Проспер Оливье Лиссагарэ - История Парижской Коммуны 1871 года
Какова же была их цель? Переговоры с пруссаками. Начиная от первых поражений, у них не было иной цели. Поражения, которые усиливали дух сопротивления наших отцов, делали левых еще более трусливыми, чем имперских депутатов. 7‑го августа Жюль Фавр, Жюль Симон и Пейета заявляли Шнайдеру: — Мы не можем больше держаться, нам нужно принять условия капитуляции, как можно скорее (9). — Во все последующие дни левые проводили лишь одну политику — они призывали Палату взять на себя полномочия правительства по ведению переговоров, надеясь придти к власти после их исхода. Едва утвердившись у власти, эти защитники отправили месье Тьера в поездку по всей Европе выпрашивать мир, а Жюль Фавра — бегать за Бисмарком, вымаливая условия капитуляции (10). Эти меры показали пруссаку, с какими ничтожествами ему приходилось иметь дело.
Когда все парижане взывали к ним: — Защитите нас, отбросьте врага — они рукоплескали, соглашались, но про себя говорили: — Вам следует капитулировать. — В истории еще не было столь вопиющего предательства. Баранье доверие подавляющего большинства убавляет тяжесть преступления не больше, чем глупость простофили оправдывает плута. Злоупотребляли ли деятели 4‑го сентября приобретенным мандатом, когда голосовали «за» или «против»? «Злоупотребляли» — вынесет приговор будущее.
На самом деле, мандат бездействовал, причем так явно и официально, что весь Париж вздрогнул от новостей о событиях в Ферриере. Если бы «защитники» сделали еще один шаг, то они были бы сметены. Они были вынуждены медлить, делать уступки тому, что называли «безумием осады», симулировать меры по укреплению обороны. Фактически, они ни на час не отказывались от своей идеи капитуляции, считая себя единственными обитателями Парижа, которые не потеряли головы.
— Пусть будет сражение, поскольку парижане настроены на него, но лишь с учетом необходимости сделать Бисмарка уступчивей. — По возвращении из инспекционной поездки зрелище энтузиазма, продемонстрированного 250 000 вооруженных людей, стало одним из самых сильных впечатлений Трошю, который заявил, что удержать укрепления по внешнему обводу города, видимо, возможно. Таков был максимум его решимости: удерживать — но не открывать ворота. Что же касается организации этих 250 000 человек и объединения их с 2 403 000 солдат и матросов, собранных в Париже, что касается формирования из этих сил армии возмездия, способной отбросить противника назад к Рейну, об этом Трошю и не мечтал. Столь же мало думали об этом его коллеги. Они лишь обсуждали с ним, боле или менее придирчиво, риск сделки с прусским агрессором.
Он целиком поддерживал осторожные действия. Его благочестие исключало напрасное кровопролитие. Поскольку, согласно всем военным учебникам, большой город обречен на капитуляцию, он должен сделать эту капитуляцию как можно менее кровопролитной. Кроме того, ожидалось возвращение месье Тьера, который мог в любой момент привезти в мирный договор. Позволяя противнику спокойно расположиться вокруг Парижа, Трошю организовал напоказ несколько стычек. Единственный серьезный бой состоялся 30‑го сентября у Шевийи, когда после некоторого успеха мы отступили, оставив артиллерийскую батарею из–за отсутствия подкреплений и расчета. Общественное мнение, все еще заинтригованное людьми, которые кричали: — На Берлин! — верило в успех. Только революционеры не поддавались эйфории. Капитуляция Тула и Страсбурга заменила официальное предупреждение об опасности. Флуранс, командир 63‑го батальона, но, на самом деле, командир Бельвиля, больше не мог сдерживаться. Человек, полный ребяческого задора, импульсивный, с пылким воображением, Флуранс привел свой батальон к ратуше и потребовал массовой мобилизации, вылазок, муниципальных выборов и перевода города на строгое нормирование продуктов. Трошю, который для забавы наделил его званием командующего внешним обводом города и произнес продолжительную речь. Ему возражали 12 апостолов и завершили дело тем, что указали генералу на дверь. Когда подошли со всех сторон делегаты с требованиями предоставить Парижу собственный голос в организации обороны города, назначить свой совет и Коммуну, правительство 7‑го октября заявило, что чувство собственного достоинства не позволяет ему уступить этим требованиям. Такое высокомерие породило движение 8‑го октября. Комитет из представителей 20 округов протестовал красноречивыми плакатами. Семьсот–восемьсот человек кричали под окнами ратуши «Да здравствует Коммуна!» Но многие парижане еще не потеряли веры в правительство. На спасение его спешили многие батальоны. Правительство устроило им смотр. Жюль Фавр разразился красноречивым выступлением и объявил выборы невозможными по — неоспоримой причине! — все должны быть на внешнем оборонительном обводе.
Большинство жадно проглотило приманку. 16‑го октября, после того как Трошю написал своему закадычному другу Этьену Араго: «Я буду следовать плану, который разработал, до конца», бездельники провозгласили победу и возложили бремя продолжения своей августовской песни на Базена, «Не вмешивайтесь, у него есть свой план». Агитаторы выглядели агентами пруссаков, поскольку Трошю, как добрый иезуит, не уставал говорить о «небольшом количестве лиц, чьи предосудительные мнения служат вражеским планам». Затем Париж позволил себе спать в течение всего октября под дробь боевых походов, успешно начинавшихся, но неизменно завершавшихся отступлениями. 13 октября мы взяли Багно, и вдохновенной атакой вернули себе Шатильон: у Трошю не осталось резервов. 21‑го октября поход на Мальмэзон обнаружил слабость осады и распространил панику вплоть до Версаля. Вместо усиления давления генерал Дюкро ввел в боевые действия только 6 тысяч человек. Противник отбросил его, захватив два артиллерийских орудия. Правительство обратило эти неудачи в успешные разведывательные операции. Оно занялось фабрикацией оптимистических реляций на основе донесений Гамбетты, который, отправившись 8‑го октября в поездку по провинциям, заявил о формировании воображаемых армий и ввел Париж в заблуждение своим отчетом о блестящей обороне Шатодана.
Вера в это благоприятное развитие событий ободрила мэров. Они заседали вместе со своими помощниками в ратуше, и эта ассамблея из 64 участников могла бы четко осознать, чем была такая оборона, если бы обладала хотя бы минимумом смелости. Но она состояла из тех либералов и республиканцев, которые представляли левых в законченном выражении. Время от времени они вступали в контакт с правительством, робко его расспрашивали и получали в ответ лишь туманные заверения, в которые сами не верили (12), но пытались заставить поверить в них Париж.
Но замыслы деятелей ратуши были разоблачены на Кордери, в клубах, в газете Бланки, в Reveil Делеклюза и в Combat Феликса Пиа. Каков смысл этих ограниченных вылазок, не приносивших успехов? Почему плохо вооружена и организована Национальная гвардия, которую отстраняли от любых военных действий? Почему прекращена отливка пушек? Шесть недель праздных разговоров и бездействия не оставляли никаких сомнений в неспособности или безволии правительства. Эти мысли не дают никому покоя. Пусть предоставят свободу действий тем, которые верят в возможность защитить столицу, пусть Париж черпает силы в самом себе, пусть возродят Коммуну 1792 года для спасения города и Франции. С каждым днем этот дух решимости проникает все глубже в зрелые умы. 27‑го октября Combat, который пользовался высоким слогом, производившим более сильное впечатление, чем эмоциональная диалектика Бланки, поднял страшную бурю. «Базен собирается сдать Мец, чтобы вести переговоры от имени Наполеона Ш. Его адъютант в Версале». Ратуша немедленно опровергла эту новость. Она назвала ее «столь же бесчестной, сколько фальшивой, потому что славный воин Базен не прекращает беспокоить осаждающую армию блестящими вылазками». Правительство пригрозило журналисту газеты «карой общественного мнения». Вслед за этой угрозой возмутились прекраснодушные парижане. Они стали жечь газеты этого выпуска, и разодрали бы журналиста в клочья, если бы он не скрылся. На следующий день Combat сообщил, что располагает заявлением Рошфора по поводу сведений, которые ему передал Флуранс. Последовали новые события. 20‑го октября внезапной атакой мы овладели Бурге, деревушкой на северо–восток от Парижа, а 29‑го октября генштаб преподнес этот успех как триумф. Весь этот день наши солдаты оставались без пищи, без подкреплений и под огнем пруссаков. Те, подтянув 30‑го октября войска численностью в 15 000 человек, вновь отбили деревню, защищавшуюся 1 600 французов. 31‑го октября пробудившиеся парижане получили вести сразу о трех несчастьях: потере Бурге, капитуляции Меца вместе со всей армией «славного Базена» и прибытии месье Тьера для переговоров о прекращении огня.
