Юрий Эскин - День народного единства: биография праздника
Процесс над Шеиным и Измайловым при этом организовали и завершили в неприлично короткие сроки (2 марта – 28 апреля). Пожарский и Черкасский до июля оставались в Можайске [43, 374]. Казнили М. Б. Шеина и А. В. Измайлова с сыном, сына же Шеина помиловали, но он умер по пути в ссылку. Новые властные группировки, видимо, стремились успеть с расправой до того, пока не консолидируются силы их противников, ошеломленные смертью патриарха и военной катастрофой, постигшей их политический курс. Заметим, что Пожарский и прочие воеводы – участники кампании никак не пострадали. Правда, возможно, попытки дискредитировать его в этот момент и были. Именно в 1634 г. во время переговоров о размежевании границ с Литвой «заместничали» посланные на межевание границы межевые судьи: Л. Г. Сумин-Курдюков бил челом на князя В. Г. Ромодановского в отечестве, обвиняя его также в служебных злоупотреблениях, а последний «извещал» на Сумина, якобы в запальчивости кричавшего, что его однородец князь Д. М. Пожарский в 1613 г. «воцарялся и царства докупался, и стало это ему в 60 тысяч». Это послужило поводом для особого расследования, хотя всем и так было известно, что Пожарский, как и многие другие, рассматривался тогда общественным мнением как один из кандидатов, так же как и то, что он, в отличие от Трубецкого, не собирался «докупаться», да еще тратя какие-то астрономические суммы, коих у него никогда и не было (2–3 тысячи стоило тогда большое село с сотней дворов). Сумин испугался политического обвинения и на всякий случай все отрицал, заявив, что Ромодановский «извещал… затеяв по недружбе небылые речи». Дело рассматривалось в Посольском приказе и тянулось до 1639 г. уже как ссора [168, 122; 108], но мимо этого неосторожного словца или сплетни, ничем не подтвержденной, не прошел ни один историк Смуты с момента его публикации в середине XIX в. (а некоторые стали, к сожалению, рассматривать сплетню всерьез).
В том же году стряпчий И. А. Бутурлин, представитель одной из не самых знатных ветвей известного боярского рода, во время поездки посольства во главе с Ф. И. Шереметевым на мирные переговоры подал челобитную, в которой предложил ряд реформ, связанных с поражением в Смоленской войне. Он предлагал создать орган наподобие постоянно действующего Земского собора, реорганизовать дворянское ополчение по типу рейтарских полков, а кроме того, ограничить количество кабаков, принадлежавших частным лицам (право на их содержание было большой привилегией). В частности, И. А. Бутурлин указывал: «Да в Можайске ж многие кабаки, уйму от бояр нет, и у боярина князя Дмитрея Михайловича Пожарскова заведены своа кабаки во многих местех, и от того дешевова питья разошлися многие ратные люди и пешия, и конныя, пропився» [58, 225–226; 117]. Надо заметить, что князь держал кабаки не с целью наживы – на нем, как и на любом другом крупном вельможе того времени, лежали многочисленные обязанности по организации, снабжению и вооружению больших воинских отрядов из своих боевых холопов, посошных и даточных людей, бояре были обязаны бесплатно поставлять в армию провиант. Так, Пожарский финансировал в 1632 г. перевозку основной части хлебных запасов в войско Шеина (причем большую сумму выделил только царский дядя Иван Никитич), около 1633 г. князь за свой счет вооружал Спасо-Евфимьев монастырь, опасавшийся усилившихся в тот год крымских набегов, снабдив его 12 пушками [69, 256].
Последние службы
Смена правительства, обусловленная уходом государя-патриарха, вроде бы не сильно повлияла на судьбу Пожарского. Дмитрий Михайлович в 1634 г. был назначен в Московский судный приказ, где пробыл до 27 ноября 1640 г., он по-прежнему принят в Кремле (как за царским столом,[87] так и сопровождая Михаила Федоровича в традиционных царских поездках-паломничествах на богомолья в монастыри). На обеих царских свадьбах – с княжной М. В. Долгорукой в 1624 и с Е. Л. Стрешневой в 1626 г. – он исполняет почетную роль «второго дружки», а княгиня Прасковья Варфоломеевна – «свахи с государевой стороны» [42, 629–643, 762–787; 151, 129]. Пожарский – частый член боярских комиссий, оставлявшихся в Москве на время отсутствия государя, уезжавшего в «походы» в монастыри.[88]
Неизвестно, сохранил ли он позднее то положение, о котором писал упомянутый выше швед в 1624–1625 гг., называвший его имя среди 19 «знатнейших господ Боярской думы [Государственного совета] в Москве, которые там ежедневно бывают у великого князя» [103, 23]. В 1637 г. Пожарский участвовал в организации строительства Земляного города – новой линии укреплений вокруг Москвы («чертили Деревяной город, как делать», причем участок за Яузой «чертили» боярин князь Д. М. Пожарский, А. И. Загряжской и дьяк Ф. Кунаков; 27 сентября начали строительство: «А за Яузою вал земляной указал государь делать боярину князю Дмитрею Михайловичу Пожарскому…» [43, 555–556]), видимо, тогда возник Приказ городового дела, в 1630—1640-е годы ведавший этими строительными работами [69, 253].
После взятия в 1636 г. донскими казаками Азова и ответного набега брата крымского хана Сафат-Гирея 1637 г. Земский собор приговорил собрать средства на оборону. 5 (или 1) апреля 1638 г. Дмитрий Михайлович был назначен первым воеводой Рязанского разряда обороны от крымцев. Но в этот раз следовало провести проверку укреплений не только самого города, а всего Рязанского разряда, военно-территориального подразделения, включавшего весь край. Рязанщина была хорошо известна князю. У него были там поместья, он, наверное, вспоминал сражения, которые вел у Зарайска, и его там знали как соратника, а то и оппонента П. П. Ляпунова, лидера рязанцев в Смуту. Переславль-Рязанский являлся важным узлом обороны против набегов, и надо было обследовать все «перелазы» от устья Угры до Рязани, где тогда велось строительство новых городов и острожков (в 1635–1639 гг. – около десяти) [74, 293–295]. Требовалось восстановить земляные валы, «тянуть» линии засек и других укреплений. «… И в которых местех у засек… по их досмотру быти острогу или земляной крепости… и обослаться на Тулу… с… князем Иваном Борисовичем Черкасским [т. е. к главному воеводе]… в тех местех устроить острог деревянной или земляную крепость, а учинить вскоре, чтобы в тое крепости в приход крымского царя… ему боярину… со всеми служилыми людьми… быть безстрашну и надежну» [116], – предписывалось в наказе.
Еще 26 марта Пожарский уехал в Рязанский уезд проверять местные засеки и осмотрел их на 49 верст 500 сажен. Его «дозоры» отличались, судя по сохранившимся документам, особой тщательностью [23, 234–250]. «Досмотрев» укрепления до 1 июня, Пожарский запросил у Разрядного приказа 4400 человек на строительство [23, 187], но ему отказали, ответив, чтобы он обходился своими силами: «ту крепость… делать ратными людьми, которым указано быть с ними» [117], и укрепления были восстановлены силами уезда, возможно отчасти и на его личные средства [69, 253]. Князю в случае военной опасности велено было оборонять участок «от Осетра реки по Волчьи ворота, от Волчьих ворот по Дураковские ворота, от Дураковских ворот до Веденских ворот до Оки» [101, 136]. Здесь он познакомился и подружился с настоятелем рязанского кафедрального собора Успения Богородицы протопопом Симеоном, которому позднее завещал 5 рублей и собственные охабень[89] и ферязь[90] [169, 145].
Пожарский неоднократно участвовал в дипломатических переговорах. Первым опытом его были еще переговоры с новгородскими послами и шведскими властями Новгорода, а также с австрийскими дипломатами в бытность его во главе правительства в Ярославле в 1612 г., затем его известность и авторитет нередко использовались властями в международных делах. Недаром еще на переговорах под Смоленском в декабре 1615 г. послы Речи Посполитой, споря с русскими представителями о том, кто виноват в кровопролитиях в Москве в 1611–1612 гг., на русские обвинения, что «Литва поспольство (т. е. население) побила и казну разорили», отвечали, что «то не есть так, людей ратных, холопов боярских и стрельцов много в те поры в Москве было, и Пожарского, которого вы в больших богатырях считаете, первого дня на бою в Китае-городе и иных многих постреляно» [3, 94], отметим, что в польском языке слово «богатырь» имеет несколько иной смысл – оно означает не «силач и храбрец», а «герой» (соответственно, например, «богатерство» – героизм).
С польско-литовскими представителями Пожарский и лично не раз встречался за столом переговоров. Так, в феврале 1635 г. в Москву прибыло посольство короля Владислава для ратификации царем Михаилом заключенного 14 июня 1634 г. Поляновского мирного договора. В церемонии его встречи участвовал и сын Пожарского стольник Петр, командовавший одной из «сотен» почетного эскорта из 34 стольников [43, 414]. Преговоры с послом А. Песочинским «с товарищи» вела назначенная «в ответ» комиссия в составе бояр Ф. И. Шереметева и князя Д. М. Пожарского, окольничего князя Ф. Ф. Волконского и руководителей Посольского приказа думного дьяка И. Т. Грамотина и дьяка И. А. Гавренева. Переговоры по, казалось, уже заключенному соглашению продолжались из-за юридического и политического казуса – Россия хотя и проиграла Смоленскую войну и лишалась по договору солидных территорий, платила большую контрибуцию, но на условиях отказа Владислава от претензий на царский трон и возвращения грамоты о его избрании 1610 г. (утвержденной тогдашней Боярской думой, в том числе и Романовыми). Однако за прошедшие 25 лет этот важнейший документ был в Варшаве утерян (поиски в архивах и в домах канцлера Сапеги и подканцлера Крыйского, которые уже умерли, результатов не дали). В конце концов было договорено, что король и Сейм составят и подпишут специальный протокол об этой утере, подтверждающий отречение Владислава. 19 марта 1635 г. в Кремле Михаил Федорович утвердил мирный договор, поцеловав крест. При этой церемонии шапку Мономаха держал князь И. Б. Черкасский, тогдашний глава правительства, скипетр – Ф. И. Шереметев, крест же на блюде подносил царю Дмитрий Михайлович со своим дальним знатным родственником, боярином князем А. В. Хилковым; 21 марта Пожарский присутствовал на торжественном царском обеде в честь отпуска послов [100, 404–406; 69, 253]. Спустя два месяца король с 20 высшими сановниками – «панамирадой» подписал требуемый протокол, а через год такую же грамоту прислал и сейм за подписями 208 депутатов [95, 443–445]. Интересно, что вторым послом в Москве был Леон Казимир Сапега, сын покойного канцлера, а в 1642 г. среди ценных коней Пожарского числился один, который звался «жеребец гнед Сопегин сын» [100, 405].[91] Вероятно, он был подарен Пожарскому молодым Сапегой, наслышанным о князе от старших членов семьи (традиционный обмен подарками происходил не только между монархами, но и между послами). В апреле—мае 1640 г. князь вместе с боярином И. П. Шереметевым опять вел переговоры с польскими посланниками (в связи с восставшими запорожцами, укрывшимися в России) [44, 632, 635]; по русскому дипломатическому обычаю главам посольской делегации присваивался номинальный почетный титул царского «наместника» в каком-либо городе, дабы поднять его авторитет; Пожарский всегда выступал с титулом «наместника Коломенского».
