Холокост и православная церковь - Шкаровский Михаил Витальевич
Однако были в Прибалтике верующие — христиане, в том числе православные, спасавшие оказавшихся под угрозой уничтожения людей. Так, например, семья русских старообрядцев Корабликовых — Евдокия Харлампиевна и двое ее совершеннолетних детей Макар и Фетиния — спасли тайно переправленного им из Вильнюсского гетто четырехмесячного малыша Сергея Коверского. При этом Макар был арестован и казнен нацистами. Все упомянутые члены семьи Корабликовых были признаны институтом Яд Вашем «Праведниками народов мира»440.
В спасении евреев участвовал проживавший в период немецкой оккупации в Вильнюсе выдающийся русский религиозный философ Лев Платонович Карсавин441. Являясь профессором Петроградского университета и Петроградского богословского института, он 16 августа 1922 г. был арестован ГПУ и 15 ноября вместе с другими высылаемыми учеными вынужденно покинул Родину на немецком пароходе. Первый период изгнания ученого (1922–1926) проходил в Берлине, где Л.П. Карсавин работал профессором Русского научного института, принимал участие в деятельности Религиозно-философской академии; в это время у него окончательно сложилась собственная философия. Ученый опубликовал в берлинском издательстве «Обелиск» ряд важных книг, отчасти написанных еще в России: «Философия истории» (1923), «Джордано Бруно» (1923), «О началах» (1925)1.
Большой интерес он проявил и к темам еврейства и иудаизма, в частности в статье «Россия и евреи» (1927), впервые опубликованной в парижском сборнике «Версты» (1928. № 3). В ней Л.П. Карсавин категорически выступал против антисемитизма и вместе с тем писал о разрушительной роли определенного «типа» евреев в революционную эпоху. Он исходил из того, что существуют три принципиально различных «типа» евреев: «религиозно-национальное и религиозно-культурное еврейство», которое стремится сохранять свое особенное бытие и сознание; евреи, «совершенно ассимилированные тою либо иною национальною культурою» (в том числе русской), и, наконец, такие евреи, о каждом из которых приходится сказать, что «он уже не еврей, но еще и не “нееврей”, а некое промежуточное существо, “культурная амфибия”, почему его одинаково обижает и то, когда его называют евреем, и то, когда его евреем не считают… этот тип является врагом всякой национальной органической культуры…». И подобное «ответвление» еврейства — «наш вечный враг, с которым мы должны бороться так же, как оно борется с нашими национально-культурными ценностями. Эта борьба неустранимая и необходимая». Карсавин писал, что и третий, промежуточный «тип не опасен для здоровой культуры и в здоровой культуре не действует. Но лишь только культура начинает заболевать и разлагаться, как он быстро просачивается в образующиеся трещины, сливается с продуктами ее распада и ферментами ее разложения, ускоряет темп процесса, специфически его окрашивает и становится уже реальной опасностью».
Философ утверждал, что «необходимо покончить с глупою сказкою… будто евреи выдумали и осуществили русскую революцию. Надо быть очень необразованным исторически человеком и слишком презирать русский народ, чтобы думать, будто евреи могли разрушить русское государство. — Историософия, достойная атамана Краснова и, кажется, позаимствованная им у Дюма-отца, который тоже обвинял в устройстве французской революции графа Калиостро!., суть дела, разумеется, не в каком-то фантастическом еврейском заговоре и не в факте участия евреев, а в самих процессах разложения… Евреи влились в процесс… не будь процессов разложения, они ничего бы не могли сделать. И несчастье России совсем не в денационализированном еврействе, а в тех условиях, благодаря которым оно и могло оказаться действенным»442.
Разделяя взгляды о. Сергия Булгакова на еврейство как коллективную сущность, которая должна дожить до конца времен, для того чтобы Церковь выполнила свою миссию — привела ко Христу все человечество, Л.П. Карсавин рассматривал проблему с мистическо-социальной позиции: еврейство, будучи святой общностью, должно найти свое место в универсальной Церкви, как иудео-христианская нация, а русское еврейство, уже погруженное в христианский универсализм русской культуры, может быть проводником для массового обращения всех евреев. Философ отстаивал мнение, что роль христианского правительства должна состоять в том, чтобы, поддерживая религиозных евреев как общину, предоставлять им свободу самим выбирать Христа. Карсавин также полагал, что христианство может быть привито к еврейской культуре без какого бы то ни была вреда для нее443.
В 1926–1927 гг. Л.П. Карсавин с семьей проживал в Париже. Получив в 1927 г. приглашение Ковенского (Каунасского) университета, ученый в начале следующего года переехал в Литву и возглавил кафедру всеобщей истории. Здесь он написал свой главный труд — фундаментальный курс «История европейской культуры», пять томов которого вышли в свет в Каунасе в 1931–1937 гг., рукопись же последнего, шестого тома была изъята при аресте ученого и утрачена. Летом 1940 г. Л.П. Карсавин вместе с университетом переехал в Вильно (Вильнюс), где и провел все годы Второй мировой войны. В период немецкой оккупации ученый не вступал в сотрудничество с оккупационной властью и, по мере своих сил и возможностей, содействовал спасению евреев из вильнюсского гетто444. После закрытия нацистами весной 1943 г. Вильнюсского университета Лев Платонович продолжал обучать студентов у себя на дому. О времени немецкой оккупации он позже так писал из Вильнюса в Ленинград своей знакомой Е.Ч. Скржинской: «.. при немцах не преуспел, так как был против них. С самых первых дней был уверен в торжестве России и хотел с ней воссоединиться»445.
В послевоенные годы Л.П. Карсавин подвергался репрессиям со стороны советских властей, в конце 1944 г. он был уволен из университета. В 1945–1949 гг. Лев Платонович являлся директором вильнюсского Художественного музея и заведовал кафедрой истории искусств в Художественном институте, продолжая философскую работу. 8 июля 1949 г. Карсавин был арестован Министерством госбезопасности, 20 апреля 1950 г. ему объявили приговор Особого совещания при МГБ (10 лет строгого режима в исправительно-трудовых лагерях) и в декабре этапировали в воркутинские лагеря. В инвалидном лагере Абезь (Коми АССР) ученый продолжал творческую работу, создав около 10 небольших религиозно-философских сочинений. Медленно умирая от туберкулеза, он не оставлял занятий с учеником, вел духовные беседы со всеми ищущими. Скончался Л.П. Карсавин 20 июля 1952 г. в лагере Абезь, где и был похоронен. Один из бывших заключенных Абези, немецкий ученый Е.Ф. Соммер, позднее писал о последнем периоде жизни Льва Платоновича: «Его уважали, как “Божьего человека” не только невольники, но и тюремщики, жившие растительной жизнью и далекие от всего Божественного, от понятия человека, как Сына Божиего… Конец земной жизни Л.П. Карсавина не противоречил его предыдущей жизни и трудам… Спокойно и ясно ждал он жизненного конца, который для него означал переход из несовершенной реальности в вечное бытие»446.
Вместе с тем были священнослужители и миряне Московского Патриархата, которые на оккупированной территории, в частности в Прибалтике, так или иначе сотрудничали с нацистами и участвовали в их пропагандистских мероприятиях антисемитского характера. Так, экзарх Латвии и Эстонии митрополит Литовский и Виленский Сергий (Воскресенский)447 с самого начала немецкой оккупации Прибалтики занял активную антикоммунистическую позицию. Он ни разу не осудил еврейские погромы и массовые расстрелы, проведенные в крае полицией и частями СС, и неоднократно выступал с проповедью о поддержке немецкой армии в борьбе с «жидо-болыпевизмом». Проповеди митрополита Сергия, произнесенные в Рижском кафедральном соборе, публиковались на страницах печатных органов литовских и латышских коллаборационистов, где, как правило, размещались антисемитские статьи.
6 апреля 1944 г. проходившая в Риге под председательстваом митрополита Сергия конференция архиереев Прибалтийского экзархата приняла прогерманскую резолюцию, в которой звучали антисемитские ноты: «…Большевизм попрал самое дорогое из того, что имеет человек: его свободу, веру и национальность. Большевизм приноситъ все в жертву сатанинской идее мировой революции, которая хочет все народы превратить в бесформенную безличную массу, и все человечество отдать в рабство иудейству. Народы, находящиеся под кнутом большевизма, не пожелали проливать в этой войне свою кровь во имя торжества большевизма. Большевики тогда заявили с присущей им наглостью, что эту войну они ведут не за мировую револющю, а за Родину и даже за Церковь. Это явление свидетельствует о слабости большевизма, о том, что он не в состоянии продолжать войну собственными силами, и вся его надежда основывается на попытке выиграть болыпевицкую войну небольшевицкими средствами, чтобы потом раздавить эти силы»448.
