Строуб Тэлботт - Измена в Кремле. Протоколы тайных соглашений Горбачева c американцами
Как опытный специалист по Балканам Скоукрофт особенно опасался того, что «романтический национализм» может вылиться в беспорядки или даже в гражданскую войну.
И он и Буш — более твердо, чем когда-либо — стояли на позиции, что Соединенные Штаты ни при каких обстоятельствах не должны своими, пусть даже неумышленными, действиями способствовать ускорению распада Советского Союза.
На заседании Комитета национальной безопасности Скоукрофт сказал:
— Наша политика должна основываться на наших собственных национальных интересах, в число которых входит стабильность Советского Союза. Для нас нестабильность СССР чревата опасностью. Отход же от облеченного законной властью правительства не будет способствовать укреплению стабильности.
Райе накануне своей отставки в марте — она вернулась к преподаванию в Стэнфорде — написала Бушу памятную записку, в которой утверждала, что в настоящий момент Горбачев, вероятно, является самой что ни на есть непопулярной фигурой в Советском Союзе. Но он по-прежнему остается «несущим колесом» в политической системе, грозившей вот-вот развалиться.
Только Горбачев может служить «коммуникационным центром между крайними», считала она. Может быть, санкционированное сверху насилие в Вильнюсе и Риге заставит реформаторов очнуться от сна и откроет Горбачеву глаза на всю неразумность его союза со сторонниками жесткой линии. Райе делала вывод, что Соединенным Штатам следует и далее его поддерживать.
Прочитав памятную записку, Буш сказал нескольким своим помощникам:
— Думаю, Конди во многом права. Это не слишком-то здорово ни для него, ни для нас. Но он все, что у нас есть. И кроме того, он все, что у них есть.
В Совете национальной безопасности Райе заменил Эд Хьюэтт. В некотором смысле это был неожиданный выбор: в течение десяти лет Хьюэтт был старшим научным сотрудником в Институте Брукингса — мозговом центре, который вследствие своей нарочито либеральной репутации часто вызывал подозрения консерваторов и подвергался их критике, а однажды — при администрации Никсона — вокруг него было даже возбуждено уголовное дело.
В начале своей президентской деятельности, когда Буш был крайне уязвим для критики со стороны правого крыла республиканцев, он не мог допустить, чтобы в Белом доме работал кто-либо из Института Брукингса. Но в конце 1990 — начале 1991 года, когда наступил закат коммунизма, а успехи президента на внешнеполитическом поприще достигли кульминации, идеологии уже не придавалось былого значения в формировании политики США и подборе кадров на ключевые посты в администрации.
Как эксперт по советской экономике Хьюэтт пользовался авторитетом и уважением. Он хорошо говорил по-русски, часто бывал в СССР и был знаком там со многими поборниками реформы. Он был в числе тех кремленологов, которых Райе пригласила в Кеннебанкпорт через три недели после вступления Буша в должность, с тем чтобы они ввели его в курс дела; а в своем докладе конгрессу в октябре 1989 года Бейкер, оправдывая осторожную позицию администрации, сослался на Хьюэтта, который считал, что Запад обладает весьма скромными возможностями для оказания влияния на советскую реформу.
Хьюэтт предупредил сначала Райе, а затем Скоукрофта, что если его назначение обусловлено лишь его доскональным знанием экономики, то, возможно, это ошибка:
— Вряд ли мы можем и должны добиваться многого в этой области, учитывая неспособность Горбачева придерживаться какого-то одного плана или прислушиваться к какой-то одной группе советников.
Райе ответила, что никогда и не делала ставки на помощь Горбачеву со стороны американцев. Напротив, она предполагала, что советская экономика «полностью развалится» во второй половине 1991 года, и президенту понадобится, чтобы кто-то объяснял ему суть происходящего.
Скоукрофт с этим согласился.
— Не думаю, что 1991 год будет периодом крупных инициатив, — сказал он, — но он будет очень сложным годом, и я хочу, чтобы рядом с президентом находился первоклассный советолог, способный растолковать ему, что к чему.
Когда Райе готовилась передать свой портфель Хьюэтту, то рассказала ему о проблемах, которые, как она предвидела, «осложнят вам жизнь». Одной из главных в этом перечне была проблема того, как администрации следует реагировать на национализм и отделение республик. Она очень подробно остановилась на дилемме «взаимоотношений с Ельциным».
Скоукрофт частенько говорил коллегам, что от одного слова республика у него мурашки бегут по коже. Но в последние месяцы Белый дом открыл двери гостям из республик и представителям, демократических движений в Советском Союзе.
В январе 1991 году Мэтлок телеграфировал Бейкеру, что к этой череде посетителей хотел бы присоединиться Борис Ельцин. Но на сей раз Ельцин требовал предварительных гарантий того, что президент Буш «примет его должным образом». Мэтлок одобрял эту идею, однако советовал Бушу не приглашать Ельцина лично — дабы не вызвать недовольства Горбачева, — а направить ему приглашение от имени конгресса или Национальной конференции губернаторов.
Мэтлок уделял много времени и внимания налаживанию отношений с президентом России. Он не раз ужинал с Ельциным и его женой в Спасо-хаус. В свою очередь Ельцин часто приглашал Мэтлока на приемы и концерты. По телефону и в телеграммах, направляемых в Вашингтон, посол постоянно подчеркивал, что соотношение сил Горбачев — Ельцин — отнюдь «не игра с нулевым счетом»; администрация может и должна искать дружбы с обоими лидерами.
Что правда, то правда — они не любят друг друга, но в то же время нуждаются друг в друге. По мнению Мэтлока, можно было не сомневаться, что Ельцин снискал народную поддержку для проведения политической и экономической реформ, в то время как Горбачев защищал перестройку от ударов и нападок консерваторов. В Вашингтоне не должны думать, что приглашение Ельцина посетить Белый дом — «предательство» по отношению к Горбачеву.
Однако Мэтлока проинформировали телеграммой, что администрация «не уверена в правильности выбранного момента» для визита Ельцина. Советский отдел Госдепартамента хотел добавить, что если Ельцин прибудет в Вашингтон один, то он может рассчитывать на прием «на высшем уровне» — то есть у Буша, однако в Белом доме сняли эту фразу, заменив ее обещанием, что Ельцин может «надеяться» лишь на ряд встреч с «высшими должностными лицами».
Мэтлок жаловался своим помощникам:
— Ведь принимать национальных лидеров оппозиции — абсолютно стандартная президентская практика. Почему же надо иначе относиться к Ельцину?
В то время как Ельцин вновь затаил обиду на администрацию Буша, его министр иностранных дел Андрей Козырев в начале февраля прибыл в Вашингтон. Светский, мягкий, бегло говоривший по-английски, Козырев был опытным дипломатом и протеже Шеварднадзе, когда в 1990 году совершал исход из центрального советского правительства в правительство Российской Федерации.
Во время встречи с Бейкером Козырев предупредил, что в случае «эффективности репрессий и успеха консервативных элементов» в советской внутренней политике произойдет «возврат к агрессивному курсу на международной арене». Он сказал Бейкеру, что поддержка Ельцина и Российской Республики — не столько в борьбе лично с Горбачевым (Козырев знал, что для Вашингтона это не аргумент), сколько в борьбе с реакционерами, набиравшими силу в тени Горбачева, — в интересах американцев.
Козырев убеждал администрацию Буша в необходимости способствовать укреплению новой левоцентристской коалиции Горбачева и Ельцина. Для Бейкера эти слова были музыкой. Они с Россом пришли к окончательному выводу, что Горбачев может одержать верх над реакционерами, только объединившись с Ельциным.
Однако две недели спустя Ельцин в своем выступлении по телевидению разнес Горбачева, из чего явствовало, что он не собирается иметь с ним общее дело. Он обвинил Горбачева в том, что тот предал им же начатую реформу и теперь проводит «антинародную политику».
Ельцин требовал, чтобы Горбачев вышел в отставку и передал свои полномочия Совету Федерации — межреспубликанскому органу, в котором Ельцин благодаря своей популярности и огромной территории Российской Республики являлся наиболее влиятельной фигурой. Горбачев нанес ответный удар, обвинив Ельцина в «объявлении войны» руководству Советского Союза.
Во время совещания со своими помощниками в Овальном кабинете Буш заметил:
— Этот парень Ельцин — настоящий дикарь, не так ли?
В ЦРУ Джордж Колт, возглавлявший Бюро анализа событий в СССР, и Фриц Эрмарт, председатель Национального совета по разведке, предложили совершенно иную интерпретацию. Они считали, что Ельцин привержен идее «Союза, создаваемого снизу», — более свободной, демократичной и, в конечном счете, более прочной конфедерации. Горбачев же, напротив, упорно, если не неуклонно, пытался сохранить «Союз, где доминирует центр», чем способствовал нагнетанию напряженности между Москвой и республиками.
