Сергей Карпущенко - Как затеяли мужики за море плыть
Поплыли на ялботе к порту восемнадцать человек: Петр Хрущов, Степанов Ипполит, Мейдер, штурманский ученик Филиппка Зябликов, Волынкин Гриша, капрал Михайло Перевалов, сконфуженный невольным ругательством своим, Григорий Кузнецов, Алексей Савельев, Суета Игнат и восемь подчиненных ему артельщиков. За главного отправился сам адмирал. Гребли и в сторону берега головы крутили с интересом.
Располагался Макао на узком, длинном полуострове, холмистом, зеленью густо затканном. Портом, определили сразу, был Макао немалым - в гавани и на причале у самой набережной покачивалось на небольшой волне множество судов: английских, испанских, португальских и голландских. Большие корабли, купеческие, на много ластов[1] груза. Тут же сновали и малые суда - джонки, фелюги, бусы [2]. К набережной стали подплывать, увидели, как кипел причал работой. С кораблей по сходням вереницей спускались люди, сгибаясь под тяжелым грузом, по каткам катили с кораблей на берег и с берега на корабли немалого размера бочки. Набережная орала, скрипела, пищала, стучала, ревела звуками погрузки, голосами людей, животных. Такого столпотворенья не видали мужики ни разу в жизни. "Ну, Вавилон! Истинный Вавилон!" - думали они с полуиспугом-полувосхищеньем. Причалили, на берег вышли, сгрудились вокруг господ и в сторону - ни шагу. Сам предводитель, видно, полным невниманьем толпы портовой к своей персоне немало обескуражен был, оттого что никто и глазом не повел, не отвлекся от дел своих, когда ступили на причал прибывшие. Так и стояли несколько минут, не зная, что дальше делать.
[1] - Ласт - мера веса сыпучих продуктов, к примеру, зерна. Ласт равен 12 четвертям (около 100 кг).
[2] - Бус - небольшое парусное судно.
Вдруг замешательство какое-то произошло, кишащий человечий муравейник зашевелился ещё быстрее, люди забегали, засуетились, закричали ещё громче. Было видно, что расступались, кому-то освобождая путь. Китайцы-грузчики с длинными косицами, усатые и с жидкими бородками, заметались по причалу, словно ища укрытия. И вот узрели мужики процессию, что двигалась по набережной. Два высокорослых негра с увесистыми палками в руках шли впереди паланкина белого, сверкающего на солнце переливами шелковой материи. Несом был паланкин тоже неграми, блестящими от пота, скалившими для устрашения, должно быть, огромные белые зубы. Впереди идущие телохранители палками охаживали ротозеев, не успевших увернуться, уступить дорогу. Но вот из складок полога, что закрывал персону, в паланкине едущего, рука с колокольчиком просунулась - три раза прозвонила, и негры остановились мигом, осторожно паланкин поставили на землю и сложили руки на груди. У одного из слуг вдруг оказался зонтик, пространный, с бахромой, по краю пущенной, у другого - опахало из белоснежных страусиных перьев, густых, тяжелых. Отдернули с подобострастием белоснежный полог паланкина, и из черного его нутра нога явилась полная в сандалии, и неторопливо выбрался потом отменно сложенный мужчина, загорелый и коротко остриженный. Обряжен был он в одеянье белое, просторное, без рукавов, опоясанное узким ремешком из золоченой кожи, колени едва прикрывавшее, - бабий балахон какой-то. С радушным снисхождением, написанным на красивом, мужественном лице, приветствовал он склонившуюся перед ним толпу, подняв руку правую, загремевшую браслетами, что украшали её запястье. Он милостиво улыбался, блестя моржовой костью прекрасно сохранившихся зубов.
Беньёвский смотрел на вельможу пристально, потом заулыбался тоже, словно узнав его, шагнул вперед, но подойти к нему не просто было просителей с десяток, в основном китайцы, отталкивая один другого, кинулись к человеку в белом одеянии, на колени бросились, хватали за полы одежды, протягивали скрученные в трубочку листы и о чем-то молили вельможу. Листы их складывал в корзинку один из негров, в то время как другой телохранитель охаживал просителей бамбуковой палкой. Беньёвский подошел поближе и стоял безмолвно, только улыбался. Наконец их взгляды встретились. Красивое, властное лицо вельможи чуть дрогнуло, густые брови поднялись, а рот расползся в радостной улыбке:
- Digitus dei est hic! [1] - воскликнул он громко, прозвенев золотыми браслетами на воздетых вверх руках, и продолжал уже по-французски: - Мориц, друг мой милый, ты же снился мне всего два дня назад, я даже записал об этом сновидении в личную хронику свою!
[1] - Это перст Божий! (лат.)
- Я знал, что приснюсь тебе, Фернандо, - не трогаясь с места, с улыбкой сказал Беньёвский, - но не знал, что повстречаю тебя в столь гадком месте.
- Мориц, ты по-прежнему ядовит, как отвар болиголова, но я все же рад тебя видеть, подойди ко мне! - и, видя, что приблизиться Беньёвскому мешают распластанные на земле просители, властно прокричал: - Да прогоните вы отсюда эту сволочь!
Замелькали палки, с треском опускаясь на спины и головы несчастных просителей, которые, прикрываясь от ударов руками, с криками бросились в разные стороны. Путь был свободен, но тот, кого Беньёвский назвал Фернандо, с места не сошел - приблизился к вельможе адмирал, а мужики следили за всем происходящим с немалым изумленьем.
Они обнялись совсем по-приятельски и даже на мгновенье прижались щекой к щеке. Освободившись от объятий и поправляя браслеты, Фернандо стал спрашивать:
- Ну, какие ветры занесли тебя в место это гадкое, как выразился ты сам?
- Должно быть, те, что когда-то отбросили корабль Улисса от Итаки, ветры странствий, мой дорогой Фернандо. А я смотрю, ты здесь, как будто, в силе. Ни дать ни взять Дионисий Сиракузский. Скажи, что делаешь ты здесь в наряде султанского евнуха!
Фернандо не обиделся.
- Мне жаль, что ты не знаешь. Уже семь лет, как я назначен королем на должность губернатора Макао.
- Признайся, в место это гиблое ты сослан королем за вины? Не думаю, что гордиться можно, управляя нужником таким, как Макао.
- О, ты ничего не знаешь, Мориц! - с насмешливым торжеством воскликнул губернатор. - Макао - лучший бриллиант в короне португальских королей, и блеск его, поверь, ласкает и мой взор satus superque[1], как говорил Катулл. Теперь и ты ответь - когда же прибыл и откуда?
Беньёвский улыбнулся снисходительно:
- Любознательным, Фернандо, ты был ещё в Болонье. Но я все-таки отвечу, если просишь: я только что сошел на берег со стороны моря, а вот часть моей команды, - Беньёвский показал рукой на смущенных мужиков, стоявших в стороне. - Они - венгерцы, хоть и плывем мы под британским флагом, но не из Англии. Так, вояжируем по делам коммерческим.
- О, ты стал купцом? - неодобрительно взглянул Фернандо.
- Ты думаешь, почетней быть губернатором колонии? - подмигнул Беньёвский.
- Нет, просто я часто вспоминал тебя, нашу жизнь в Болонье, полагал, что ты на высоком государственном посту в империи. Твой ум, способности...
Беньёвский чуть горько улыбнулся:
- Sed fugit interea, fugit irreparabile tempus!
- О, ты не забыл Вергилия? - удивился губернатор.
- Я ничего не забываю, - посерьезнел Беньёвский.
- Ну а корабль ты хоть имеешь или запряг дельфинов?
[1] - Достаточно, и даже более того (лат.).
[2] - Но бежит между тем, бежит безвозвратное время! (лат.)
Адмирал показал рукой в сторону рейда:
- Вон мой ковчег, Фернандо. Не стыдиться мне дает лишь знание, что твои предки славно плавали и на худших посудинах.
- Ну а почему так далеко от порта ты бросил якорь? - вознегодовал Фернандо, и Беньёвский заметил искренность его.
- Мой штурман боялся мелей.
Губернатор, не говоря ни слова, кому-то махнул рукой, к нему тут же подбежал загорелый юноша в широкополой шляпе, с большим ножом без ножен, что из-за пояса торчал. Фернандо показал ему рукой на галиот и что-то быстро приказал. И юноша тут же удалился.
- Сейчас же лоцмана пошлют, и твой корабль займет у причала подобающее место. Чем я тебе могу ещё помочь?
Беньёвский с благодарностью взглянул на губернатора:
- Хорошо бы подыскать для моих матросов дом и позаботиться о здоровой, вкусной пище. Они устали.
- Понимаю. А сколько их?
- Всего чуть более шестидесяти.
- Ого! Да у тебя там что, Ноев ковчег? Для такой скорлупки хватило бы и двадцати вполне. Что ж, и все они венгерцы? - тая насмешку, спросил Фернандо, искоса поглядывая на мужиков.
- Все до одного, - с такой же полунасмешкой отвечал ему Беньёвский.
А в то время, как предводитель беседовал с Фернандо, обступили мужиков кольцом разношерстные портовые обитатели: португальцы, смуглые, с грубыми, крупными чертами лица, словно искусанные пчелами, в широкополых шляпах, с головами, укрытыми от зноя цветастыми платками, смачно жующие табак; китайцы, смотревшие на густобородых, кряжистых людей с тихим, уважительным смиреньем; англичане, чисто одетые, курившие длинные трубки и выпускавшие дым через нос. Многие отчаянно смеялись, указывая на мужиков пальцами, подшучивали над их бородами, волосами, стриженными в кружок, подпоясанными длинными рубахами и высокими сапогами, - сами они лица бритые имели и обуты были в башмаки. Хохот становился все громче, забористей. Один озорник уже подскочил к Михайле Перевалову и, не боясь возмездия, под одобрительные возгласы толпы дернул его за бороду. А мужики все стояли, переминались с ноги на ногу, не решаясь в чужой земле ответить привычным для них манером, по-свойски, внушительно и коротко. Не хотели драться мужики, только поглядывали на стоявших в сторонке офицеров, словно и не замечавших происходящего, то на предводителя, болтавшего с вельможей, одетым в бабье платье. Терпели, краснели, мялись, потели, но не вытерпел-таки один из них, Суета Игнат. С видом равнодушным распутал узелок на шнурочке, что держал его новые, тонкого сукна штаны, приспустил их на нужный градус и прямо в сторону резвящейся портовой шушеры то учинил, для чего обыкновенно хотя бы за угол забегают. Смех мигом прекратился, смолкли разговоры, пересуды, толпа остолбенела, притихли все. Китайцы изумленно ладошками прикрыли подбородки редковолосые, англичане презрительно плюнули через плотно сомкнутые губы, а кое-кто из португальцев схватился за деревянные рукояти своих ножей. Игнат же не торопясь, спокойно сделал свое дело, штаны поддернул на место нужное и крепонько стянул шнурком пеньковым.
