Александр Тюрин - Война и мир Ивана Грозного
Однако польский король хотел войны с Москвой, а не с Крымом. Сигизмунд II Август отверг договор с царем Иваном IV и возобновил союз с Крымом, направленный против Москвы. Стало ясно, что для польского короля борьба против москалей гораздо важнее, чем защиты подданных от татарского аркана. И это было одним из важных факторов при отказе Ивана IV от борьбы за покорение Крыма.
Договор 1568 между Польшей и Турцией последовал за чередой крымских набегов 1566–1568, которые польский король также простил со всем великодушием. Других врагов, кроме Москвы, польский король иметь не желал.
В 1569, в результате Люблинской унии, те русские земли, которые находились в составе Литвы были переданы польской короне – Волынь, Подлясье, Гродненщина Киевщина, остаток Подолии, чернигово-северские земли. Как пишет С. М. Соловьев: «Соединение последовало явно в ущерб Литве, которая должна была уступить Польше Подляхию, Волынь и княжество Киевское».
Фактически это было аншлюссом западно-русских земель, со всеми неотвратимыми следствиями не только для экономического положения западнорусского (литовского) общества, но и западнорусской церкви и культуры, которые таким образом жестко отрывались от остального русского мира, от влияния Москвы.
Своего рода «вершиной» польско-турецко-крымской «дружбы» будет восшествие на католический престол Стефана Батория, турецкого ставленника из османской Трансильвании. Новый король начнет свое правление с казни казацкого рыцаря Ивана Подковы, сильно насолившего туркам. Достаточно симптоматично, что при власти турецкого ставленника, в Польше на полный ход пойдет католическая реакция. Баторий станет покровительствовать иезуитам, а иезуиты, получившие громадные имения, поддержат теорию шляхетской «золотой вольности» (zlota wolnosc). Получив карт-бланш от короля и шляхты, иезуиты будут захватывать университеты, сжигать неугодные книги, уничтожать религиозных врагов, раздувать антисемитизм и захватывать православные церкви, затем начнется настоящий крестовый похода на западнорусское православие, которое приведут под конвоем к унии с католичеством в 1596.
В свете этого остается спросить, такими ли уж враждебными были, на самом деле, отношения Ватикана и Стамбула, по крайней мере в Восточной Европе?
Польская экспансия на Восток, диктуемая политическими и экономическими интересами элиты, одевается в блестящие идеологические одежды борьбы с «московским деспотизмом».
Польша внесла львиную долю в распространение агитационного материала, распространяемого по всей Европе и направленного на разжигание ненависти к «московитам».
Польские публицисты позиционировали Польшу как защитницу цивилизованного Запада от московских варваров. Все западнорусские земли, которые Польша присвоила в ходе своей восточной экспансии, определялись уже как земли исконно польские. Любые мерзости и зверства, которые Польша творила во время войн против Москвы, объяснились варварством московитов (элегантные образчики таких объяснений мы найдем у Гейденштейна). Все контратаки Москвы на Польшу зачислялись в разряд варварских нашествий. Ненависть к Москве приобретала отчетливо антропологический расистский характер – жители московского государства объявлялись не славянами и не русскими, а потомками сарматов, монголов и финнов. Право называться «русскими» было предоставлено только послушным подданным польского короля. С напористостью упыря-оборотня польская власть претендовала даже на сам этноним «русский». Польско-литовский король самодовольно именовал себя князем русским, а его подданым предписывалось называть всех русских, живущих к востоку от Польши и Литвы, только москалями, московитами, москвой, как угодно, только не русскими.
Удивительное – рядом. Практически все русофобские мифы, созданные польскими шляхетскими идеологами и публицистами в середине 16 века благополучно прожили несколько веков и имеют широкое хождение и сегодня. Более того, укладываясь в расистскую концепцию западного культурного круга, нынче они поддержаны всей мощью западной информационной машины, у которой так много филиалов и в нашей стране.
Как и четыре века назад, сегодня Европа изучает Россию через польские очки, но, что страшно, это делает и российский образованный класс. Уже в конце 17 века русские дворяне одевались по-польски, назывались шляхтой и перенимали навыки польских панов по отношению к крестьянству, в начале 19 века Карамзин обрисовывает московское царство и противостояющую ему польскую «республику» в тех же красках, что и польские пропагандисты. К рубежу 19/20 вв., благодаря усилиям дворянских историков и революционных демократов, российская интеллигенция преисполнилась сознания, что Россия всегда поступала по отношению к Польше деспотически и несправедливо. Отныне, при произнесении, слова «Польша» на подвижных лицах российских гуманитариев будет прорисовываться чувство вины за свою страну и чувство восхищения за страну чужую.
Из-за оккупации нашей информационного пространства вражескими пропагандистскими конструкциями даже самые элементарные факты польско-русских взаимоотношений остаются неизвестными нашей широкой публике и по сей день.
Ливонская война, или Первая русско-европейская война
Предпосылки. Блокада Руси
Псевдорики или стараются просто не замечать самоотверженной борьбы западных соседей по изоляции России, или стремятся показать Россию как некоего наглого варвара, который заслуженно получает по рукам.
Анна Хорошкевич, многократный автор казенного журнала «Родина», за хорошие государственные деньги доказывает читателю – нет, не хотел Иван Грозный, его предшественники и преемники, чтобы Россия стала членом европейского круга государств. Хорошкевич вместе с журналом «Родина» объявляет борьбу русских за выход к Балтику бессмысленной и грабительской. В безапелляционной манере эта дама уверяет публику, что никакой блокады России не было и невинный Запад лишь реагировал на агрессивность московских правителей. Последние, дескать, страдая ксенофобией, хотели только грабить и захватывать западные ценности и западных людей, чтобы потом ссылать их в отдаленные места, на опасные порубежья Московии. Хорошкевич даже порицает некоторых западных историков за то, что они всё-таки видят желание России приобщиться к западной культуре во время эпохи Ивана Грозного.
Для начала замечу, что Хорошкевич делает проблему максимально плоской. Естественно, не хотел царь Иван механического переноса на нашу почву западных культурных форм – из этого получается «резанье бород», знакомое нам по XVIII веку.
Однако он видел те преимущества, который имеет Запад. «При благоприятных условиях, географических и других, государство начинает мало-помалу терять земледельческий характер, начинается торговое и промышленное движение; деньги, недвижимая собственность начинает получать все более и более значения; город богатеет, богатеет вообще народ… В Западной Европе благодаря ее выгодному положению усилилась промышленная и торговая деятельность, односторонность в экономической жизни, господство недвижимой собственности, земли, исчезла, подле нее явилась собственность движимая, деньги, увеличилось народонаселение, разбогател город и освободил село».[29]
Содержательное приобщение к западной культуре и экономике – вещь серьезная и многогранная. И то, что было ведомо Ивану Васильевичу, четыреста лет спустя абсолютно недоступно Хорошкевич.
В первую очередь, это означало приобщение к западным способам хозяйствования. Это было и приобретение «ноу-хау», необходимых технологических знаний, за счет привлечения западных специалистов, и получение необходимых средств, чтобы превратить технологии в функционирующие отрасли хозяйства.
Такие средства могла дать торговля, в первую очередь морская, свободный доступ к мировому рынку, более-менее справедливое участие в мировом разделении труда.
Увы, то, что было понятно царю и русскому торгово-промышленному сословию 450 лет назад, никак не доходит до теперешних, с позволения сказать, историков.
Допустим, от русского сельского хозяйства отрывается тысяча человек (а они и в сельском хозяйстве нелишние). И эти тысяча, например, начинает изготавливать корабельные канаты при помощи приобретенного на Западе «ноу-хау». На самой Руси еще нет платежеспособного спроса для всех этих канатов. Поэтому канаты надо продать на внешнем рынке, причем по тем ценам, которые существуют на этом рынке, а не у посредника, который поджидает вас в ближайшем ганзейском порту. Иначе не возместить отрыва тысячи человек от сельского хозяйства и средств, потраченных на «ноу-хау».
Если удачно продать продукцию этой тысячи производителей на внешнем рынке, тогда можно на вырученные деньги закупить металлоизделия, например, детали для плугов, и продать их на своем русском рынке. Поначалу спрос будет узким, денег-то у сельскохозяйственных производителей мало. Но, благодаря применению новых плугов, производительность крестьян несколько увеличится и у них появится излишки продукции, которые они также смогут продать на внешнем рынке. Денег станет больше, а потребность в работниках для сельского хозяйства будет меньше. Значит, появится возможность высвободить еще тысячу человек, которые займутся, к примеру, изготовлением судов.
