Дмитрий Хмельницкий - Нацистская пропаганда против СССР. Материалы и комментарии. 1939-1945
– Заключенные! – отдает распоряжение помкомроты, когда командир роты ушел к себе на отдых. – Вылетайте по одному, пулей! – за своими вещами.
– Влетай пулей на нары! – кричат комвзводов идущим со двора с вещами.
– Гражданин начальник, на нарах уже места нет, там уже повернуться нельзя. Куда прикажете поместиться?
– Лезь под нары!
– Там, гражданин начальник, ничего не видно, да и вода там везде.
– А... К теще в гости приехал, что ли?.. Влетай!..
Претендующий на сухое место, получив удар, влетает под нары. Там он сидит, пока не услышит новую команду, и думает о том, что его еще ожидает впереди. А впереди, читатель, у него длинный, тяжелый и до жути страшный путь. Быть может, он вспоминает мать, отца, детишек, свой дом, родную деревню, свою пусть теперь закрытую, но такую памятную и сердцу близкую церковь. Возможно, он надеется ее снова увидеть. Если надеется, он глупец: из СЛОНа он к родным местам и липам не возвратится.
Врачебный осмотр. «Вылетай пулей из барака!» – кричат минут через двадцать – тридцать комвзводов притихшим заключенным. Все стремглав бегут на двор и без команды, сами знают обязанность! – строятся по четверкам.
– Чище разберись в четверках! – опять орут комвзводов. – Первая четверка, три шага вперед, марш! Вторая! Третья! Четвертая!
Это новая поверка. После нее 200 – 300 человек ведут на освидетельствование. Пока врач осматривает одного, остальные стоят на дворе, и, если это зимой, на сорокаградусном морозе они лязгают зубами, как голодные собаки. А комвзводов то и дело орут: «Чище держать равнение в четверках!», «Руки держать по швам!», «Не разговаривать!..».
Любопытно происходит это «медицинское освидетельствование».
– Иванов! – вызывает заключенного писарь, устроившийся по инвалидности на канцелярскую работу.
– Иван Макарович! – выкрикивает в ответ свое имя и отчество Иванов, наученный этому приему еще в тюрьмах, через которые он шел этапом.
– На что жалуешься, Иванов? – спрашивает врач.
– Да я, гражданин начальник, слабый я очень...
– Сними рубашку.
Иванов еще не успел снять рубашку и наполовину, а доктор уже говорит: «Пишите четвертую категорию».
– Следующий, Иванченко! – кричит писарь.
– Товарищ командир взвода, прикажите заключенным раздеваться в коридоре, – дает распоряжение какой-нибудь лекпом. А в коридоре, если это зимой, градусов двадцать ниже нуля.
– Иванченко, на что жалуешься?
– Слабый я, гражданин доктор... За неделю, как выехал из Ростова, совсем отощал: полфунта хлеба...
– Довольно ныть, – перебивает командир взвода, присутствующий при освидетельствовании, – отвечай, что болит у тебя?
– Пишите четвертую, – торопится доктор.
– Петров!
– Николай Ефимович!
– На что жалуешься?
– У меня туберкулез, гражданин доктор. Справку от доктора об этом у меня отобрали в Бутырке...
– Четвертую! – говорит писарю доктор.
– Шматченко!
– Никита Миколаевич!
– На что жалуешься?
– Посмотрите, гражданин доктор, у меня грыжа начинается.
– Четвертую, – приказывает доктор, бросив беглый взгляд на грыжу, а сам нервно кусает себе губы.
– Гражданин доктор! Да я же, ей-богу, не могу работать в лесу, – умоляюще говорит Шматченко, уже узнав, что четвертая категория работает на самых тяжелых работах.
– Ничего не могу поделать, Шматченко... Я рад бы дать третью категорию... – говорит доктор, – но не могу. – А сам уж нервно подергивается.
Я не назову фамилии этого врача, ибо не хочу ставить его под «огненные», как говорит Курилко, буквы: О... Г... П... У...! И не один этот врач говорит: «Что же я могу поделать! Я и рад был бы, но...»
За небольшим исключением все так говорят – инженеры, техники, агрономы, даже слоновские десятники, бьющие морды другим лишь потому, что они не хотят быть сами битыми.
Но почему же все-таки туберкулезному и заключенному с грыжей дается четвертая категория, обязывающая их работать на тяжелых лесных работах? – спросит читатель. Да по той простой причине, что они присланы на принудительные работы. От них ОГПУ ждет экспортного леса. А сами они лично ОГПУ не нужны: они «антисоветский элемент».
Бывает и еще лучше: начальник санитарного отдела, Яхонтов, получая от врача список «освидетельствованных», просматривает его, и, если четвертой категории меньше 85%, он переправляет третью категорию на четвертую. Заключенных с третьей категорией трудоспособности в СЛОНе не полагается больше 12%. С ней занимаются менее тяжелыми работами – лесосплавом, погрузкой, на кирпичных заводах и т. д. Второй категории «полагается» лишь 3%. Это явные инвалиды. Они исполняют обязанности поваров, дневальных, сторожей, курьеров и т. д.
Интересная личность этот Яхонтов, начальник «санитарного» отдела СЛОНа. До 1927 года он жил в Смоленске и занимался там врачебной практикой, не имея соответствующего диплома. Начальником слоновского санитарного отдела в это время была разведенная жена особоуполномоченного при коллегии ОГПУ Фельдмана. Она собиралась покинуть свою службу в СЛОНе, и вопрос – кого «подходящего» назначить на эту должность – стал перед СЛОНом. Из заключенных врачей, которые имелись налицо, начальник СЛОНа Эйхмонс никого не пожелал назначить. Написали в спецотдел ОГПУ, и вскоре приехал, со сроком на пять лет с 49-й статьей Уголовного кодекса, карающей «социально вредных», Яхонтов. Свою статью он получил за то, что занимался врачебной практикой без медицинского диплома. Яхонтов и принял в конце 1927 года от Фельдман санитарный отдел СЛОНа. Наверное, и сейчас Яхонтов переправляет третьи категории на четвертые, но он уже начальник не из заключенных и не «сорокодевятник» – теперь он «вольный», «социально полезный» и ходит в форме с кубиками на красных петлицах. Помог ему именно этот перевод заключенных из третьей категории с четвертую: управление СЛОНа возбудило перед коллегией ОГПУ ходатайство о досрочном его освобождении, и это ходатайство удовлетворено.
Возвратимся к заключенным. Выходя от врача, они опять строятся в четверки и с руками по швам ожидают, пока освидетельствуют последнего. Когда он вышел и стал в строй, снова раздаются команды по построению, поверке, и «освидетельствованных» ведут обратно в барак.
Обыск. Пока заключенные пулей влетают на нары и под нары, начальник внутренней охраны позвонил командиру учебного взвода: прибывшая партия готова. В учебном взводе отработавшие в ОГПУ (т.е. уже негодные для работы) и поступившие в военизированную охрану СЛОНа чекисты-надзиратели проходят «специальную подготовку». Старые чекисты, они свое дело знают хорошо, но «работа» в СЛОНе – «специфическая работа», – говорит слоновское начальство, а потому их проводят через переподготовку в учебном взводе. Там чекисты-надзиратели учатся организовывать и ставить на должную высоту внутреннюю и внешнюю охрану заключенных, принимать вновь прибывающие партии заключенных, конвоировать их, производить обыски... Последнему искусству надзиратели учатся над прибывающими в СЛОН заключенными. Обыск – самое любимое занятие чекиста.
Попадающий в лапы ОГПУ советский «гражданин» обыскивается десятки раз, прежде чем попадает в СЛОН: когда его арестовали дома – произвели обыск; привели к коменданту – обыскали; перед посадкой в камеру опять обыскали, он ждет от коллегии ОГПУ своей порции срока, чекисты, все время тренируясь, несколько раз делают летучие обыски; перевели его для отправки в СЛОН, в тюрьму – там тоже обыскали перед отправкой в СЛОН; в пересыльных тюрьмах его тоже обыскивают; на Поповом острове над ним учатся делу обыска чекисты-надзиратели из учебного взвода; и, когда он, наконец, прибудет на командировку, его там прежде всего опять обыщут.
Надо самому быть на Поповом острове, чтобы иметь представление об обыске, производимом чекистами-надзирателями из учебного взвода. Часа три-четыре обыскиваются заключенные, а каждый в отдельности минут тридцать – сорок. Чекисты рассматривают каждую тряпку, каждую бумажку. «Сними штаны», «сними сапоги», «открой рот», «подними руки», «покажи уши», – то и дело слышится команда чекистов-надзирателей. Приходилось наблюдать: выдерет чекист у заключенного откуда-нибудь клочок исписанной бумажки и «читает», – а сам ни аза, ни буки не знает и часто бумажонку держит низом вверх.
– Ты что это? Контрреволюцию разводишь в своих писаниях? – шипит он на владельца бумажонки.
– Это, гражданин начальник, я писал во ВЦИК прошение о пересмотре моего дела. Мне, гражданин начальник, ни за что дали десять лет. У нас в деревне был колхоз, а потом он чего-то загорелся...
– Не разговаривать! Забыл, где находишься? Не знаешь – никаких бумаг держать нельзя?..
Никаких справок – даже о болезни; никаких прошений, ни ВЦИКу, ни ОГПУ заключенный СЛОНа при себе держать не имеет права. Все это обыскивающими чекистами-надзирателями отбирается и передается в ИСО, которое никогда и ничего заключенным назад не возвращает.
