. Вот как много значила для людей тогдашнего времени, живших под темным гнетом насилия, столь необычная и светлая история о великой любви, о тех высоких чувствах, какие и прежде возникали и будут возникать вечно.
Но тогдашние нравы и обычаи были таковы, что родители никак не считались с подобными чувствами своих детей, а церковь неизменно стояла на стороне родителей. «Повесть о Петре и Февронии», наверное, особенно любили читать тогдашние юноши и девушки.
3
онах Троицкого монастыря Епифаний Премудрый был знатоком священного писания, знал и светскую литературу Греции и труды своих русских предшественников. Наиболее известны его сочинения «Житие Сергия Радонежского» и «Житие Стефана Пермского». Умер он около 1420 года.
От южнославянских писателей Епифаний перенял и развил высокопарный и торжественный литературный стиль, называемый «плетением словес», с очень длинными фразами, со многими сравнениями и эпитетами к одному слову, со сложными, двойными, им самим выдуманными словами. Вот примеры:
«Един человек, един взъединенный и уединенный и уединялся, един уединенный, един единого…»
И еще:
«Аз многогрешный и неразумный, последуя словесам похвалении твоих, слово плетущи и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словесе похваление събираа, и приобретаа, и приплетаа, паки глаголя: что еще ты нареку, вожа заблуждыним, обретателя погыбшим, наставника прелщеным, руководителя умом ослепленым, чистителя оскверненым…» И так далее, и так далее — до конца фразы еще пятнадцать строк! Такой стиль не прояснял текст, наоборот, затуманивал. Епифаний поражал древнего человека нарочитой запутанностью смысла и таинственной многозначностью текста, будил в нем взволнованность чувств.
В те годы теснее становилась связь Москвы и Новгорода с южно-славянскими государствами — Сербией и Болгарией, а также с Византией. Не только купцы ехали в эти страны, а отправлялись и ученые мужи списывать, переводить, сличать русские богослужебные книги с греческими и южнославянскими.
Привезенные с Балканского полуострова, из Греции, церковные книги, а также книги, переписанные на Руси в прежние годы, вновь многократно переписывались в Москве, в Новгороде, в других городах русских, а также в отдельных монастырях.
На дорогом пергамене из телячьей кожи переписывали особо ценные книги, с заставками, с буквицами в виде неведомых зверей и птиц, перевитых стеблями и листьями заморских растений. Текст писали черными чернилами, заставки и буквицы рисовали красной киноварью. Чтобы выделить особо важные фразы, их писали тоже красным. Все чаще употребляли бумагу из хлопка. Разрезанные и разлинованные листы сшивали в тетради, писали тонко очиненными гусиными перьями, невысохшие чернила присыпали песком, заставки, буквицы и картинки раскрашивали тонкими кисточками из беличьих и колонковых волосков. Такие книги стоили очень дорого.
В монастырских мастерских переписывались книги только церковные, случалось, одну и ту же по нескольку раз. Скучно было сидеть с утра и до вечера, разговаривать между собой запрещалось, петь можно было только молитвы. От скуки «дерзкие на зло владычные робята» иной раз оставляли на полях такое, что нарушало строгий церковный текст.
Писцу явно захотелось спать, и он осмелился написать:
«Дремота неприятная в сем рядке (строке) помешахося».
А другой прервал работу потому, что «сести ужинат с салом рыбьим».
Третьему насекомые мешали красиво и четко выводить буквы: «О горе! Свербить — полести (пойти) мытись. О святой Никола, избави коросты сеа!..»
Нынешние исследователи — историки и библиофилы, когда попадаются им старинные рукописные книги, сам церковный текст обычно не читают, а любуются и со вниманием рассматривают изящные миниатюры и буквицы, а также ищут надписи на первой странице, на последней или в середине книги на полях. Узнают они, кому книга когда-то принадлежала, а то прочтут что-нибудь вроде вышеупомянутых фраз, да, случается, наткнутся на такое, что только головой покачают с усмешечкой.
4
те годы многие задумывались о прошлом Руси, с увлечением читали в летописях рассказы о деяниях могущественных государей, таких, как великие князья Руси Владимир Святославич и его сын Ярослав Мудрый, которые сумели объединить под своей державной властью многие земли русские. Мыслящий человек конца XIV века скорбел, наблюдая оскудение Руси Киевской и других южных и западных русских земель, попавших под власть Литвы.
И еще он видел, как враждуют меж собой Новгород и Москва, Тверь и Москва. Приходилось ему каждый год отдавать накопленные своими трудами гроши, как дань ненавистной Орде.
Но он видел также, как Москва поднимается, мало-помалу прибирая к себе соседние княжества. И грезилось ему, что Москва рано или поздно сплотит вокруг себя все те земли, где люди разговаривают на языке русском, те земли, какими в древние времена владели Владимир Святославич и Ярослав Мудрый. В Западной Европе исторические хроники и церковные книги, как правило, писались и переписывались на языке латинском, непонятном простому народу. На Руси язык церковнославянский, книжный, хоть и отличался от языка разговорного, однако был общедоступен для всех.
Оттого-то и читали и перечитывали грамотные русские люди летописи и другие сочинения, которые переписывались особо тщательно. Такое дело нельзя было доверить «владычным робятам».
Летописи не переписывались бездумно, в них вставляли отдельные куски из прежних летописей, которые велись в других городах, в других княжествах, вставлялись целые повести, такие, как «Повесть о разорении Рязани Батыем», как «Житие Александра Невского» и другие. Так составлялись летописные своды.
В один из летописных сводов вошло «Поучение Владимира Мономаха» — князя Переяславля-Южного, а с 1113 по 1125 год — великого князя киевского.
Владимир рассказывал о воинских походах, рассуждал о мирных разрешениях споров между князьями, о воспитании юношества…
Тот древний свод увидел тесть Дмитрия Донского, князь суздальско-нижегородский Дмитрий Константинович, и заказал монаху нижегородского Печерского монастыря Лаврентию его переписать. Позднее свод где-то погиб, а переписанная летопись 1377 года до нас дошла. Историки назвали ее Лаврентьевской…
Сохранилась и Лаврентьевская, так называемая Радзивиллова летопись — «лицевой», то есть со многими картинками-миниатюрами, свод конца XV века. Всего этих картинок там — 618.
Такими ложками хлебали русичи щи, супы, кулеши.Как она попала к польско-литовскому магнату князю Радзивиллу — неизвестно. В конце XVII века поляки подарили ее царю Петру. На большинстве картинок изображено множество людей: конные или пешие, они чаще всего сражаются, иногда идут походом, иногда что-то строят, о чем-то беседуют.
Историки доказали, что многие из этих миниатюр были скопированы из более древнего лицевого свода. Они назвали их «Окна в исчезнувший мир». Например, на некоторых из них были изображены такие мечи, с которыми сражались русичи XII века.
