Андрей Квакин - Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути
Вокруг Третьего Пути
Уже в 1920-е годы идеи Третьего Пути трансформировались в разные течения, направления и взгляды. По мнению П. Н. Милюкова, идеи изживания белой парадигмы и надежды на перерождение большевизма пытались проводить не только сменовеховцы в 1921 г., но и российские возвращенцы в Болгарии в 1922–1923 гг., и «пешехоновцы» в 1923–1924 гг., и «кусковцы» в 1925–1926 гг.[337]. А М. П. Арцыбашев дополнял список последователей идей Третьего Пути, называя их «новыми ультрафиолетовыми сменовеховцами», Е. Д. Кусковой, С. Н. Прокоповичем, Ф. А. Степуном и самим П. Н. Милюковым: «Число их сторонников умножается не по дням, а по часам, и в последнее время с ними начинаешь сталкиваться там, где меньше всего можно было бы этого ожидать»[338].
Возвращенцы и пореволюционеры о сменовеховстве
О возвращенцах в Болгарии мы, например, узнаем из «Краткого изложения биографических сведений (автобиографии) о протоиерее Давиде Чубове и обстоятельствах его жизни в России и за границей», хранящихся в архиве Музея русской культуры в Сан-Франциско: «В конце 1921 г. с разрешения болгарских властей открылся в Болгарии Союз возвращения на Родину. Появились агитаторы и провокаторы приезжие, оказались и между сливенцами-русскими рьяные сотрудники возникшего Союза возвращения. Открытое нами в конце 1921 года (приблизительно, в августе – сентябре) отделение общества «Единение русских в Болгарии», организованное в Софии бывшим полтавским губернатором Русчу Георгиевичем Молловым (болгарином по рождению, происходившим из Сливена), сначала процветавшее и имевшее до 70 членов, стало преследоваться, особенно его правление. Председателем отделения в Сливене был генерал Генштаба Дмитрий Михайлович Михайлов (тоже болгарин по рождению – сливенец), а я был товарищем председателя. На меня представители власти – земледельцы посматривали особенно косо, так как я был делегатом от Сливена на съезде русских общественных организаций в Софии. Наконец, по предписанию из Софии у членов правления отделения общества «Единение русских в Болгарии», в том числе и у меня, местными властями был произведен обыск (искали оружие и противобольшевистскую литературу). Обыск не дал никаких данных против нас, и мы были оставлены в покое. Впрочем, нужно сказать, что и общество, и власти, особенно военные, были возмущены действиями центральной власти и потому и обыски были не совсем тщательные, меня, например, жандармский офицер за день предупредил, что будет у меня с обыском. Зато большевистскому Союзу возвращения оказывалось всякое содействие. Было, например, издано правительственное распоряжение не препятствовать деятельности Союза возвращения, а тех, которые будут отговаривать возвращенцев, которые будут вести противовозвращенческую агитацию, интернировать в особые концентрационные лагеря. При таком положении мы – противозвращенцы не могли ясно вести свою антикоммунистическую работу, да и не были объединены в действиях. У всех нас – антикоммунистов действенных была мысль об объединении, но она как-то не высказывалась открыто. В январе 1922 года, недавно приехавший в Сливен генерал Генштаба Константин Муравицкий, встретившись со мною, завел речь о том, что вот-де коммунисты работают организованно, а мы – националисты, монархисты никак не противодействуем им; что необходимо собраться твердым националистам, переговорить, объединиться и работать против распоясавшихся коммунистов. Я согласился на приглашение прибыть к нему на собрание. Вечером нас собралось 5 человек. Генерал Муравицкий очень патетически говорил о долге националистов противостать напору коммунистов, убеждал, не откладывая, образовать общество монархистов и начать действенную работу. Не знаю почему, но, хотя я вполне разделял мысли генерала Муравицкого, я высказался так: безусловно, генерал, Вы правы, нужно нам сорганизоваться, однако ввиду серьезности принимаемых решений и обязательств, я считал бы необходимым окончательное решение отложить; пусть каждый из нас обдумает хорошенько то, на что он годен, на что он решиться может, а также подумает и о том, кого он мог бы привлечь к тому делу, за какое сам берется, и если мы останемся тверды в своем намерении, то через неделю вновь соберемся и тогда решительно приступим к осуществлению обсуждаемого теперь намерения; таково мое мнение и так я и поступлю. Со мною согласились и другие присутствующие, и, несмотря на горячие настояния генерала Муравицкого, мы в этот раз ничего не предприняли. Через несколько дней у генерала Старковского, где я столовался, поднялся разговор о ген. Муравицком. Супруга ген. Старковского после обеда рассказала о визите к ней супруги генер[ала] Муравицкого и о ее сетовании на своего мужа. Рассказ о тяжестях беженской жизни генеральши (потом оказалась, что она не жена, а сожительница ген. Муравицкого). Муравицкая сказала: очень тяжело нам жить, семья значительная, а работает только муж и получает недостаточно. «А как хорошо нам жилось у красных в России. Муж занимал видное положение в армии, так как почти сразу перешел на службу к большевикам; мы были вполне обеспечены; у мужа был свой специальный вагон, ездили куда хотели, недостатка в продуктах никогда не испытывали, да показалось ему – дураку, что белые взяли верх, он и перешел к белым, а теперь локти готов кусать за свою глупость, да ничего не поправишь». Этот случайный рассказ заставил меня задуматься над искренностью ген. Муравицкого, и его настойчивое желание сразу же настоять на создании монархического общества и самому войти в него и, может быть, даже председателем показалось мне подозрительным и я, собрав присутствовавших у Муравицкого на совещании лиц, рассказал им о слышанном мною и просил решить: стоит ли идти на вторичное заседание к Муравицкому, или не стоит, и считают ли присутствовавшие необходимым создание антибольшевистской организации в Сливене, или нет. Единодушно было решено: организацию создать, причем монархическую, генерала Муравицкого не только не приглашать в организацию, но и установить за ним основательную слежку, дабы выяснить, не имеет ли он тайных сношений с красными. Муравицкому объяснить, что-де при настоящем положении, когда правительство преследует противодействие возвращенцам, и при нашем бесправном положении и отсутствии всяких средств у нас образование организации не только не принесет пользы, а, пожалуй, еще и навредит, да еще и людям совсем ни в чем неповинным, т. е. не участвующим в организации. Так и поступили, а нами тайно была организована антибольшевистская монархическая ячейка в составе 7 человек. Слежка за Муравицким дала нам такие неожиданные результаты, что диву дались. Оказалось, что Муравицкий в большом контакте с коммунистами и даже болгарскими, что по ночам и у него бывают подозрительные лица, и он ходит в коммунистический болгарский клуб «Христо Ботев». В дальнейшем было выяснено, что Муравицкий имеет сношения и с большевистской красно-крестовской организацией в Софии. Он распространял газету «Накануне»[339]. Но «9 июня 1923 года правительство Стамболийского было свергнуто, власть взял в свои руки профессор Цанков. Стамболийский был убит. С падением Стамболийского кончилась добрая пора и для коммунистов. Союзы возвращения были закрыты, главные деятели Союза были арестованы или скрылись. Начались аресты и деятельных членов Союза возвращения; их собирали в концентрационные лагери, чтобы потом выслать в Совдепию. И наших сливенских деятелей Союза возвращения прибрали в эти лагери, причем наша организация указала новой власти (и фактами доказала) местных деятелей, в числе коих был и генерал Муравицкий. Всех их выслали в Совроссию, и дальнейшая судьба их нам была неизвестна»[340].
Не случайно В. Х. Даватц и Н. Н. Львов в 1923 г. сделали в своей книге акцент на противопоставлении истинных патриотов сторонниками Третьего Пути «усталым» и «опошлившимся»: «В Париже, среди кадет милюковского толка, сменовеховцев, среди людей, готовых отречься от всего и ничего не признающих, усталых, опошлившихся, – делается такое признание: «Я сделал поход с самого начала, с первых дней Новочеркасска. Наши лишения, наши жертвы кажутся ненапрасными, и я заявляю вам, что, не поколеблясь ни одной минуты, я готов вновь начать тот же поход и проделать его в течение всех трех лет заново»[341].
Поиски Третьего Пути соприкасались с широко распространенными в те годы национал-большевистскими настроениями, порожденными идеей, что вопреки своей воле большевики стихийно творят нужное дело и революционный кризис приведет к «выпрямлению русской исторической линии». Из этих настроений вышло сменовеховство в самых непримиримых правых кругах. Первым проповедником национал-большевизма, или, как он сам его называл, «национал-максимализма», стал князь Ю. А. Ширинский-Шихматов. В своих основных утверждениях Ширинский-Шихматов был продолжателем идейной традиции, основанной на вере в мессианское призвание России. Другой представитель российского зарубежья – В. С. Варшавский считал «первым проповедником» идей сменовеховства, или, как он сам определял, «национал-максимализма», князя Ю. А. Ширинского-Шихматова, по прямой линии потомка Чингисхана, бывшего кавалергарда и военного летчика, а в эмиграции шофера такси. Тот утверждал, что «в России изживается мессианство коммунистическое, но мировой размах остается; на смену идет мессианство сверхнациональное; раскрепощение страждущих и угнетенных; третьим – и последним – этапом (пусть через сто лет) – будет мессианство христианское, православное»[342]. Считая русский народ избранным народом Божьим, Ширинский-Шихматов сравнивал его судьбу с судьбой другого народа, «отмеченного печатью избранничества»[343].
