Владимир Горончаровский - Арена и кровь: Римские гладиаторы между жизнью и смертью
При Августе проводится и четкое разделение гладиаторов на отдельные типы с определенным набором вооружения (мирмиллоны, ретиарии, секуторы, фракийцы и др.)[13] и разрабатываются правила проведения боев. Регламентации подверглось даже распределение зрительских мест в амфитеатрах: «На всяких общественных зрелищах первый ряд сидений всегда оставался свободным для сенаторов… Солдат он отделил от граждан. Среди простого народа он отвел особые места для людей женатых, отдельный клин — для несовершеннолетних и соседний — для их наставников, а на средних местах воспретил сидеть одетым в темные плащи. Женщинам он даже на гладиаторские бои не дозволял смотреть иначе, как с самых верхних мест, хотя по старому обычаю на этих зрелищах они садились вместе с мужчинами» (Suet. Aug. 44. 1–2).
Подводя итоги деятельности императора Августа, Светоний писал: «…он превзошел всех предшественников: его зрелища были более частые, более разнообразные, более блестящие. По его словам, он давал игры четыре раза от своего имени и двадцать три раза от имени других магистратов…» (Suet. Aug. 43. 1). Те же цифры фигурируют в автобиографичной надписи, известной под названием «Деяния божественного Августа», где имеется ряд дополнительных сведений по интересующему нас вопросу. В частности, о количестве участников восьми больших гладиаторских состязаний, устроенных им от себя лично, а также от имени сыновей и внуков, говорится, что их было до 10 ООО человек, т. е. в каждом из представлений участвовало не менее тысячи гладиаторов. Не менее роскошными были устроенные двадцать шесть раз травли африканских животных, «во время которых убито было зверей около 3500» (Res gaestae. 22). О всепоглощающем увлечении подобными массовыми представлениями свидетельствует сообщение о том, что в такие дни по Риму расставляли «стражу, чтобы уберечь обезлюдевший город от грабителей» (Suet. Aug. 43.1).
Преемники Августа, независимо от собственных вкусов, продолжали его политику в отношении гладиаторских игр, понимая их значение для поддержания своей популярности в народе. Конечно, нельзя было лишить людей права устраивать гладиаторские игры на поминках, но пасынок Августа Тиберий (14–37 н. э.) и для них сократил число гладиаторов. Он устраивал игры редко, но если принимал такое решение, то денег не жалел, предлагая уже получившим свободу опытным гладиаторам-профессионалам до 100 ООО сестерциев, чтобы они порадовали публику своим искусством (Suet. Tib. 34. 1). В этот период население Италии стремилось восполнить недостаток зрелищ всеми возможными способами: использовался любой повод потребовать от состоятельных людей проведения игр. В городе Полленции, как писал Светоний, «чернь не выпускала с площади процессию с прахом старшего центуриона до тех пор, пока силой не вынудила наследников потратить большие деньги на гладиаторские зрелища» (Suet. Tib. 37).
Короткое правление Гая Калигулы (37–41 н. э.) было отмечено триумфальным возвращением в Рим различных массовых зрелищ. Среди них гладиаторским играм отводилось особое место. Свидетельством этого стала попытка возвести недалеко от Септы [14] первый большой амфитеатр, под который снесли многие большие здания, но строительство так и не было доведено до конца (Suet. Cal. 21). Страстно любивший гладиаторские игры Калигула часто превращал их в демонстрацию своего произвола по отношению к гражданам. Человека, который обещал биться в качестве гладиатора, если император выздоровеет, он заставил исполнить обет, а сам смотрел, как тот сражается, и отпустил его лишь победителем, да и то после долгих просьб. Возненавидев некоего Эзия Прокула, за огромный рост и пригожий вид прозванного Колосс-эротом, Калигула «…во время зрелищ вдруг приказал согнать его с места, вывести на арену, стравить с гладиатором легковооруженным, потом с тяжеловооруженным, а когда тот оба раза вышел победителем — связать, одеть в лохмотья, провести по улицам на потеху бабам и наконец прирезать» (Suet. Calig. 35. 2). Он очень ревниво относился к вниманию и реакции зрителей. Так, «когда Порий, колесничный гладиатор, отпускал на волю своего раба-победителя и народ неистово рукоплескал, Гай бросился вон из амфитеатра с такой стремительностью, что наступил на край своей тоги и покатился по ступеням, негодуя и восклицая, что народ, владыка мира, из-за какого-то пустяка оказывает гладиатору больше чести, чем обожествленным правителям и даже ему самому!» (Suet. Calig. 35. 3). За плохой отзыв о его зрелищах можно было угодить на каторжные работы, подвергнуться клеймению раскаленным железом или перепиливанию пилой. Даже царственные особы не могли чувствовать себя в безопасности в его присутствии. Мавретанского царя Птолемея он принял в Риме с большим почетом, а затем умертвил только потому, что тот, явившись однажды на бой гладиаторов, привлек взгляды зрителей блеском своего пурпурного плаща. Молодой император, детство которого прошло в военных лагерях, иногда сам выходил покрасоваться перед публикой в вооружении секутора или фракийца, особенно когда был полностью уверен в собственной безопасности. Однажды он бился с мирмиллоном из гладиаторской школы на деревянных мечах, и тот нарочно упал перед ним, тогда император прикончил противника железным кинжалом и с пальмовой ветвью в руках обежал победный круг. В конечном итоге увлечение Калигулы фракийцами стоило ему расположения толпы, которого он так ревностно добивался. Ему так и не простили смерти любимца публики гладиатора по прозвищу Голубь, который победил на арене фракийца, но в отместку был отравлен самим императором.
Клавдий (41–54 н. э.) любил удивить плебс пышным дорогостоящим представлением, своего рода «закуской», как он говаривал, имея в виду «неожиданное и неподготовленное угощение». Гладиаторские игры император устраивал много раз и во многих местах. В годовщину дня рождения он давал их в лагере своей гвардии — преторианцев, но без диких зверей и богатого убранства, а вот в Септе — полностью и по обычной программе. Клавдий часто заигрывал с простыми людьми, называя их «хозяевами», и вместе с ними громко отсчитывал золотые монеты, причитавшиеся победителям (Suet. Claud. 21. 4–5). Естественно, когда в 52 г. стало известно о завершении под Римом многолетних работ по подготовке спуска воды Фуцинского озера, он не мог упустить такую возможность устроить грандиозную навмахию. На этот раз предварительная рекламная кампания по поводу инсценировки сражения между сицилийским и родосским флотами была проведена на должном уровне, и несметные толпы зрителей заполнили берега озера, холмы и вершины окрестных гор, расположившись так, будто это был огромный театр (рис. 5). Вот как описывает произошедшее затем сражение Тацит: «Клавдий снарядил триремы и квадриремы, посадив на них девятнадцать тысяч человек; у берегов озера со всех сторон были расставлены плоты, чтобы сражающимся некуда было бежать, но внутри этого ограждения оставалось довольно простора для усилий гребцов, для искусства кормчих, для нападений кораблей друг на друга и для всего прочего, без чего не обходятся морские бои. На плотах стояли манипулы преторианских когорт и подразделения конницы, на них же были возведены выдвинутые вперед укрепления с готовыми к действию катапультами и баллистами, тогда как остальную часть озера стерегли моряки на палубных кораблях… И хотя сражение шло между приговоренными к смерти преступниками, они бились как доблестные мужи» (Тас. Ann. XII. 56). Именно перед началом этого представления из уст осужденных прозвучала знаменитая фраза: «Здравствуй Цезарь, идущие насмерть приветствуют тебя!»
Рис. 5. Навмахия на Фуцинском озере (по В.Тарновскому)Согласно традиционным представлениям, ее всегда произносили гладиаторы, выходившие на арену в присутствии императора, как это показано на одной из картин Жана-Леона Жерома, где данная фраза была вынесена в ее название. На самом деле никаких подтверждений существования такой формулы приветствия найти невозможно. В навмахии же Клавдия эти слова сыграли роковую роль. Услышав их, император прокричал в ответ: «А может быть и нет», что навмахиарии, в основном осужденные преступники, восприняли как помилование и отказались занять свои места на кораблях. На потеху толпе Клавдию с угрозами и уговорами пришлось вприпрыжку бегать вдоль берега, чтобы заставить их выйти на бой. Судя по тому, что «после длительного кровопролития оставшимся в живых была сохранена жизнь», именно это стало условием продолжения представления.
При Клавдии театрализованные массовые сражения могли проводиться и на суше: однажды на Марсовом поле он повелел представить «взятие и разграбление города, а потом покорение британских царей, и сам распоряжался, сидя в плаще полководца» (Suet. Claud. 21. 6). Не приходится удивляться, что далеко не все римляне находили удовольствие в таких развлечениях. «Нет ничего гибельнее для добрых нравов, чем зрелища, ведь через наслаждение еще легче прокрадываются к нам пороки», — писал философ Сенека своему другу Луцилию, делясь впечатлениями от гладиаторских боев (Sen. Epist. VII. 2). Относительно Клавдия это наблюдение применимо в полной мере. Со временем в его характере обнаружились те же отвратительные черты, что и у Калигулы, которому он приходился дядей. «На гладиаторских играх, своих или чужих (т. е. на тех, где формально он не имел права распоряжаться. — В. Г.), он всякий раз приказывал добивать даже тех, кто упал случайно, особенно же ретиариев: ему хотелось посмотреть в лицо умирающим… Звериными травлями и полуденными побоищами увлекался он до того, что являлся на зрелища ранним утром и оставался сидеть, даже когда все расходились завтракать. Кроме заранее назначенных бойцов, он посылал на арену людей по пустым и случайным причинам — например, рабочих, служителей и т. п., если вдруг плохо работала машина, подъемник или еще что-нибудь. Однажды он заставил биться даже одного своего раба-номенклатоpa [15], как тот был, в тоге» (Suet. Claud. 34. 1–2). Только однажды Клавдий поступил «уместно и хорошо: одному колесничному гладиатору он дал почетную отставку по просьбе его четверых сыновей и под шумное одобрение всех зрителей, а потом тут же вывесил объявление, указывая народу, как хорошо иметь детей, если даже гладиатор, как можно видеть, находит в них защитников и заступников» (Suet. Claud. 26.5).
