Мирослав Иванов - Покушение на Гейдриха
И мы помогали.
Нас было пять братьев и сестер: самая старшая Эма, потом Вацлав, Ярда и я. Пятый, Йозеф, погиб еще в первую мировую войну, Эма вышла замуж за Кодла.
Он работал монтажником на «Колбенке»[4], хороший был человек. Ему случалось ездить на монтажные работы за границу, он побывал в Иране, в Болгарии, не знаю, где еще. Дома его видели мало, только по воскресеньям. Квартира была большая.
Как мы узнали о парашютистах, не помню. Наверное, первым эту новость принес брат Ярослав, он был шорником. Его прозвали Сморчок. Кажется, ему о парашютистах сказал Пискачек с Высочан, который для них подыскивал квартиры. Ярда предложил квартиру Эмы, сказал, что она свободная. Вот так они там однажды и объявились. Имен их мы не знали…
Эма, Ярда и я с мужем жили на Высочанах, неподалеку, и часто ходили друг к другу. Поэтому о парашютистах знали и мы.
У Кодловых был сын Вашек, студент, лет двадцати. Он быстро подружился с парашютистами, ходил с ними по Праге, показывал то, что их интересовало.
Эма мне в те первые дни говорила, что сначала она тоже боялась. Когда у тебя в квартире двое незнакомых мужчин — да еще особенно, если ты о них ничего толком не знаешь, — это немалый повод для беспокойства. Еще вот у того, что поменьше, была разбита нога, и когда его привели, он все еще хромал. Пришлось разрезать ботинок — иначе нельзя было его снять. Сестра вообще нам всем была, как мать. Когда она увидела его палец, постелила ему и никуда его больше не отпустила. Все время она делала ему компрессы, через пару дней он мог уже ступать на ногу. После этого Пискачек пошел с ним к какому-то доктору. А еще он водил их обоих к фотографу Тыллу. Но никаких подробностей об этом я не знаю. Однажды прибежал Ярослав к Вацлаву (ко второму брату) и спрашивает: нельзя ли зашить парашют в кухонный диван?
Вацлав удивился:
— Зачем?
— Понимаешь, эти парни не знают, что делать с парашютами. Куда их можно надежно спрятать?
— А что если в домике в Свеправицах? — спросил Вацлав.
Ярослав на момент задумался, глаза у него загорелись, и он ударил брата по плечу:
— Это идея!
Дело в том, что у Кодловых в Свеправицах была небольшая дача, а в ней наверху, под крышей, — маленькая комната Вашека. Зимой туда вообще никто не ездил, и комнатка была закрыта. Туда и положили парашюты…
Эма полюбила парней. Не давала их в обиду, а они ее как бы в знак благодарности называли «мама». Самыми памятными остались наши вечера: мы все сидели вокруг стола, ребята что-нибудь рассказывали или играли в марьяж. Вашек за ту пару недель, пока они жили у Кодловых, так научился этой игре, что умел в нее играть лучше, чем мой брат Вацлав! Иногда Ота — один из тех парней — показывал фокусы, иногда говорили о войне, — говорили в общем, шутя. Ребята были глубоко уверены, что она окончится скоро.
Сестра любила слушать эти разговоры. Они хоть на некоторое время позволяли ей забывать об опасности, в которой жила весь тот период ее семья. Парни ей обещали, что, если к ним когда-нибудь ворвется гестапо, они застрелят Вашека, ее и себя, чтобы немцам в лапы не попал никто живой, но разве это было утешение! Потому-то разговор об окончании войны был и приятен. Надеялись, что все доживем до этого…
Кто-то все-таки спросил ребят, что они тут, собственно, делают. Те только засмеялись, а Ота отрезал:
— Считаем уток на Влтаве…
И замолчали.
Часто Зденек и Йозеф по несколько дней пропадали. Кодловы не знали, где они скитаются. Однажды ребята попросили моего брата Вацлава достать им велосипед. Раньше они брали велосипед то у Эмы, то у другого брата, Ярослава. Зачем им велосипед, мы не знали. Но Вацлав велосипед достал. Он работал тогда на заводе «Авиа», и там рабочим давали велосипеды. Новые. Он и взял один, марки «Огар». Вацлав с помощью товарищей затер на велосипедах, на новом и на том, который принадлежал Ярославу, фабричные номера и выбил новые.
Теперь ребята пропадали еще дольше, приезжали усталые и грязные, помывшись, спали по четырнадцать часов.
Все мы жили в нервном напряжении. Это был не страх, нет, а просто напряженное ожидание, страстное желание, чтобы планы парашютистов, планы, о которых мы не имели понятия, осуществились. О том, что будет дальше, я и думать не могла. Загадывала только на один день вперед и старалась прогнать беспокойные мысли. Раз они, парни эти, здесь, так о чем размышлять? О жизни и о смерти? Но и смерть не самое худшее, если она приносит какую-то пользу. То, что парашютистов постигнет неудача, — это нам даже в голову не приходило. И, думали мы, их не послали бы сюда, если бы это было для нас опасно.
Так и проходил день за днем. Иногда парашютисты обращались к нам с какой-либо неожиданной просьбой. Например, помочь найти место, чтобы разместить передатчик. Вацлав, было, предложил им кладбище в Дяблице, но потом они подыскали что-то другое и больше об этом не говорили.
Однажды ребята попросили Кодла достать метров 30–40 каната или троса толщиной примерно с мизинец. Тот их просьбу выполнил. Ребята были довольны, но зачем он им понадобился, не говорили. Может быть, чтобы натянуть его поперек дороги, чтобы остановить машину.
Дело кончилось плохо — Кодла уволили с завода. Он почти сорок лет проработал на «Колбенке», и вот его выбросили на улицу. Люди говорили о нас, что мы воры… Кодл стыдился выходить из дому.
Я утешала Эму, как могла… Если бы кто-нибудь из нас в тот момент знал, какой ерундой была эта неприятность в сравнении с тем, что нас всех ожидало!
РАССКАЗ ПОРТНОГО
Ярослава Смржа, мы звали его еще просто Ярда, я знал по высочанскому «Соколу»[5]. Там я руководил юниорами — молодежной секцией. «Сокол» на Высочанах возглавлял Пискачек. Был он высокий, строгий, малоразговорчивый, но в то же время хороший товарищ. Мы, те, кто помоложе, его даже побаивались.
Я в то время был портным — тем и зарабатывал на жизнь. Мастерская у меня была недалеко от дома, где жил Пискачек. Зимой 1942 года я Вашеку шил костюм к выпускному вечеру. Костюм сшил так, что и не видно было, какие у него ноги кривые. Он смотрел на себя в зеркало и только благодарил… Как-то потом пришел к нам товарищ Вашека, Ирка, хороший парень, и сказал, что Вашек хотел бы меня о чем-то попросить.
— Так пусть приходит, — говорю. Он вскоре пришел.
Сначала немного помялся, а потом невнятно как-то спрашивает, не могу ли я пошить костюм, но так, чтобы об этом никто не знал… Я разволновался:
— Если мне доверяешь, то и говори, в чем дело, иначе я ничего не сделаю.
Он смутился и сказал тогда, что у них парашютисты.
— Так это другое дело. Когда мне прийти снять мерку?
— Я вам дам знать.
После этого ко мне однажды зашла пани Кодлова и попросила к ним заглянуть. Я ни о чем не спрашивал, только снял мерку с того, что был поменьше ростом. Какой это был костюм, уж теперь не помню. Но людям небольшого роста двубортный не идет, и я ему, кажется, сшил однобортный. Материал был, по-моему, темно-синий. Все остальные заказы я отложил и сразу же занялся только этим. Через пару дней я сказал, чтобы этот парень пришел на примерку.
Заказ в книгу занес на вымышленную фамилию. А когда костюм был готов, то я из осторожности не стал давать ему свою визитку. Никогда ведь не знаешь, что может случиться. В то время у меня была специальная швейная машина, которая прошивает волосяную прокладку для мужских пиджаков. Однако я знал, что по стежкам можно определить, какой портной занимался этим делом. Поэтому вставку прошивал вручную, но при этом очень старался. Ничем другим я ведь этому парню не мог помочь, так, думал, пусть ему от меня хоть будет хороший костюм. И костюм получился…
ПЕРВЫЙ МОНОЛОГ ПРЕПОДАВАТЕЛЯ ХИМИИ
Стоит мне закрыть глаза, и я вижу себя в классе. Я на кафедре, рассказываю ученикам о химических соединениях…
Химия не допускает и малейшей неточности. Позже точность понадобилась мне и в подпольной работе. Но в химии вы имеете дело с веществами, а в подпольной перестрелки. Однажды, это было в Нусле[6], во время радиопередачи ему пришлось совсем туго. Гестаповцы ворвались в дом, а пока они пытались вломиться в квартиру, Моравек спустился вниз по громоотводу и снова ушел от них. Во время спуска ему громоотводом отсекло палец. Когда мы встретились после этого случая, он показывал мне перчатку с протезом на месте указательного пальца. На искусственном пальце я увидел стежки — четыре больших и три поменьше.
— А это зачем? — спросил я. Он улыбнулся:
— Четыре убитых гестаповца и три раненых…
Леон понимал, что долго не продержится, и однажды сказал, что свяжет меня с каким-то Рене и, если его, Леона, вдруг не станет, я продолжу работу с этим Рене.
Рене — это был Тюммель. Но тогда мы не знали его настоящего имени. В январе 1942 года — точной даты не помню — Пехачек мне сообщил, что в нашей организации «Индра» появились парашютисты.
