Турсун Султанов - Чингиз-хан и Чингизиды. Судьба и власть
Однако не для всех Яса стала законом, нарушение которого влекло скорое и неукоснительное наказание. Это касалось прежде всего, конечно, Чингизидов. Чингиз-хан повелел, говорится в источнике: «Если кто-нибудь из нашего уруга единожды нарушит Ясу, которая утверждена, пусть его наставят словом. Если он два раза ее нарушит, пусть его накажут согласно билику, а на третий раз пусть его сошлют в дальнюю местность Балджин-Кулджур. После того, как он сходит туда и вернется обратно, он образумится. Если бы он не исправился, то да определят ему оковы и темницу. Если он выйдет оттуда, усвоив адаб (нормы поведения), и станет разумным, тем лучше, в противном случае пусть все близкие и дальние его родичи соберутся, учинят совет и рассудят, как с ним поступить» (Рашид ад-Дин. Т. 1. Кн. 2. С. 263–264).
И еще. В империи было немало людей из военной аристократии, которым сам Чингиз-хан и последующие монгольские ханы даровали титулы, награды и привилегии за их особые заслуги перед государем и государством. Такие привилегированные люди назывались тарханами. По словам Джувайни, привилегии тарханов заключались в следующем: 1) они были освобождены от всяких податей; 2) вся добыча, захваченная ими на войне или на охоте, составляла их полную собственность; 3) во всякое время они могли входить во дворец без разрешения; 4) они привлекались к ответственности только за девятое совершенное ими преступление (при этом, однако, имелись в виду только те преступления, которые влекли за собой смертную казнь); 5) во время пира тарханы занимали почетные места и получали по чарке вина (Джувайни, изд. Т. 1. С. 27).
С течением времени Чингизиды и военно-кочевая знать в западных улусах империи усваивали традиции мусульманской культуры и государственности, постепенно отходя от ограничений, предписанных Ясой. По словам Хамдаллаха Казвини, «у монголов нет обычая обитать в городах, и это противно Ясаку Чингиз-хана». Между тем именно это требование наиболее часто нарушалось самими Чингизидами как в улусе Чагатая, так и в улусах Джучи и Хулагу.
Период действия Ясы во всех монгольских улусах нам в точности неизвестен. В государстве Тимура (1370–1405) связанное с именем Чингиз-хана право чаще обозначалось старотюркским словом «тору», переделанным в «тура». Об отношении к Ясе Чингиз-хана в государстве Тимура при последних Тимуридах можно наглядно судить по следующим словам Бабура. «Прежде, — пишет он, — наши отцы и родичи тщательно соблюдали постановления (тура) Чингиз-хана. В собрании, в диване, на свадьбах, за едой, сидя или вставая, они ничего не делали вопреки тура. Постановления Чингиз-хана не есть непреложное предписание (Бога), которому человек обязательно должен следовать. Кто бы ни оставил после себя хороший обычай, этот обычай надлежит соблюдать; если отец издал хороший закон, его надо сохранить; если он издал дурной закон, его надо заменить хорошим» (Бабур-наме, изд. Мано, с. 291–291).
В восточных областях Чагатайского улуса, в Моголистане, основные положения Ясы сохраняли свой юридический статус еще в XV — начале XVI вв. И Джучиды Восточного Дешт-и Кипчака — предводители узбеков и узбеков-казаков, — согласно сведениям источников, при решении многих важных дел поступали «по установлению Чингиз-хана». Некоторые статьи, главным образом уголовного характера, перешли в кодифицированное обычное право последующих веков, в частности в законы хана Тауке («Жети-Жаргы») — памятник права казахов XVII в.[15]
Теперь некоторые сведения о биликах Чингиз-хана.
Монголы заимствовали у китайцев обычай, по которому изречения ханов записывались и после их смерти издавались. Некоторые из изречений Чингиз-хана, которые называются в источниках тюркским слово билиг («знание»), приведены Рашид ад-Дином в разделе «О качествах и обычаях Чингиз-хана».
«Чингиз-хан сказал: „Народ, у которого сыновья не следовали биликам отцов, а их младшие братья не обращали внимания на слова старших братьев, муж не полагался на свою жену, а жена не следовала повелению мужа, свекор не одобрял невесток, а невестки не почитали свекров, великие не защищали малых, а малые не принимали наставлений старших, великие стояли близко к сердцам [своих] служителей и не привлекали на свою сторону [сердца] бывших вне их окружения, люди, пользовавшиеся [всеми] благами, не обогащали население страны и не оказывали ему поддержки, пренебрегали обычаем и законом, соображениями разума и обстоятельства, и по этой причине [становились] противниками управителей государства: у такого народа воры, лжецы, враги и [всякие] мошенники затмевали солнце на его собственном стойбище, иначе говоря, его грабили, кони и табуны его не обретали покоя, а лошади, на которых, [идя в походы], выезжали передовые отряды, до того изнурялись, что, естественно, эти лошади падали, подыхая, сгнивали и превращались в ничто“. Вот такие неупорядоченные и безрассудные народы, как только взошло счастье Чингиз-хана, подчинились ему, и его чрезвычайно строгая яса водворила у них порядок: тех, кто были мудрыми и храбрыми, он сделал эмирами войска, а тех, кого он нашел проворным и ловким, поручив им стан (угрук), сделал заведующими табунами, невежд же, дав им плети, послал пасти скот. По этой причине дело его изо дня в день растет, словно молодой месяц, и с неба силою всевышнего Господа нисходит к нему божья помощь, а на земле с его помощью появляется благоденствие. Его летовки стали местом веселия и забав, а зимние стойбища бывали соответствующими и подходящими [своему назначению]. <…>
Еще он сказал: „Если великие люди [государства], бахадуры и эмиры, которые будут при многих детях государей, что появятся на свет после сего, не будут крепко держаться закона, то дело государства потрясется и прервется, будут страстно искать Чингиз-хана, но не найдут его!“.
Еще он сказал: „Только те эмиры туманов, тысяч и сотен, которые в начале и конце года приходят и внимают биликам Чингиз-хана и возвращаются назад, могут стоять во главе войск. Те же, которые сидят в своем юрте и не внимают биликам, уподобляются камню, упавшему в глубокую воду, либо стреле, выпущенной в заросли тростника, и тот и другая бесследно исчезают. Такие люди не годятся в качестве начальников!“.
Еще он сказал: „Каждый, кто в состоянии содержать в порядке свой дом, в состоянии содержать в порядке и [целое] владение; каждый, кто может так, как это положено, выстроить к бою десять человек, достоин того, чтобы ему дали тысячу или туман: он сможет выстроить их к бою“.
Еще он сказал: „Каждый, кто может очистить от [зла] свое внутреннее, может очистить от воров [целое] владение“.
Еще он сказал: „Каждого эмира десятка, который не в состоянии построить к бою своего десятка, мы обвиним вместе с женой и детьми, а из его десятка выберем кого-нибудь в качестве эмира, и таким же образом мы [поступим с эмирами] сотен и тысяч и эмиром-темником“. <…>
Еще он сказал: „Мы отправляемся на охоту и убиваем много изюбрей, мы выступаем в походы и уничтожаем много врагов. Поскольку всевышний Господь указует нам путь, это [нам] легко удается, люди же забывают это и видят здесь другое“» (Рашид ад-дин. Т. I. Кн. 2. С. 259–261).
Ряд исследователей XIX в., как, например, проф. И. Н. Березин и В. П. Васильев, по ошибке смешивали билики Чингиз-хана с положениями Ясы. Известный востоковед П. М. Мелиоранский в 1901 г. подверг билики Чингиз-хана специальному исследованию и установил, что разница между содержанием Ясы и биликами Чингиз-хана состояла в том, что в Ясе перечислялись и описывались разные проступки и преступления и указывались наказания, которым должно было подвергать виновных, а в биликах определялся порядок следствия и судопроизводства в монгольском суде.
Иными словами, Яса представляла узаконенное предписание, которому должны были строго следовать Чингизиды и их подданные, а билики являлись своего рода процессуальным кодексом, согласно которому совершался суд над нарушителями Ясы — действующего закона.
Билики Чингиз-хана были предметом преподавания: Чингизиды и военная аристократия в начале и конце каждого года должны были собираться вместе и внимать биликам Чингиз-хана. Знание биликов высоко ценилось: в Китае один раз вопрос о престолонаследии был решен в пользу того претендента, который обнаружил более основательное знание этих биликов.
Со времени Чингиз-хана существовал обычай, говорится в «Сборнике летописей» Рашид ад-Дина, чтобы изо дня в день записывали слова хана, причем хан для этой цели часто говорил рифмованной прозой, «складно и со скрытым смыслом». Так что при каждом знатном Чингизиде был свой битикчи: у великого хана Угедея (ум. 1241) эту обязанность исполнял уйгур Чинкай, у улусного правителя Чагатая (ум. 1242) — китаец по прозванию «Везир». Однако о существовании записей биликов Угедея и Чагатая, насколько сейчас известно, нигде не говорится.
