Джалал Баргушад - Обнаженный меч
Улицы и площади, базары и пристани тонули в зловонии. Хазары овладели всеми железными воротами города. Захваченные в плен горожане сгонялись к воротам Глашатая, Сорока, Новым и Туркменским. Толпы пленных двигались, подобно стелящемуся по земле туману. А у ворот Баят и Нарынкала происходила перепись пленных.
В садах Дербента, разбитых халифом Гаруном в честь старшей жены, Зубейды хатун, рекой лилась кровь. Висящих тут и там на "деревьях смерти" мертвецов в доспехах раскачивал ветер, дующий с моря…
Джума мечеть выглядела особенно скорбной. Чуть ниже нее пристань оглашалась воплями и причитаниями купцов. Товары, отнятые у них, перетаскивались с кораблей на сушу, грузились на арбы, запряженные волами и верблюдами.
У Александрийского вала[24] громоздились горы трупов. Низкорослые хазары, опоясанные поверх куцых тулупов широкими ремнями, надвинув на хищные глаза меховые шапки, с мечами в руках рыскали повсюду. То и дело раздавались их выкрики:
— Эй, мокрица, куда лезешь?! Сойди с крепости — оставим от тебя мокрое место.
— Взбирайтесь хоть не на крепость, а на седьмое небо, все равно от нас не уйдете!
— Эгей, где вы? Слушайте и знайте: стопа "колосса на глиняных ногах" впредь не коснется этих мест! Покоритесь хагану!
Над зубчатыми стенами величественного Александрийского вала, гигантские замшелые камни которого были спаяны свинцом" все еще развевались черные знамена. Каких только усилий ни прилагали хазары, но снять их не удавалось. Темные ступени и стены вала поросли травой и кустарником. Воины халифа, хоронясь в кустах и траве, осыпали стрелами хазар, взбиравшихся на стены крепости:
— Эй, дикари, эти священные черные знамена неприкасаемы? Прицельно пущенные стрелы делали свое дело. Хазары метались в бессильной ярости.
— Ну, ничего, сочтемся!..
…Который день Дербент клокотал. Хазарские конники с факелами в руках в предутреннем сумраке кружились возле Александрийского вала. Замечая при свете факелов мертвые тела, они орали на собирателей трупов:
— Ослепли, что ли?! Глядите, сколько падали валяется здесь, уберите!
— Лентяи, поторапливайтесь, скоро солнце взойдет — сюда подойти нельзя будет из-за вони мертвечины!
Собиратели трупов, повязавшие себе рты платками, наткнулись под стеной на большой труп.
— Какой здоровенный, его тоже отнесем сжигать?
Предводитель всадников рявкнул:
— Дурак, сожжешь тело мусульманина, так он же в рай попадет![25] Вали его в яму, закопай!
Собиратели трупов изнемогали. Все вместе они еле приподнимали павших в тяжелых воинских доспехах.
Тела мусульман зарывали в землю, а тела тюрков складывали, как дрова, и поджигали.
Смрад горелого мяса распространялся вокруг. Всадники, прижав к носам рукава, пришпоривали коней.
В Дербенте наступали черные рассветы. Дым, поднимающийся от огромной кучи трупов, окутывал Александрийский вал, а ветер раздувал столбы пламени, прорывающегося сквозь клубы дыма. Пламя дрожащими языками лизало верхние камни вала.
Собиратели трупов, привязав к своим лошадям и мулам еще живых воинов халифа, волокли их к глубоким ямам… Израненные муджахиды — борцы за веру не сдавались до самого конца: из последних сил обхватив хазар, стаскивали их вместе с собой в яму.
Воины халифа были искусными лучниками, хазары несли ощутимые потери. Из бойниц крепости то и дело раздавался свист летящих стрел. Стражники поносили хазар:
— Грабители! Клянусь аллахом, халиф Гарун покарает вас!
— Мерзавцы, мы сложим свои головы за халифа, но не сдадимся!
Хазары, приходя в бешенство, становились еще беспощадней. Но, слыша доносившиеся из ямы стоны воинов халифа, тешились: "подыхайте там, ваш потусторонний мир там".
Много кровавых битв повидал Александрийский вал, но такое бедствие накатилось на него впервые. Все стены вала были испещрены наконечниками стрел.
По рекам Рубас и Инджи плыли трупы. Построенная халифом Гаруном на реке Рубас мельница превратилась в развалины. Колыхались волны и трупы, ударяясь, как дохлые рыбы друг о друга, кружились в мельничном пруду. Бассейны Масруф и Купольный неподалеку от города тоже были завалены трупами.
У всех железных ворот Дербента вооруженные хазары несли караул. Без разрешения хагана никто не смел покидать город и входить в него. Было время, когда халифы не пропускали через эти ворота гонцов хагана с открытыми глазами. Говорили: "Пусть не видят проходов". Бывает, что судьба отворачивается.
Несколько писарей с подвешенными к поясам глиняными чернильницами наспех составляли перечень награбленного и списки пленных. Рябой писарь в тулупе, распухшее лицо которого делало его похожим на дива-страшилище, допрашивал пленника, закованного в цепи:
— Как зовут?
— Шибл.
— Откуда?
— Из Билалабада…
— Род занятий?
— Купец.
— Сколько товаров мы у тебя забрали?
— Караван бумаги.
Услышав слово "бумага", рябой писарь обрадовался. Торопливо повесил на шею Шибла свинцовую пластинку. Купец сглотнул слюну и горестно глянул в сморщившееся от смеха рябое лицо писаря. Два волоска на носу писаря вздыбились, как пики. Надо было найти путь к спасению. Мордастый писарь наставительно дернул его за бороду:
— Ты — одна тысяча пятисотый. Запомни! Одна тысяча пятисотый! И проходи направо.
— Ну, что ж, пройду. — Шибл ненавидяще глянул на писаря.
— Эй, толстобрюхий, поди сюда!
— Иду.
— А тебя как звать?
— Салман!
— А ты чем занимался в Дербенте?
— Я — владелец табуна, лошадник. Приехал купить породистого жеребца на конском базаре. Я не дербентец.
— Жеребец, жеребец. Ха… ха… ха!.. Настоящий жеребец — халиф Гарун ар-Рашид!.. Откуда родом?
— Из округа Мимат… Из Билалабада.
— А ты будешь одна тысяча пятьсот первым. Возьми вот свинцовую пластинку, повесь себе на шею. Не бойся, — голова не отвалится. И ты проходи направо.
— Эй, вояка усатый, иди сюда! Кто ты?
Абдулла[26] сердито ответил:
— Я?.. Маслоторговец!
— Чего орешь, здесь нет глухих!
— У меня голос такой.
— Я же сказал: не труби!
От злости оспины на лице толстого писаря сжались, он замигал, губы посинели. Постучав пером по чернильнице, он пригрозил Абдулле:
— Упрямец!.. Как горький лук, слезу из глаз вышибаешь. Если и на невольничьем рынке будешь так орать, за тебя и одного дирхема[27] не дадут. Понял? Запомни, ты — одна тысяча пятьсот второй. Пройди направо.
Абдулла пропустил мимо ушей угрозу мордастого писаря. Мысленно он был в Билалабаде, рядом с любимой женой Баруменд. "Привези мне алычи…" Ишь, на кисленькое потянуло. Беременна, значит. Бедняжка, если не станет меня, кто же вырастит нашего мальца?
Пленные стояли, понурив головы. Каждый думал о своей участи. Богатые купцы раскаивались, что приехали в Дербент: "И товары потеряем, и жизнь! Ну, и напасть?!" Купцы ворчали на халифа Гаруна: "В голове одни забавы. А хаган грабит халифат. Изволь полюбоваться, что хазары вытворяют в Дербенте!"
Пленных, занесенных в списки у ворот Глашатая, хазары угоняли. Шибл и Салман потерянно переглядывались. Только Абдулла бодрился. Конные хазары, размахивая свистящими длинными кнутами над закованными в цепи пленными, погнали их. Кто плакал, кто причитал, а кто скорбно молчал. Вереницы пленных отдалялись от Дербента. Окутанный дымом Александрийский вал оставался позади. Пленные в отчаянии роптали на самого аллаха:
— Да чтоб его обиталище разрушилось!
— Да куда же запропастился он?!
— Что же не приходит нам на помощь?!
Пленных гнали на север. Вооруженные хазарские всадник" хлестали плетьми вышедших из колонны и отстающих. Солнце склонилось к закату, мир погружался во мрак. Голодные, полуголые, закованные в цепи пленники утопали в дорожной пыли. Вдали виднелись снежные горы. Когда обессилевшие матери, прижимая к себе малышей, пытались присесть у дороги[28], передохнуть, хазары тут же хватались за мечи. А иногда, вырвав детей из материнских рук, кидали их на обочину.
— Дуры, чего ради тащите с собой лишним грузом этих воронят?!
Стоны пленниц поднимались до небес. Они истово выкрикивали: "Да разверзнется земля и появится оттуда игид-храбрец, и принесет избавление нам и нашим детям!"
Не давали покоя и стервятники, слетавшиеся отовсюду. Ястребы, раскинув свои широченные крылья, кружили над пленными и вдруг то один из них, то другой стремглав устремлялись вниз и мгновенно хватали когтями детей, копошащихся в яме. Плач иных детей раздавался с неба, куда их уносили ястребы. Матери поднимали вопли, царапали себе лица, били себя по головам и коленям, и, воздевая руки, взывали к небу:
— О, создатель, помоги, что это за напасть такая на наши головы?!
