Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 4. Туманные острова
Настоящий был человек. О таких людях обязательно надо помнить. Заметку так и назвать надо: АРКАДИЙ ЛАПШИН. Вот он стоит, крайний. Все в сапогах, а он в валенках…
И о нем напишите
— И еще об одном обязательно напиши. Миша Шмелев. Его тоже в живых нет. И, может быть, кроме нас, некому и вспомнить этого человека. В нашу часть он пришел из тюрьмы. Я его под свою ответственность взял — понравился он мне чем-то с первого раза. Прямой человек был. Пригляделся к нему и стал брать на задание. Многие, наверное, поговорку военную знают: «С этим я пошел бы в разведку».
Так вот, это был парень, с которым можно было ходить в разведку. В Белоруссии, помню, представил его к награде. Гляжу, из штаба капитан приезжает: «Ты что, у него же судимость!» «Ну, — говорю, — надо судимость снять». Приезжает трибунал снимать с парня судимость. Накрыли в землянке стол красной материей.
— За что судились?
— Воровал.
— Так-так… Ну а до этого где работали?
— Сидел.
— За что?
— Воровал.
— Ну а до этого? — с надеждой спрашивает полковник, член трибунала.
— Сидел…
Я в уголке прижался, ни живой ни мертвый. Учил же чертова сына, как надо сказать. Нет, всю правду выложил. Сам сидит как в воду опущенный. Немножко глуховат был, переспрашивает. Ну разобрался, в общем, трибунал.
Детдомовский парень, воспитание прошел на базаре. Я за него поручился. Сказал, что фашистов он ненавидит, воюет хорошо, думаю, и после войны хорошим человеком будет. Он в ту ночь постучался ко мне в землянку и плакал: «Скажи, командир, ты правда веришь, что буду хорошим человеком после войны?..»
Убило его. Осколок в спину попал. Запиши: Михаил Шмелев из Саратова…
Поединок
— Стрелять я начал с двенадцати лет. В армии на первых стрельбах три мои пули в середине кружка оказались.
— Охотник? — спрашивает командир.
— Охотник, — говорю.
— К Данилову…
Старик Данилов был снайпером в части. Он сказал: «Попробуем…» Поставил на сто шагов спичечный коробок и лег рядом со мною.
Пять раз подряд надо было попасть. Пять раз я и попал. Данилов был из горьковских охотников. Седой уже, зубов половины нет, а глаз, как у коршуна. Подарил он мне в первый же день знакомства пристрелянную винтовку.
Я к ней добыл десятикратный прицел оптический. С этой винтовкой и войну закончил.
Кое-кто смеялся: «Командир, а с винтовкой в разведку». А я за полверсты, бывало, держал фашиста на мушке…
Два хороших снайпера на открытом месте двум сотням солдат не дадут подняться. За деревню Россолай, помню, был у нас бой. Фашисты обозлились, идут прямо в лоб, по открытому месту. Даю команду: «Никому не стрелять!» Ложимся с напарником и через стекла прицела выбираем по одному. Надо сказать, немцы воевали с умом. Перехитрим, бывало, фашиста — в своих глазах вырастаем. Но это были девять глупых атак. Я тогда раз тридцать с лишним стрелял. По существу, вдвоем и не отдали деревню…
За офицерами на первой линии мы охотились в паре с Даниловым. Была у нас и схватка с фашистским снайпером. Стояли под деревнею Бочканы. Житья не дает этот снайпер. Двух командиров достал, начальника разведки дивизии Бережного — прямо в висок. На второй день после этого подходит ко мне подполковник-артиллерист:
— Покажи-ка передний край.
— Тут, — говорю, — нагибаться надо — снайпер работает.
— Ну, Шубин, зря, выходит, говорят о тебе. Трусишь.
— В перископ, говорю, надо смотреть.
— Брось мудрить.
Стоим. Я артиллеристу кивком головы показываю, где что. Вдруг — раз! У подполковника голова набок. Прямо под глаз пуля. Молодой еще был…
В тот же день мы с Даниловым залегли караулить фашиста. До вечера пролежали — не обнаружили. Еще день лежим-не обнаружен. Каждый бугорок, каждый сучок на деревьях глазом обшарили. На третий день Данилов указал на развилку дальней сосны. Старика одолевал кашель, и я остался один. Снайпера не видно. Сколько я ни глядел, но ему негде быть, кроме как в развилке этой сосны. Дождусь, думаю, будет же когда-нибудь спускаться на землю. Дождался.
Под вечер, вижу, спускается снайпер, винтовку бережно держит…
Каким-то очень знаменитым снайпером оказался. Пленный потом рассказывал: в Германию хоронить повезли…
«Минеры»
— Два раза ходили, и все впустую: нет «языка».
Генерал, помню, вызвал лично: «Шубин, голубчик…» Я нервничаю. Ребята в землянке тоже переживают: «Эх, если бы взять. Я его пять километров на себе бы понес», «Я ему спиртовой недельный паек отдам». Готовимся к новому переходу. Выбрали место: лесок за деревней Бочканы. Был у нас порядок в дивизии: если мы готовимся перейти — на этом участке никто не мешает. Вдруг докладывают: приехали двое из штаба армии, будут работать.
Подходят двое к землянке: старший лейтенант с капитаном.
— У противника появились новых образцов мины. Будем изучать мины.
— Хорошо, — говорю, — только несите разрешение из штаба дивизии.
— Нам в штабе армии разрешили.
— Все равно надо… Александр, — говорю, — проводи-ка офицеров до штаба.
Мой посыльный повел. Я еще не спустился в землянку, слышу — выстрел и автоматные очереди. Выскочил. Гляжу, Шурик Андреев упал в кювет и чешет из автомата по бегущим «минерам». Одного положил, другого взяли. Оказалось: фашистские парашютисты. Месяц назад их кинули в тыл. Все документы в порядке, даже харчи по аттестату на складе получены. Приспело им перейти фронт. Надо сказать, хитро придумали переход. Но, видно, нервишки сдали: ста метров не отошли от землянки — лейтенант обернулся и с пистолетом на Шурика. Прострелил ногу, а тот — в кювет и пошел чистить.
Добыча была хорошая, но «языка» доставать в тот раз все-таки было надо.
«Рус Иван, куда прешь
— На фронте я получал письма от покойного теперь профессора Мантейфеля Петра Александровича: «Врага надо знать. Ты помнишь: чтобы выследить зверя, надо знать все повадки. Фашисты хуже зверей. Хочешь победить — изучай…»
Разведчику надо было знать все мелочи привычек врага. Часто знание этих мелочей как раз и приносило успех. Мы, например, никогда не садились в засаду в субботу и воскресенье — мало шансов. В субботу и воскресенье немцы предпочитают сидеть в блиндажах. Зато в понедельник самое время выходить на охоту.
Вот одна из фронтовых «мелочей». Подползаем к линии обороны. Тишина. И вдруг голос:
— Рус Иван, куда прешь, гранату брошу!
Мы сразу назад. Строго держались правила: обнаружены — отходить.
В другую ночь тот же окрик:
— Рус Иван, куда прешь, гранату брошу!
Опять отошли.
В третий раз отходить не стали. Чувствую: не мог обнаружить. Лежим. Слышим, под ногами у часового скрипит — пошел вправо от нас. И там опять сонный голос:
— Рус Иван, куда прешь, гранату брошу!
Взяли мы этого крикуна. Рассказал на допросе: генерал заставил всех часовых выучить эту фразу. Всю ночь часовой ходил и покрикивал аккуратно: «Рус Иван…» Аккуратность и погубила…
Персональное приглашение
Генерал: За долгую оборону под Полоцком Шубин так досадил немцам, что они начали открыто охотиться за разведчиками. Георгий, расскажи, как ты встретился с немецкой разведкой.
Шубин: Обычно мы избегали встречаться. А тут чувствую: фашисты на рожон лезут. Засаду устроили. Лазят на нейтральной полосе по деревьям, высматривают. Решили и мы сделать засаду. Проследили все тропы в болотах. И однажды Валерий Арсютин, взволнованный, соскочил с дерева:
— Идут… Пятьдесят автоматчиков. Залегли. Пулеметчика Присяжнюка я положил на самой тропе: — Стрелять будешь только с двадцати метров, не раньше.
Семнадцать человек остальных решили залечь сбоку и пропустить разведку.
Присяжнюк ударил точно с двадцати метров. И мы ударили сзади… Человек пять или шесть успели уйти. Считай: всю разведку в лесу оставили.
Генерал: А через три дня противник без всякой подготовки, без видимой причины и пользы полез на наш батальон. (Он был чуть выдвинут по линии обороны.) Запомнился этот день — командир батальона просил огня прямо в квадрат землянок… Выстояли. Пленных взяли.
Допрашиваем: почему вдруг полезли? Говорят: «Генерала очень разозлила гибель разведки. Приказал атаковать батальон, Шубина взять живым или убитым». А Шубин с разведчиками был в это время на отдыхе в двадцати километрах от фронта.
Шубин: А помните смешную листовку?
Генерал: Да, спустя месяц после этого самолет раскидал листовки. Приносят мне в штаб десяток этих бумажек. Среди них две с такими словами: «Младший лейтенант Шубин, ваше место в великой Германии! Фюрер сохранит вам жизнь, оружие, ордена. Вы будете учиться в Берлине…»
Шубин: Я тогда был молодой и очень гордился таким предложением.
