Андрэ Моруа - О тех, кто предал Францию
Вспоминаю, что я видел в тот день премьера одного из прежних кабинетов, Андре Тардье, — он стоял в углу, окруженный горсточкой друзей, и сардонически улыбался. Он был лидером оппозиции, и поэтому ни у него, ни у его политических оруженосцев не было шансов занять какойлибо государственный пост. А посему они уже обсуждали тактику борьбы против будущего кабинета.
Один из журналистов принес известие, что Гитлер возглавил германское правительство.
— Что вы скажете об этом? — спросил он Тардье.
— Я ожидал этого, — категорическим тоном заявил тот. — Несколько недель тому назад я прочел предсказание Леона Блюма, что судьба Гитлера и национал-социалистов предрешена, что их дни сочтены. Всякий раз, как Блюм что-нибудь предсказывает, непременно жди обратного. Это верный способ никогда не ошибиться.
Так расценивал Тардье событие, явившееся поворотным пунктом в истории Европы.
В другом углу радикал-социалист Анри Кэйль, в прошлом и будущем — министр земледелия, следующим образом выразил свое мудрое суждение о событиях: «Гитлер у власти? Не все ли равно? Он ведь не заставит немцев пить больше вина».
Для Кэйля, как и для многих его коллег из сельскохозяйственных округов, вся Франция заключалась в пшенице и вине. Потребление вина для них было мерилом политического и социального благополучия Европы.
На следующий день был сформирован новый совет министров с Эдуардом Даладье в качестве премьера. Вокруг Елисейского дворца, куда президент пригласил членов нового кабинета, шныряли расторопные репортеры и фотографы. На известие об образовании кабинета Даладье биржа реагировала повышением. Она выражала свое удовлетворение, что ни один социалист не вошел в список министров. Особенно довольна она была выбором нового министра финансов, Жоржа Боннэ.
В вечерних газетах появились портреты нового премьера. С фотографии смотрело широкое обрюзгшее лицо с нахмуренными бровями. Газеты с некоторой грустью намекали на известное сходство французского премьера с Бенито Муссолини.
Эдуард Даладье вступил на международную арену на день позже, чем Адольф Гитлер.
На протяжении пяти из семи лет, предшествовавших началу нынешней войны, Даладье играл видную роль в политике Франции либо как глава кабинета, либо как военный министр, либо совмещая в своем лице оба эти поста.
На его долю выпало стоять у кормила французского правительства, когда Чехословакия была умерщвлена, Испания задушена, а Польша сокрушена. Он был военным министром Франции, когда были проглочены Бельгия, Голландия и Норвегия. И он был военным министром Франции в мае 1940 года, когда произошел роковой прорыв у Седана.
Избранный в парламент в 1919 году, он в 1924 году получил свой первый пост во французском кабинете министров, на который его выдвинул его бывший школьный учитель, Эдуард Эррио. Впоследствии Даладье занимал в правительстве различные посты. Последний по времени был пост военного министра.
«Как вы ладите с вашим военным министром?» — спросил радикал-социалистский депутат генерала Максима Вейгана. «Мы никогда не ссоримся», — с многозначительной улыбкой ответил Вейган.
В политических и журналистских кругах Даладье сумел создать себе репутацию человека молчаливого, с сильной волей. Никто не знал, происходила ли молчаливость министра от недостатка или, наоборот, от избытка мыслей, и это позволяло толковать ее в его пользу.
Сам Даладье преподавал в школе историю и географию. Его бывший ученик, Андре Стибио, один из талантливейших французских парламентских корреспондентов, говорил, что Даладье «преподавал географию, не имея представления о ней».
Даладье, сын владельца хлебопекарни, происходил из сельскохозяйственного района Южной Франции. Его принято было считать «человеком из народа»; говорили, что он хорошо чувствует настроение французского крестьянства. В парламентских дебатах и на заседаниях кабинета он отстаивал свою точку зрения настойчиво, с упорством.
Это и породило легенду, что Даладье — человек сильной воли. Дальнейшие события показали, что это свое качество, если оно у него было, он растратил в парламентских поединках и министерских турнирах. Перед лицом событий величайшего исторического значения его хваленая сила воли рассеялась, как дым.
В свой первый кабинет Даладье включил двух людей, чьи имена отныне неразрывно связаны с падением Франции; то были министр финансов Жорж Боннэ и министр внутренних дел Камиль Шотан. Оба они и раньше занимали министерские посты, но именно Даладье дал Боннэ его первый крупный пост во французском правительстве.
Жорж Боннэ впервые выступил на арену в 1919 году как человек, руководивший демобилизацией французской армии. Это дало молодому честолюбивому политическому деятелю возможность соприкоснуться с влиятельными финансистами и промышленниками. При их поддержке Боннэ был избран в парламент и тотчас же сосредоточил свое внимание на проблемах финансов и торговли. Женитьба на племяннице прежнего лидера радикал-социалистской партии, Камиля Пеллетана, помогла ему создать себе прочное положение в этой влиятельной партии. В ходу была шутка, что честолюбие Одетт Боннэ столь же исключительных размеров, как и нос ее мужа. Недружелюбная ремарка эта, впрочем, довольно точно характеризует необъятные аппетиты мадам Боннэ. Супруги сыграли зловещую роль в падении Франции.
Камиль Шотан, в отличие от Даладье, не претендовал на репутацию человека сильной воли. Он не проявлял своего честолюбия столь открыто, как Боннэ. На примере своего отца, который тоже был министром, Шотан уразумел, что французская политика в значительной степени зиждется на компромиссах. И Шотан проявил себя исключительно ловким парламентарием, умеющим искусно маневрировать и в критические моменты сглаживать все разногласия. Речи его всегда были рассчитаны на то, чтобы смягчить разгневанных и успокоить недовольных.
В 1933 году, когда ему был вручен портфель министра внутренних дел в кабинете Даладье, он пользовался популярностью в палате депутатов. Однако некоторые его коллеги утверждали, что Шотан никогда никому не смотрит в глаза — он словно вечно что-то скрывает. Язвительный Жорж Мандель как-то заметил: «У этого Шотана типичная физиономия предателя».
Даладье, Боннэ и Шотан — все трое — были членами той радикал-социалистской партии, которая в продолжение многих десятков лет играла крупную роль в судьбах французского парламентаризма.
Радикал-социалисты считали себя прямыми наследниками энергичных якобинцев времен Великой французской революции 1789 года. На самом же деле слово «радикалсоциалист» звучало гораздо более грозно, чем на то давала основание сама партия радикал-социалистов и ее программа. В ней не было ничего ни радикального, ни социалистического. Это была партия мелкой буржуазии, партия умеренного либерализма, к тому же слинявшего, замутненного или выродившегося в нечто прямо противоположное своему первоначальному содержанию.
Стратегическое значение радикал-социалистской партии в парламенте заключалось в том, что без ее поддержки нельзя было сформировать сколько-нибудь работоспособного кабинета. Эта роль радикал-социалистов в палате депутатов давала им возможность свергать кабинеты и создавать новые.
Правительство Даладье было третьей парламентской комбинацией радикал-социалистской партии после выборов 1932 года, принесших крупную победу левому картелю, куда входили радикал-социалистская и социалистическая партии. Однако уже теперь видна была трещина в этой коалиции, кое-как просуществовавшей около года. Парламентские стратеги предсказывали, что скоро наступит момент, когда радикалы порвут со своим союзником и резко повернут вправо.
Сформировав кабинет и оставив за собой портфель военного министра, радикал-социалист Даладье прежде всего вызвал к себе крайнего консерватора, генерала Максима Вейгана. Премьер несколько часов пробыл с ним наедине. Никаких сообщений о содержании этой беседы не было сделано. Но несколько дней спустя редактор газеты, в которой я работал, был принят Даладье и имел с ним продолжительный разговор. Редактор высказал Даладье свои опасения в связи с возможным изменением обстановки в Европе после прихода национал-социалистов к власти. Желая его успокоить, Даладье вкратце сообщил ему содержание своей беседы с генералом Вейганом, главной темой которой был приход Гитлера к власти и возможные последствия этого для Франции. Расставшись с премьером, наш редактор тотчас же записал в основных чертах все, что ему рассказал Даладье. Ниже приведена самая суть этой записи.
Вейган, по словам Даладье, был глубоко убежден, что если даже Германия напряжет все свои силы и использует все свои потенциальные возможности для ускорения вооружений, ей понадобится по меньшей мере десять лет, чтобы создать армию, способную выдержать сравнение с армией кайзера. Вейган был высокого мнения о подготовке и руководстве рейхсвера. Однако он считал, что недостаток квалифицированных офицеров и обученных военных резервов еще очень долгое время не даст немцам возможности достигнуть боевой мощи войск Вильгельма, а тем более превзойти ее. Кроме того, Вейган полагал, что опасность не может принять угрожающих размеров еще и потому, что на франко-германской границе уже идет строительство мощной линии укреплений. Эти оборонительные сооружения, по плану, предполагается закончить к 1934 году, и тогда границы Франции действительно станут неприступными. Впоследствии эти укрепления стали известны под названием «линии Мажино».
