Мирослав Иванов - Покушение на Гейдриха
Как-то, примерно летом 1942 года, уже после покушения, вдруг вижу: сворачивает с шоссейной дороги машина и едет к нам. Я работал на огороде — время было к вечеру — и вижу: гестаповцы. Сердце так екнуло. Хочу идти к компосту, но они уже были очень близко и, наверное, видели меня.
— Halt! — крикнул один из них. Я остановился. Что мне оставалось… Колени у меня задрожали.
Из машины их вышло довольно много. Наконец вытащили какого-то человека, связанного и избитого.
— Вы знаете его?
— Нет.
Я его, и правда, никогда не видел. Они повернулись и нему, подтащили его прямо ко мне и закричали:
— Знаете этого огородника?
Он не мог даже говорить, просто мотал головой. Они помрачнели, потом немного о чем-то пошептались, снова его спросили. Затем меня прогнали к насосу, а сами пошли в домик. Там они перевернули все вверх дном, выбросили инструменты, разбили несколько банок, наконец, взяли лопаты и начали перекапывать компост.
Если бы только умел, то, наверное, в эту минуту начал бы по-настоящему молиться. Но всего-то знаю лишь начало «Отче наш». Потому я просто стоял. А вот спина у меня стала совсем мокрой от пота. Я смотрел на лопаты, которые вгрызались в компост. Через четверть часа гитлеровцы менялись. Того человека, связанного, они опять затащили в машину.
Я боялся, что они найдут резиновые ремни и нам придет конец.
Через час они перестали копать. Если бы еще полметра, то точно наткнулись бы на те штуки. Но они сели в машину и уехали.
Впоследствии я узнал, что тот человек, которого они привозили, был какой-то мельник, Бауман, но больше я ничего не знаю. До сегодняшнего дня не могу объяснить, почему они к нам приезжали и почему все так получилось.
О ЧЕМ РАССКАЗАЛ ВРАЧ
Утром я вставал обычно в половине седьмого, брился, в семь завтракал, за завтраком прочитывал газеты. Потом начинал прием больных.
Время до обеда проходило почти всегда одинаково. Простуды, грипп — осенью и весной таких случаев обычно бывало больше; еще — жалобы на боли а желчном пузыре, разбитое колено, ревматизм — в общем без конца одно и то же.
После обеда — визиты к больным. Я хорошо знал свои участок, помнил, где кто живет, кто на что жалуется.
А под вечер ежедневно небольшая прогулка по берегу вдоль рукавов Влтавы. После обеда сюда заглядывали пенсионеры, к вечеру — рыболовы, с наступлением темноты — влюбленные.
Такой была жизнь врача из предместья, понимавшего, что ему не дано ни творить чудеса в клинике, ни изобрести лекарство против рака, ни выступать на международных конгрессах.
Только ежедневные приемы и посещения больных в облупленных доходных домах. Так, казалось, и будет до скончания века; никогда не произойдет ничего, что изменит установившийся порядок.
И вдруг этот случай.
День начался, как обычно: бритье, завтрак, чтение газет, утренняя прогулка, прием больных.
В приемной ждали очереди две старушки, страдающие ишиасом. Я дал им мазь, а когда вновь открыл дверь кабинета, увидел пана Пискачека с незнакомым молодым человеком небольшого роста.
Я кивнул им, они вошли.
— Что у вас? — машинально произнес я.
Пискачек шагнул вперед, осмотрелся, словно боялся что его услышит кто-то посторонний, и произнес:
— Вот, мой приятель вывихнул палец на левой ноге…
— Разувайтесь, — сказал я.
Парень снял ботинок, стащил носок и показал ногу. Палец был совсем синий. Я легонько потрогал его прощупал подъем и ступню. Кость, похоже, не была повреждена, но порядок есть порядок, и я сказал:
— Вам надо пойти на рентген.
Парень беспокойно заерзал и вопросительно посмотрел на Пискачека.
Тот повернулся ко мне и улыбнулся:
— Это обязательно?
Я с удивлением уставился на молодого человека. Он молча смотрел на меня.
— Ваша фамилия? — спросил я.
— Зденек Выскочил, — быстро ответил он.
— Где вы работаете?
Он не ответил. Вмешался Пискачек:
— Послушайте, может быть, достаточно компресса, а?
Я пожал плечами и выписал рецепт, уж не помню, на что. Они оба поблагодарили меня и вышли из кабинета. Говоря откровенно, мне этот визит не понравился, но я не мог объяснить, почему. В поведении обоих посетителей было что-то неестественное. А может, мне только показалось? Вечером я бродил по заснеженному берегу Влтавы и все думал об этом визите, но на другой день (было два тяжелых случая прободения слепой кишки) я о нем забыл. Вскоре Пискачек пришел снова, на этот раз один.
— Где ваш пациент? — спрашиваю.
— Ему уже гораздо лучше, — ответил он, немного замявшись.
— Что вас беспокоит? — попытался я вызвать его на разговор.
— Понимаете, тут такое трудное дело… Этот человек, понимаете, ну в общем… он прибыл из-за границы. И я о нем забочусь… С ним тут еще один… им нужна ваша помощь.
— Моя помощь? — удивился я, встал со стула и подошел к Пискачеку.
— Да. Удостоверения личности у них в порядке, но сейчас мы ищем для них трудовые книжки… И вы могли бы нам помочь.
Я молчал. Рисковать своей головой? В таких случаях нацисты были безжалостны. И все-таки… Что делать? Отказать Пискачеку? Я никогда не занимался политикой, всегда твердил, что врачу достаточно уметь вырезать гланды и лечить грипп и незачем ввязываться в политику… А тут ведь другое дело — не гланды и не простуда. Я не люблю громких слов, но тут я понял, что есть вещи поважнее моей работы.
Я кивнул.
Пискачек вздохнул с облегчением.
— Я знал, что вы не обманете наши ожидания.
Я направил его к своим знакомым в районную больничную страховую кассу в Праге, там им выписали трудовые книжки.
Затем Пискачек пришел уже с обоими молодыми людьми. Я выдал им медицинские справки о том, что они не могут выполнять физическую работу. Первому я выдал справку на имя Йозефа Стрнада, поставив диагноз «язва двенадцатиперстной кишки». Этот юноша жил в семье Кодловых на Высочанах[3] на Вальдецкой улице. Другому в справке на имя Франтишека Прохазки написал: «Воспаление желчного пузыря». Он тоже жил на Высочанах, у Пискачека, улица «На берегу».
Теперь они могли свободно передвигаться по Праге: трудовые книжки у них имелись, они были «официально» признаны больными, важно только было, чтобы их «болезнь» длилась подольше. Пришлось посвятить в это моего друга доктора Лычку из Карлина, который был там врачом-экспертом районной страховой кассы. Раз в неделю он подтверждал их нетрудоспособность и делал необходимые отметки в документах. Чтобы частые визиты молодых людей ко мне не стали слишком заметными, я сам стал ходить к Пискачекам. Теще Пискачека я в медицинскую карту вписал: «Хронический суставный ревматизм».
Большую часть дня оба мои «пациента» ходили по Праге. Что они делали и что искали, я не знал. У Кодловых они чувствовали себя как дома… Кодлову я однажды отправил с Йозефом Стрнадом — настоящих имен молодых людей я не знал — к знакомому портному Формачеку, который тоже жил на Высочанах. Он сшил Йозефу прекрасный костюм.
По воскресеньям мы, знавшие о парашютистах, встречались на стадионе спортклуба «Высочаны» и там обсуждали, что еще нужно сделать, чем помочь им.
Там, на стадионе, Пискачек и рассказал мне, что встретился с обоими юношами в январе 1942 года. С тех пор началась его незаметная, но важная повседневная работа: забота о ночлеге, питании, документах… В это дело включилось много людей, которые даже не знали, откуда появились эти юноши — с Востока или с Запада и что они собираются здесь делать. Только после покушения я узнал их настоящие имена и фамилии — Ян Кубиш и Йозеф Габчик.
Почти все, кто помогал им, заплатили за это жизнью: были казнены вся семья Пискачеков, Кодловы, Лычковы; я остался в живых по чистой случайности.
Вечерами, прогуливаясь вдоль Влтавы, вспоминаю, думаю. Правильно ли они поступили? Было ли это необходимо? Наверное, да… Не знаю.
ПЕРВЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ
— Давайте поспорим! — воскликнул Зденек и задорно посмотрел мне в глаза. Нога у него уже не болела.
— Вы уверены? — спросила я.
— Абсолютно. До ваших именин война кончится. А тогда мы с вами выпьем.
Мы ударили по рукам. Мои именины — день Антонии — 13 июня. Зденек был великий оптимист. Нам было с ним легко. И так хотелось надеяться, что война скоро кончится…
— А вы не боитесь нам помогать? — спросил он меня.
Я покачала головой. Потом я часто об этом размышляла. Что такое страх? Предположим, вы делаете что-то очень опасное, тем не менее вам ничуть не страшно. Вам не до страха, вы о нем не думаете. А вот начнете рассуждать, прикидывать так и эдак — и чем больше рассуждаете, тем страшнее все кажется. Просто нельзя слишком забегать вперед… И когда моя старшая сестра Эма Кодлова сказала мне — было это в январе сорок второго, — что здесь парашютисты и они нуждаются в помощи, я долго не раздумывала. Они прибыли сюда, чтобы насолить немцам, а раз так — наш долг им помогать.
