Владимир Николаев - Сталин, Гитлер и мы
Более чем любопытно, что даже самые близкие к Гитлеру люди, Борман и Геббельс, еще задолго до его самоубийства задумывались о возможности переговоров с нами по поводу сепаратного мира. Этот, казалось бы, уже совсем безумный в то время план уходил своими корнями, конечно же, в их воспоминания о советско-германском сотрудничестве в 1939–1941 годах, о родстве двух идеологий, гитлеровской и сталинской, о сходстве и симпатиях между Гитлером и Сталиным. Вскоре после самоубийства фюрера, 1 мая, ранним утром, в расположение наших войск прибыл начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал Кребс и вручил нашему командованию письмо от Геббельса с предложением о «мирных переговорах между державами, у которых наибольшие потери в войне». Вот как заговорил самый главный нацистский идеолог! Утопающий пытался схватиться за соломинку. Узнав об отказе, он вместе с женой покончил жизнь самоубийством, отравив предварительно шестерых своих детей.
В свои последние дни фюрер не раз говорил о том, чего он больше всего боится: что его посадят в клетку и повезут показывать по разным странам. Он решил покончить жизнь самоубийством и объявил об этом приближенным. Перед Смертью он официально оформил брак с Евой Браун, которая много лет была его любовницей и всегда находилась при нем. Свадьба состоялась среди ночи, надо было успеть до захвата бункера нашими войсками. После свадьбы Гитлер продиктовал два завещания — политическое и личное.
30 апреля, среди дня, фюрер застрелился, а Ева Браун отравилась. Трупы надлежало сжечь, но в спешке сделать этого до конца не успели.
Среди наших военнослужащих в бункере фюрера одной из первых оказалась молодая переводчица штаба армии Елена Ржевская, прошедшая войну от Москвы до Берлина. Она официально участвовала в опознании тел Гитлера и Геббельса и в разборке всех захваченных в бункере документов.
Обо всем этом она подробно рассказала в своих воспоминаниях. Вот что она пишет о том, как на все случившееся отреагировал Сталин:
«19 мая прибыл из Москвы, из ставки, генерал, посланец Сталина, чтобы на месте все проверить и удостовериться в гибели нацистских лидеров. В Финове, где они были временно — от посторонних глаз — закопаны в землю и охранялись скрытым постом, мне пришлось — и повторно, и заново — переводить при опросах свидетелей опознания Гитлера и извлеченного из земли Геббельса с семьей.
В Финове майор Быстров провел дополнительно опознание Геббельса начальником его охраны Вильгельмом Эккольдом и другое — с участием Кеты Хойзерман, помощницы зубного врача Гитлера и нацистской элиты, чтобы еще и еще раз все задокументировать и сохранить.
Все проверивший, во всем удостоверившийся генерал, посланец Сталина, отбыл на доклад к нему. Вскоре нас известили: расследование считать завершенным.
Когда штаб нашей 3-й Ударной армии передислоцировался в Магдебург, там же, в Магдебурге, останки Гитлера и Геббельса были преданы земле».
Известно, что всю эту историю Сталин не сделал достоянием общественности, поэтому после войны долго ходило много разных слухов о конце фюрера. Сталин промолчал, наверное, потому, что очень хотел заполучить Гитлера живым…
Агония Сталина, как и в случае с Гитлером, тоже началась со взрыва бомбы, но не обычной, а американской, атомной. Выше об этом уже говорилось. Запад намного опередил Сталина (по его же вине, а не из-за отсутствия у нас светлых голов) в создании ядерного оружия. Ему, мечтавшему о мировом господстве (или — мировой революции), не оставалось ничего другого, как безраздельно царить только в СССР и так называемом социалистическом лагере, искусственно образованном после войны и придавленном нашим солдатским сапогом. Сталин, будучи уже не в силах идти военным походом на буржуазный Запад с его атомной бомбой, был вынужден ограничиться своим «социалистическим» миром, который он постарался отгородить от остального «железным занавесом». В таких условиях и протекала его агония, растянувшаяся на целых восемь лет. Мы даже не успели как следует отпраздновать нашу победу. Уже цитировавшийся выше наш поэт и большой умница Д. Самойлов писал: «Страшное восьмилетие было долгим. Вдвое дольше войны. Долгим, ибо в страхе отшелушивались от души фикции, ложная вера; медленно шло прозрение. Да и трудно было догадаться, что ты прозреваешь, ибо прозревшие глаза видели ту же тьму, что и незрячие». Так все и было. Вспомним об этом.
После войны почти вся самая обжитая часть нашей страны лежала в развалинах, были стерты с лица земли тысячи городов и деревень, промышленных предприятий. За четыре года войны по ним дважды прокатился фронт, протянувшийся от Баренцева до Черного моря. Все надо было строить заново — и промышленность, и жилье. Голод еще не один год угнетал жизнь победившего народа. Острейшая нехватка самых необходимых продуктов дополнялась постоянным и не менее острым дефицитом промышленных товаров. Очереди за продуктами и ширпотребом стали еще длиннее, чем до войны. Ко всему прочему советская власть никогда не радовала своих граждан хотя бы мало- мальски сносным жильем, которое в результате войны только резко ухудшилось. Подавляющее большинство горожан продолжало жить в так называемых «коммуналках», где в нескольких комнатах с одной общей кухней и одним общим туалетом ютилось несколько семей. Такую жизнь в XX веке можно назвать только свинской! Сельские жители обитали примерно в тех же условиях, в каких жили их отцы и деды еще до революции. Ко всему этому надо добавить, что по старой советской традиции любой труд в СССР (разумеется, кроме партийно-советской верхушки) оплачивался в 20–30 раз ниже той зарплаты, какую полагалось бы за него платить. Это соотношение легко устанавливалось при сравнении с зарплатами на Западе.
Как можно было выжить в таких условиях? Большинство населения страны спасалось от вымирания только за счет крохотных приусадебных участков на селе. Вот там производительность труда и урожайность во много раз превышали колхозные показатели. Частично за счет этих участков подкармливался и город на так называемых колхозных рынках. Люди еще выживали за счет так называемой теневой экономики, когда в условиях постоянного острейшего дефицита в государственной торговле многие спасались товарообменом и скрытой частной торговлей из-под полы и перепродажей. Процветало и массовое воровство в колхозах и на производстве. Разумеется, вся такого рода деятельность, не только воровство, была уголовно наказуема, но без нее выжить было просто невозможно. (Как только в страну в конце 80-х годов пришла гласность, то сразу обнаружилось, что в теневой экономике страны были заняты десятки миллионов граждан, то есть общество, основанное на тоталитаризме и абсурдной экономике, давно было беременно рыночными отношениями, из-за которых и разгорелся весь сыр-бор в ходе перестройки.)
И вот в такой тяжелейшей обстановке конца 40-х годов, точнее — с конца войны, казалось бы, только и беспокоиться о хлебе насущном и крыше над головой. Но нет! Тогда сложилась парадоксальная ситуация, а именно — во время войны в какой-то мере высвободилась душа народная из- под тяжкого пресса рабской диктатуры. В довоенное время люди работали, как правило, кое-как: власти делали вид, что платили им зарплату, а они, в свою очередь, делали вид, что работали. Воевать кое-как было нельзя. Над страной нависла смертельная угроза, и подавляющее большинство народа сплотилось в борьбе против нее. А это единое устремление требовало для своей реализации известной степени свободы, как крыльям нужен воздух для осуществления полета. Ольга Берггольц писала:
Я счастлива.
И все яснее мне,
Что я всегда жила для этих дней,
Для этого жестокого расцвета.
И гордости своей не утаю,
Что рядовым вошла в судьбу твою,
Мой город,
в званье твоего поэта.
Это пишет не только героиня обороны Ленинграда, но и жертва сталинского террора, она перенесла до войны страшные мучения, а вот война стала для нее избавлением от этого ужаса, он отошел на второй план перед необходимостью сражаться за спасение Родины. Под коммунистической диктатурой она не могла жить по велению души, а теперь оно даже поощрялось властью в столь экстремальной ситуации.
С пронзительной проницательностью пишет о том же самом Пастернак в романе «Доктор Живаго»:
«Удивительное дело. Не только перед лицом твоей каторжной доли, но по отношению ко всей предшествующей жизни тридцатых годов, даже на воле, даже в благополучии университетской деятельности, книг, денег, удобств, война явилась очистительной бурею, струей свежего воздуха, веянием избавления.
Я думаю, коллективизация была ложной, не- удавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться. Чтобы скрыть неудачу, надо было всеми средствами устрашения отучить людей судить и думать и принудить их видеть несуществующее и доказывать обратное очевидности. Отсюда беспримерная жестокость ежовщины, обнародование не рассчитанной на применение Конституции, введение выборов, не основанных на выборном начале.
