Владимир Николаев - Сталин, Гитлер и мы
Такой неожиданный финал нашего парадного марша, конечно же, случился в истории московских парадов впервые. У нас всегда было известное уважение к порядку и властям, а в те годы вообще никому не могло прийти в голову смять военное оцепление, да еще во время такого парада (после нас по площади пошли войска Московского гарнизона). А вот смяли! Радость победы била через край. Люди исстрадались по радости. Если бы они знали тогда, в тот святой день, что больше ее у них не будет!..
АГОНИЯ
О последних днях Гитлера в бункере написано немало, но, по-моему, гораздо меньше известно о том, что агония фюрера началась намного раньше и продлилась целый год. Началась она 20 июля 1944 года, когда на него было совершено покушение. Заговорщики, генералы и офицеры, понимавшие, что в то время Германия под руководством фюрера была уже обречена, решили от него избавиться и тщательно разработали свой план. Фюрер спасся случайно. Подложенная под него бомба должна была взорваться во время очередного совещания в его ставке «Волчье логово» в Растенбурге. Но фюрер неожиданно, перед самым совещанием, перенес место и время традиционного обсуждения положения на фронтах, поэтому заговорщикам пришлось срочно перестраиваться. В результате от взрыва погибло и было ранено несколько человек, а фюрер отделался легкими ранениями и ожогами, на некоторое время потерял слух, и у него была парализована одна рука.
Сначала казалось, что он спокойно перенес случившееся. В тот же день он заявил: «После моего сегодняшнего спасения от верной смерти я более чем когда-либо убежден в том, что смогу довести до счастливого конца наше общее великое дело». В этом заявлении был все тот же прежний фюрер, который обожал такого рода пророчества, несмотря на то, что они далеко не всегда сбывались. Но, похоже, покушение, устроенное людьми из самого близкого окружения, сильно потрясло его. Он быстро и жестоко расправился с заговорщиками. Истязания, которым они были подвергнуты, не поддаются описанию, но о них известно достоверно: все допросы, пытки и казни снимались на кинопленку, и фюрер каждый вечер смотрел эту страшную хронику с невероятным удовольствием. Вот тогда, можно сказать, и началась его предсмертная агония. Будучи по натуре человеконенавистником, он никогда не задумывался о том, что нес гибель миллионам людей, но в таком вот наслаждении при виде мучений своих врагов раньше замечен не был. Потрясенный покушением Гитлер стал еще больше походить на Сталина, который отличался редким садизмом по отношению к своим жертвам из числа близких ему людей, в том числе даже родственников.
После покушения Гитлер быстро слабел физически, но с еще большим ожесточением сеял смерть вокруг себя. В сентябре 1944 года он издал приказ об образовании «фольксштурма» — ополчения (вспомним о нашем ополчении 1941 года, в рядах которого погибло несметное число совершенно необученных и не подготовленных к войне людей, в основном зрелого и пожилого возраста). В «фолькс- штурме» были собраны старики, инвалиды и подростки, конечно, необученные и плохо вооруженные. Был издан приказ, который будто у самого Сталина был списан: «Ответственность ва служащих вермахта, которые, сдавшись в плен, изменяют родине и которых немецкий суд приговорил к смертной казни, несут родственники: они должны поплатиться либо своим имуществом, либо свободой, либо жизнью». Были созданы так называемые полевые суды (как у нас военные трибуналы), каждый из трех человек (как наши печально известные «тройки»), они выносили, как правило, только смертные приговоры, по которым были расстреляны тысячи и тысячи «изменников родины». В приказе о создании полевых судов говорилось: «Смертный приговор приводить в исполнение через расстрел поблизости от места суда. А если дело идет об особенно бесчестных подлецах, то — вздергивать их на виселицу».
В начале 1945 года фюрер решил срочно уничтожить миллионы узников фашистских концентрационных лагерей. Он передал это распоряжение одному из руководителей СС, Г. Бергеру, который так вспоминает об этой встрече с фюрером: «Рука у него дрожала, нога тоже, голова дергалась, и он, не переставая, выкрикивал: “Всех расстрелять! Всех расстрелять!”» В приказе, разосланном комендантам концлагерей, требовалось применять «упрощенную обработку ликвидированных особей» (то есть жертв массового террора, казней). При оформлении этих преступлений рекомендовалось «экономить бумагу и время» и «тщательно устранять следы обезвреживания» (то есть массовых убийств узников). Существует много свидетельств, что точно так же поступали наши карательные органы с заключенными советских тюрем и концлагерей при повальном отступлении Красной Армии в 1941 году. Затянувшаяся предсмертная агония фюрера отличалась, как всегда у него это бывало, самыми неожиданными поворотами изощренного рассудка. Так, стоя уже одной ногой в могиле, он забеспокоился по поводу возрождения и обновления «биологического потенциала Германии».
Фюрер изложил свои соображения на эту тему М. Борману, который их записал, и текст сохранился. Оказывается, Гитлер был обеспокоен тем, что после окончания войны в Германии останется несколько миллионов женщин без мужей, собирался решить эту проблему таким образом: «Мы должны стремиться к тому, чтобы женщины, которые после войны не смогут выйти замуж, вступали бы в длительные связи с женатыми мужчинами, для того чтобы производить на свет как можно больше детей». Фюрер далее заявлял, что такие связи должны будут официально приравниваться к браку, то есть фактически ратовал за многоженство, вторая жена, по его проекту, должна была носить фамилию этого «мужа». Он призвал также вообще расширять внебрачные отношения. И, как обычно, одновременно со всеми этими предложениями фюрер требовал строго наказывать тех, кто не согласится с такими начинаниями. Он патетически восклицал: «Представьте себе только, какая это будет потеря в дивизиях через 20–45 лет». Вот где, оказывается, была собака зарыта! Фюрер до конца оставался верен себе…
Еще больше обострила агонию Гитлера измена его ближайших сподвижников, о которой он успел узнать накануне своего конца, и это привело его в бешенство. Как-никак его довольно монолитная команда сложилась еще в 20-е годы, и вот эти самые верноподданные из верноподданных оказались способными на измену своему фюреру. Известно, что Геринг и Гиммлер пытались в конце войны договориться о сепаратном мире с Англией и США. Как бы в поддержку этого замысла немецкие части сражались в то время против западных союзников совсем не так упорно, как против советских войск, а в некоторых случаях даже сдавались в плен без боя американцам и англичанам. В самые последние дни войны, при сражении за Берлин, немцы отчаянно пытались удержать свои позиции против наших войск и открыть дорогу на город западным вооруженным силам. Гиммлер в те дни заявил графу Бернадотту, представителю шведского Красного Креста: «В том положении, какое сейчас создалось, у меня развязаны руки. Чтобы спасти возможно большие части Германии от русского вторжения, я готов капитулировать на западном фронте, с тем чтобы войска западных держав как можно скорее продвинулись на Востоке». Наш решительный штурм сорвал этот план, правда, он стоил нам последних тяжелых жертв завершавшейся на этом войны. Вообще наше наступление на Берлин в последние недели войны и само сражение за город до сих пор по-разному оцениваются историками, по мнению многих оно носило больше политический характер, нежели стратегический, это стоило нам очень больших жертв, хотя, конечно, и без них Берлин на неделю раньше, на неделю позже все равно бы пал. Но вопрос стоял так: чей флаг первым взовьется над поверженной германской столицей? С точки зрения исторической логики право на это было, конечно же, за нами.
Отношение многих ближайших соратников к своему фюреру начало меняться отнюдь не в огне берлинской битвы, а гораздо раньше. Еще в марте 1945 года Гитлер посетовал своей секретарше: «Я не могу положиться ни на одного человека, все меня предают. От этого я совершенно болен». А уже перед самым падением Берлина он кричал в своем бункере: «Все руководство авиации надо повесить без промедления!» Но не было уже места и времени для виселиц, и разбежались кто куда палачи. Узнав об измене Гиммлера, фюрер заплакал и заявил: «Никто меня не щадит. Мне пришлось испытать все — разочарование, предательство… А теперь еще и он. Все кончено. Нет такой несправедливости, какую бы мне не причинили». Даже в своем завещании он не забыл об «изменниках»! «Накануне моей смерти я изгоняю из партии бывшего рейхсмаршала Германа Геринга и лишаю всех прав… Я изгоняю из партии бывшего рейхсфюрера СС и имперского министра внутренних дел Генриха Гиммлера и лишаю его всех постов».
Более чем любопытно, что даже самые близкие к Гитлеру люди, Борман и Геббельс, еще задолго до его самоубийства задумывались о возможности переговоров с нами по поводу сепаратного мира. Этот, казалось бы, уже совсем безумный в то время план уходил своими корнями, конечно же, в их воспоминания о советско-германском сотрудничестве в 1939–1941 годах, о родстве двух идеологий, гитлеровской и сталинской, о сходстве и симпатиях между Гитлером и Сталиным. Вскоре после самоубийства фюрера, 1 мая, ранним утром, в расположение наших войск прибыл начальник генерального штаба германских сухопутных войск генерал Кребс и вручил нашему командованию письмо от Геббельса с предложением о «мирных переговорах между державами, у которых наибольшие потери в войне». Вот как заговорил самый главный нацистский идеолог! Утопающий пытался схватиться за соломинку. Узнав об отказе, он вместе с женой покончил жизнь самоубийством, отравив предварительно шестерых своих детей.
