Юрий Цурганов - Белоэмигранты и Вторая мировая война. Попытка реванша. 1939-1945
Однако возможности эмигрантов, и в частности солидаристов, не следует переоценивать. Казанцев вспоминает: «На следующий день после возвращения из Праги (то есть между 14 и 18 ноября. — Ю. Ц.) мне позвонили в редакцию из какого-то учреждения, что отныне весь материал, печатающийся в „Воле Народа“, я должен присылать на цензуру и что помещен может быть только тот, на котором будет стоять параф цензора… Чтобы иметь возможность выбора при составлении следующих номеров, я собрал все основные статьи, которые были приготовлены чуть ли не на две недели вперед… Все статьи были присланы обратно, причем минимум две трети их были перечеркнуты с начала до конца красным карандашом. Параф цензора стоял только на материале, который имеется в редакции на всякий случай, если окажется вдруг в номере свободное место… Мы всей редакцией просидели до поздней ночи и постарались сделать все, что было возможным, чтобы второй номер газеты получился уж не совсем уродливым. С грехом пополам как-то наскребли на восемь очередных страниц»[452]. Из этого видно, что немцы в очередной раз обманули Власова — о самостоятельности, независимости и равноправии КОНР речи быть не могло.
По поводу выхода первого номера «Воли народа» фон Лампе писал Гегела-Швили 19 ноября: «Когда я прочел первые два номера новой газеты РОА, то увидел, что мое требование об обращении к белым офицерам и солдатам совершенно необходимо. В этой, с позволения сказать, печати все сопротивление красным начинается… с кронштадтского восстания, то есть с того времени, как наши были уже на Галлиполи… умолчание тенденциозное и… мало понятное! Его надо как-то пробить, и то обращение, которого я добиваюсь и которое мне генерал Власов обещал, будет этим тараном! Иначе положение белых в рядах РОА всегда будет неприятным… Может статься, что успех заставит Власова забыть о данном мне слове. Хочется надеяться, что это не так…»[453] Недопонимание между представителями старой эмиграции и власовцами на этапе формирования КОНР во многом явилось результатом происков нацистских ведомств, что уже случалось прежде.
25 ноября 1944 года в Праге состоялось собрание станичных атаманов Объединения казаков в Германии и представителей казачества, посвященное учреждению КОНР и провозглашению Манифеста. Председательствовал генерал-лейтенант Е.И. Балабин, в числе присутствующих были: генерал-лейтенант Ф.Ф. Абрамов, представители войсковых атаманов: Донского — С.В. Маракуев, Кубанского — генерал-майор В.Н. Шелест, Терского — полковник В.Д. Белый (он же атаман Терской станицы в Праге); атаманы станиц: Донской имени атамана графа Граббе — полковник Н.В. Пухляков, Донской имени атамана графа Платова — сотник А.А. Прокудин, Младо-Болеславской — войсковой старшина И.В. Гаврилов, Кубанской в Праге — подъесаул Г.Ф. Фенев; начальник группы казаков Донского корпуса полковник М.А. Ковалев. Были оглашены письменные заявления атаманов Пильзенской станицы генерал-майора Т.А. Семерникова и Моравско-Остравской — С.Н. Попова, не имевших возможности лично прибыть в Прагу, а также протокол заседания «Пражской имени атамана графа Граббе станицы», приславшей свое постановление.
Станичные атаманы сообщили, что на заседаниях их Правлений и на общих сборах казаков принято постановление приветствовать образование КОНР и его председателя Власова. Станицы также приветствовали вступление в комитет генералов Балабина и Абрамова и просили их быть выразителями в КОНР желаний объединенного казачества и их представителями.
Станицы осудили сепаратистское направление в казачестве и высказались за единение со всем русским народом и за единую Россию. Уже после создания КОНР, формально независимого от немцев, сепаратистский журнал «Казачьи ведомости» писал: «Казаки поддержат русскую Освободительную армию и под руководством своих казачьих начальников будут сражаться там, где им будет указано германским Командованием»[454].
Еще до открытия собрания П.Н. Краснов в категорической форме высказал требование, чтобы вступившие в комитет Балабин и Абрамов считали себя пребывающими там только персонально, а не в качестве представителей казачества. Такое представительство, по его убеждению, раскалывает казачье движение и идет против политики Главного управления казачьих войск (учреждения, подотчетного немцам). Неадекватность Краснова в оценке происходящих событий проявилась, например, в том, что после создания КОНР и провозглашения «Пражского манифеста» он яростно атаковал Власова, обвиняя его в намерении снова отдать Россию «во власть жидам»[455].
Присутствовавшие на собрании атаманы не поддержали требования Краснова: «Генерал Власов обойдется без нас — казаков; но мы без Власова не обойдемся»[456]. Соответствующая резолюция была принята единогласно. По предложению секретаря собрания Маракуева было решено представить Власову протокол собрания, сопроводив его объяснительной запиской о казачестве как неотъемлемой части русского народа.
Участник казачьего антисоветского движения А.К. Ленивов в своей книге приводит высказывание «казачьего обозревателя», явно сочувствующего идеям казачьего сепаратизма: «Генерал П.Н. Краснов и генерал Т.Н. Доманов вели независимую казачью политику и не входили в подчинение генералу А.А. Власову. Власов не скрывал своего взгляда на будущее казачества, которое считал отжившим меньшинством в своих Родных Краях, которое должно будет подчиниться в будущем большинству из находящихся там переселенцев. Несмотря на это, нашлись люди из среды Зарубежного казачества, считающие для себя возможным сотрудничать с Власовым: генерал И.А. Поляков, генерал Е.И. Балабин, генерал Полозов и Атаман Донского Войска по приказу графа Граббе — генерал Татаркин. Под конец войны, 22 марта 1945 года к этой группе присоединился, перейдя от самостийников к Власову, генерал В.Г. Науменко»[457].
30 ноября 1944 года Балабин сообщил в своем личном письме начальнику штаба Вооруженных сил КОНР Трухину, что «подсоветские» казаки, на которых опирается Краснов, также безоговорочно идут за Власовым «и фантазию о каком-то „Среднеевропейском“ казачестве отметают с негодованием»[458]. Здесь под «среднеевропейским» казачеством подразумевалась идея Розенберга о создании «временной казачьей территории» в Северной Италии под эгидой рейха. Эту идею активно поддерживал Краснов, но наиболее последовательные сторонники «Единой и Неделимой России» рассматривали ее как новую разновидность идеологии казачьего сепаратизма.
Обо всех решениях, принятых на собрании станичных атаманов, Балабин полностью информировал Краснова в своем письме к нему от 4 декабря 1944 года[459].
В этот же день Балабин написал письмо Власову, в котором предложил назначить в крупные города — Вену, Мюнхен, Штутгарт, Нюрнберг, и др. — представителей КОНР, которые на месте могли бы удовлетворять все запросы, вплоть до принятия заявлений от добровольцев. Это предложение было сделано ввиду того, что «подъем среди русской эмиграции, и новой, и старой, очень большой…» «Ко мне, — сообщает Балабин, — ежедневно обращаются десятки русских людей за всякими справками о РОА, деятельности Комитета, о том, как поступить в Армию и тому подобном… Такие же заявления поступают от Атаманов станиц из разных городов Германии»[460]. В результате представителем Власова и КОНР в Вене был назначен генерал-майор В.В. Крейтер[461].
Балабин был одним из наиболее последовательных сторонников объединения белой эмиграции вокруг Власова и его комитета. Он не оставлял надежд и на привлечение Краснова. «Моя мечта, — писал Балабин 23 декабря 1944 года, — и надо это провести и уговорить Петра Николаевича (Краснова. — Ю. Ц.) со всем своим Управлением (Главным управлением казачьих войск. — Ю. Ц.) перейти к Власову и работать, как он до сих пор работал»[462]. Это отвечало устремлениям и самого председателя КОНР: «Власов рад будет этому и мечтает об этом. Если Петр Николаевич откажется от черновой работы по Управлению — он, может быть, согласится быть Почетным возглавителем этого Управления и стоять во главе всех казаков. Это мысль генерала Власова, — заканчивает Балабин, — и это я пишу его слова»[463].
Однако эти надежды не реализовались. Спустя неделю, 30 декабря 1944 года, Балабин писал полковнику В.Н. Дронову, что Краснов и возглавляемое им управление резко отмежевались от Власова, уговоры не привели к желаемому результату. «Власов же, — сообщалось в письме, — скорбит о случившемся и уверен, что человек, написавший „От двуглавого орла до красного знамени“, не мог так перемениться, что это временное затмение…»[464]
