Джалал Баргушад - Обнаженный меч
Обзор книги Джалал Баргушад - Обнаженный меч
Баргушад Джалал
Обнаженный меч
I
СЛАДОСТНЫЙ АД
Не завидуйте тем, кто служит в роскошных дворцах, заманчивых с виду.
Они находятся на корабле с прогнившим днищем и ловят рыбу в бушующем море.
Если счастье улыбнется им, улов будет удачен,
если же нет — пойдут ко дну вместе с кораблем.
Мать халифа Гаруна ар-Рашида, Айзурана хатун, была властолюбива подобно Агриппине — матери императора Нерона[1]. Влияние ее было таково, что она при Гаруне ар-Рашиде была как бы вторым халифом. Исламским государством по сути управляла Айзурана хатун, хотя официально халифствовал ее сын. Гарун так же, как Нерон, был вечно занят развлечениями — охотой и всякими иными забавами. Что ни день задавал пышные пиры под Золотым деревом Золотого дворца, любуясь в мягком свете, идущем от канделябров, полуобнаженными танцовщицами и внимая пению обольстительных рабынь. Халиф предавался грезам, упиваясь голосом своей наложницы Гаранфиль, ощущая себя в объятиях гурий, источающих райское благоуханье. Ему не надоедало вновь и вновь слышать из уст своей возлюбленной протяжно-певучие стоны:
Пронзила грудь мою
стрела любви,
к тебе обращены
мольбы мои.
Потерян
сердца моего покой,
взамен обретены
печаль с тоской[2].
Пиры проходили весело. Когда же ощущалось их однообразие, стольник халифа, его закадычный друг-приятель поэт Абу Нуввас[3] придумывал для него иные развлечения… Гонцы и глашатаи, поспешно оседлав своих сытых жеребцов, скакали по мощеным улицам Багдада. Их выкрики поднимали переполох в городе:
— Люди, слушайте и знайте — великий и справедливый халиф Гарун ар-Рашид направляется на охоту! Никому на улицах не показываться!
Халиф Гарун, облаченный в охотничий наряд, подзывал подаренного индийским послом пса Сейюри, который мог одолеть даже льва, и с белым соколом на плече усаживался на украшенного роскошной сбруей Вороного коня…
Кто же станет обращать внимание на шум и угрозы скороходов, стражников и глашатаев? Весь Багдад глазел на халифа Гаруна, направляющегося к вавилонским болотам на львиную охоту. Головы, покрытые черными чадрами, прятавшими лица за золотистыми покрывалами, высовывались из ворот и окон, выходящих на улицу. Несметное число горячих черных глаз украдкой следило за халифом. Многие говорили:
— Не конь под ним, а дар божий. Целого города стоит!
Вороной конь занимал зевак больше, чем сам халиф. Конь халифа Гаруна, подобно коням древних падишахов-сасанидов, был в драгоценной сбруе, холка и хвост его были окрашены хной. Грива коня была ухожена, как девичьи косы. Золотое седло сверкало вделанными в него драгоценными камнями. И стремена были золотыми. И узда покрыта редкостными жемчугами. Вороной блистал, как светильник. Иноземные купцы спорили:
— Ты говоришь, что этот конь красивее Дуль-Дуля — коня самого имама Али[4]?
— Не видишь сам? Это же и так ясно.
— Если этого коня с его сбруей вывести на базар, у кого хватит денег купить его?
— Даже первому работорговцу Багдада Фенхасу Вороной не по карману. На базаре Сугулабд, где торгуют рабами, за этого коня дадут самое меньшее десять тысяч рабов…
Несколько дней и ночей вблизи вавилонских болот, на лугах Савада ветер раздувал белые шатры. Псари, направив в болота гончих, с криком и шумом выгоняли львов. Львы попали в сети, в глубокие ямы… Сразу несколько стрел выпускалось по бьющемуся в яме озлобленному льву. Халиф Гарун получал особое удовольствие, когда львы начинали слабеть. Сейюри прыгал в яму, хватал очередного льва за горло, и, вытащив из ямы, кидал к ногам Гаруна.
В Золотом дворце только и было разговору, что об удачной охоте халифа, о его развлечениях в музыкальном шатре со своей любимой певицей Гаранфиль, о вольных выходках его стольника Абу Нувваса.
Во дворце говорили, дескать, на подъезде к вавилонским болотам, поэт Абу Нуввас, бахвалясь, ослабил поводья и молниеносно промчался мимо халифа, опережая его.
— Эгей! Где тот храбрец, что догонит меня? — воскликнул Абу Нуввас, подмигнув халифу Гаруну: — Ну, что же вы? Кто отстанет, окажется добычей львов.
Халиф Гарун понял, что Абу Нувваса распирает от вина, и не придал значения его дерзости, даже прикрикнул на всадников, что вознамерились было унять его пыл.
— Не трогайте поэта! На охоте такое в порядке вещей, это не Золотой дворец.
Всадники попридержали своих коней. Но хмельной поэт продолжал чудить. Повернув коня, как победивший полководец, прогорланил:
— О, повелитель правоверных, поменьше расхваливайте своего Вороного, не то он подведет вас, и вы угодите в лапы ко львам.
Тут халиф Гарун ар-Рашид рассердился и одернул зарвавшегося стольника:
— Эй, виршеплет, что, тебе голову на плечах носить надоело? Абу Нуввас тотчас опомнился и, подняв лицо к солнцу, ответил с улыбкой:
— О, повелитель правоверных, моя персона — Венера на небосклоне, а Венера опережает солнце, чтобы возвестить всему миру о его приходе.
Настроение халифа Гаруна поправилось:
— Поэт, пока я жив, тебе смерти не видать. За эти слова дарю тебе десять рабов.
Абу Нуввас, поклонившись властелину, пустил коня вскачь к вавилонским болотам и выкрикнул на скаку:
— Не связывайся с пустоголовыми!..
А когда охотничьи приключения приедались халифу, он, покосившись на Абу Нувваса, усмехнулся:
— Субханаллах![5]
Это было условным знаком, по которому следовало придумать новую затею. Стольник сразу же оживлялся. Благо, найти забаву для повелителя правоверных в благословенном Багдаде было не трудно! И без того весь исламский мир из конца в конец был игрушкой в руках халифа. Играть чужими судьбами у него вошло в привычку.
Скаковое поле Багдада содрогалось от топота и ржанья коней. Лавина всадников, чьи руки стали железными, закалились в страшных битвах, припадала к лохматым гривам черных рослых коней, молнией проносилась перед халифом. Легкотелые, ловкие всадники, ожидая щедрой награды, старались показать халифу свою удаль. После скачек начинали игры совланджан и тура, которые очень любил Гарун ар-Рашид… Участники игры вставали на голову в седлах, скатывались с них. Прижимаясь то к одному, то к другому боку коня, на скаку спрыгивали на землю и вновь вскидывались в седла, пролетая мимо халифа, размахивая клинками, выкрикивали:
— Смерть хазарам! Хотим в Дербенте показать свою силу хазарам!
— Хотим!
— О, повелитель правоверных, если наместник Андалузии Первый Правитель еще раз ослушается, пошли нас на него!
— Пошли!
— Великий властелин, если Византия откажется платить дань Багдаду, мы всю ее землю перетащим в мешках!
— Перетащим!
— Ваше величество, хуррамиты склонятся перед нашими мечами! Сын Шахрака Джавидан падет пред нами на колени!
— Падет!
Истинная цель этих состязаний заключалась в том, чтобы показать народу силу и мощь халифа.
Однако и скачки, и верховые игры утомляли халифа. И снова произносилось:
— Субханаллах!..
На скаковом поле появлялись шуты и скоморохи, о которых говорилось, что они могут рассмешить и мертвых. Они выходили разодетые в парчу, большеносые, длинноногие и длинношеий, с разорванными ртами. О таком действительно можно было сказать: "рот до ушей". Шут, выряженный летучей мышью, крепко схватив за ноги жонглера, изображающего лисицу, писклявым голоском умолял его:
— Спрячь меня, если днем стану летать, позарятся на мою красоту да и пристрелят.
Бывало, иные со смеху даже сознание теряли. Хохот сотрясал все поле. Халиф, запрокинув голову, безудержно хохотал. Шуты рядились то обезьяной, то лисицей, то львом и до упаду смешили халифа — любителя повеселиться. Иногда они принимались читать стихи, кувыркаясь по земле:
Умнее всех казиев
был мой осел,
сказки рассказывал
милый осел.
И вдруг (о, оказия!)
сдох мой осел.
Однажды мне приснился он,
и наказаньем стал мне сон.
Студеной водою
поил я тебя,
отборной едою
кормил я тебя,
мой умный, красивый осел,
мой шёлковогривый осел.
Слово "осел" обычно употреблялось в едких сатирах на казиев, под ослами именно они и подразумевались. Слушая такие стихи, халиф Гарун покатывался со смеху. Придворные, угодливо подражали ему, а он внезапно произносил:
— Субханаллах!..
В Золотом дворце шахматисты, позевывая, ожидали возвращения халифа со скакового поля.
Халиф негромко бросал главному визирю Джафару ибн Яхья Бармакиду:
— Пусть начинают!
— Повиноваться повелителю правоверных — наш долг…
