Юрий Цурганов - Белоэмигранты и Вторая мировая война. Попытка реванша. 1939-1945
Авторы послания упрекнули Краснова в том, что он открыто не признает очевидный факт существования размолвок в антибольшевистском лагере. Они совершенно определенно заявили о том, что казачество не едино, несмотря на общность целей борьбы и общность союзнических отношений с Германией. Резко отрицательную оценку в этой связи получила деятельность крайних «самостийных» элементов: «Эти люди считают казаков не выходцами из среды русского и украинского народов, приобретших в силу некоторых особенностей жизни специфические черты и потому образовавших особую бытовую группу в нашем народе, а самостоятельным Казачьим народом! Эти люди с серьезной миной говорят о некоей самостоятельной Казакии. Казачья же масса всегда считала себя плотью русского народа, всегда героически отстаивала национальные русские интересы, понимая, что разъединение с русскими может быть только интересно врагам казачества»[471].
Представители Казачьего управления КОНР писали Краснову, что он неясно представляет себе умонастроения казаков из СССР: «Казачество хочет получить в собственность свои земли, хочет иметь самоуправление, отвечающее казачьим традициям и быту. Это вполне законные требования, но казаки, трезво разбираясь в современной ситуации, сознают, что в России сегодня не может быть восстановлено самодержавие и какие-то сословные привилегии. Россия уже не та, и казаки уже не те»[472]. В открытом письме Власову Краснов не говорил о восстановлении самодержавия и сословных привилегий. Свой взгляд на будущее казачества Краснов основывал на германской декларации от 10 ноября 1943 года. Его проекты возрождения казачьей жизни не выходили за пределы, очерченные Кейтелем и Розенбергом. Высказывание Краснова о том, что он порывает со своим прошлым и служит отныне не России, а только казачеству, было обусловлено потерей надежды на освобождение России от большевизма. Краснов прибег к традиционной тактике: за неимением возможности спасти целое, вести борьбу за спасение части. В этой ситуации не могло быть речи о восстановлении самодержавия. Приписывая Краснову подобные проекты, Татаркин, Науменко и их единомышленники представляли своего оппонента в качестве политика, утратившего чувство реальности.
Свою окончательную позицию, с кем быть — с Власовым или с Красновым — Науменко определил еще 23 марта, когда вместе с Поляковым, Балабиным, Полозовым и Татаркиным подписал «Положение об управлении казачьими войсками». В документе говорилось, что «казачество, являясь одной из составных частей России… входит в подчинение Главнокомандующего вооруженными силами и Председателя Комитета Освобождения Народов России генерал-лейтенанта Власова»[473]. Этот документ еще раз выявил разногласия между казаками-националистами и теми, кто считал казачество неотъемлемой частью русского народа. Краснов оценил документ как «купчую крепость о продаже Казачьих войск» генералу Власову[474].
28 марта 1945 года генерал Власов совместно с Науменко подготовил и подписал приказ № 061-к об учреждении Совета казачьих войск[475].
В целях дальнейшего объединения военной эмиграции со структурами КОНР Балабин предложил Власову включить в комитет все русские организации в Праге. Результатом этой инициативы явилось назначение Власовым Балабина на должность «главноуполномоченного КОНР в Протекторате Чехия и Моравия»[476]. В конечном итоге и фон Лампе подал заявление о вступлении в РОА. 26 марта 1945 года на последнем заседании КОНР в Карлсбаде он был принят в его состав[477].
Очередной задачей руководства КОНР был перевод под свой контроль Казачьего стана, дислоцировавшегося в Северной Италии. Стоявший во главе Казачьего стана генерал Доманов оставался сторонником Краснова. Официальный представитель ВС КОНР полковник A.M. Бочаров прибыл в Толмеццо 16 марта 1945 года. Власов и Трухин организовали трансляцию на Казачий стан пропагандистских радиопередач из Братиславы и Триеста. В результате среди казаков Доманова появились сторонники немедленной консолидации с Власовым.
В марте 1945 года в Казачий стан прибыл Краснов. Одной из мер, направленных против власовской пропаганды, стало открытие школы пропагандистов. Программа занятий была составлена близкими к Краснову людьми и с ним согласована. На торжественном открытии школы Краснов выступил с речью, в которой изложил свою политическую концепцию. Он повторил, что в свое время была Великая Русь, которой следовало служить, но она в 1917 году «заразилась неизлечимым, или почти неизлечимым, недугом». Что в отличие от русских с севера население казачьих областей «оказалось почти не восприимчивым к коммунистической заразе» и что нужно «спасать здоровое, жертвуя неизлечимо больным», иначе «больной элемент» задавит здоровых (то есть русские северяне казаков).
Краснов добавил, что во избежание такого развития событий необходимо найти союзника-покровителя и таким покровителем может быть только Германия, поскольку немцы — единственно «здоровая нация, выработавшая в себе иммунитет против большевизма и масонства». Краснов заявил, что во власовское движение не следует вливаться, но можно говорить о союзе с ним, в случае если власовцы проявят себя как абсолютно преданные союзники Германии[478].
Меры власовской пропаганды оказались более действенными. Часть казаков из Казачьего стана, преимущественно кубанцев, признала своим атаманом Науменко и потребовала своего перевода в ВС КОНР. 26 марта в Каваццо-Карнико состоялся Общий сбор кубанских казаков, проходивший в чрезвычайно эмоциональной атмосфере. Доманов предложил сторонникам Науменко покинуть Казачий стан, но вместе с семьями. В результате лишь около двухсот человек покинули стан и двинулись на соединение с власовскими частями. Сторонники Доманова назвали эти события «кубанским бунтом»[479].
Провозглашение КОНР привело к формальному изменению политического статуса Русского корпуса. Б.А. Штейфон посетил Власова и заявил ему о своей готовности безоговорочно подчиниться. К этому времени Штейфон был единственным представителем российской военной эмиграции в Югославии, так как постепенно значение всех остальных ее органов было сведено к нулю[480]. Формально договор Штейфона с Власовым должен был означать, что Русский корпус выходит из германского подчинения и включается в состав ВС КОНР. 29 января 1945 года штаб корпуса разослал всем корпусным подразделениям радиограмму о юридическом включении в состав ВС КОНР. Фактически корпус вплоть до конца войны подчинялся командованию группы армий «Е» генерал-полковника вермахта А. Лёра[481].
Столь же формальным было переподчинение Власову Казачьего стана генерал-майора Т.И. Доманова, Казачьей кавалерийской бригады генерал-майора А.В. Туркула и 15-го Казачьего кавалерийского корпуса, созданного на базе казачьей дивизии генерал-майора Г. фон Паннвица.
Взаимоотношения Власова и Смысловского не сложились. Как было показано выше, развитие подчиненных Смысловскому формирований и повышение его личного статуса были связаны не только с его профессиональными качествами организатора разведывательной и диверсионной деятельности. Он постоянно подчеркивал безусловную приоритетность военно-политических задач, решаемых Германией на Востоке по отношению к проблемам создания новой российской государственности. Кроме того, Смысловский не стремился к созданию самостоятельных русских военных формирований, которые действовали бы автономно от германского командования. Это составляет полный контраст с позицией генерала Власова, которую тот занимал до конца войны. Принципиальное различие во взглядах белоэмигранта Смысловского и бывшего красноармейского военачальника Власова в конечном итоге не позволили им объединить свои силы.
Их первая встреча состоялась в конце 1942 года в Восточной Пруссии, и уже тогда выяснились идейные разногласия. Смысловский отказался подписать «Смоленскую декларацию», направленную, в частности, против «англо-американских капиталистов». Второй раз они встретились в апреле 1943 года во время поездки Власова по оккупированным территориям, эта встреча тоже осталась без результата. Их третья по счету встреча состоялась в одной из пригородных вилл Берлина в конце 1944 года. Ее тщательно готовили Трухин и Шаповалов. Смысловский выразил несогласие с политической программой «Пражского манифеста», которую считал социалистической. Он также высказался против очередного призыва к борьбе с «западными плутократами», хотя считал необходимым сохранять лояльность по отношению к немецкому командованию. Следует отметить, что пункт о «плутократах» в тексте Манифеста был результатом политического компромисса с Гиммлером, который требовал дополнить документ двумя пунктами: борьбой против правительств Великобритании и США и против евреев. Первая поправка вошла в документ, вторая — нет.
