Александр Елисеев - Как обуздать олигархов
И уж тем более несправедливо делать главными виновными белых. Вначале в авангарде антибольшевистской борьбы стали вовсе не белые, но умеренные социалисты, главным образом эсеры. Ими было образовано несколько «контрреволюционных» правительств: Самарский Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), Временное сибирское правительство в Томске, Западно-Сибирский комиссариат в Новониколаевске, Уральское временное правительство в Екатеринбурге.
Под руководством Комуча была создана т. н. «Народная армия», которая, вместе с отрядами чехословаков, летом 1918 года организовала успешное поначалу наступление на красных. Однако это наступление вскоре захлебнулось, а деятельность антибольшевистских правительств вступила в полосу политического кризиса.
Дело в том, что социалисты попытались воспроизвести те «порядки», точнее их отсутствие, которые царили в февралистской России. Комуч практически ничего не делал в плане организации Народной армии, чьи части были вынуждены самостоятельно налаживать взаимодействие между собой. Не существовало никакого централизованного снабжения и единого плана боевых действий. В армии стали отменять «реакционные» знаки различия, отдание чести, дисциплинарные взыскания. Была даже предпринята попытка ввести коллегиальное управление войсками. Различные «правительства» постоянно ссорились между собой и лишь в сентябре 1918 года начали переговоры об объединении. Понятно, что такая «демократическая контрреволюция», как ее называли, не могла составить какой-либо действенной альтернативы большевизму. Зато она великолепно справлялась с задачами по дальнейшей дезорганизации страны. Только в ноябре 1918 года эсеровский беспредел был закончен, а власть в Сибири и на Урале оказалась в руках у адмирала А. В. Колчака, который взял курс на создание национальной диктатуры. Вскоре он будет признан всеми белыми армиями в качестве Верховного правителя России. С этого момента можно говорить уже о «белом этапе» Гражданской войны. Политическая инициатива перешла от социальных демократов к демократам национальным, которые понимали необходимость сильной государственности. И тем самым выгодно отличались от эсеров и меньшевиков.
Тем не менее вожди Белого движения не имели четкой политической ориентации, надеясь на волю будущего «национального собрания». Большая их часть склонялась к конституционной монархии.
Вне всякого сомнения, белые были настоящими патриотами России. Но могли ли они победить в тех исторических условиях? Вряд ли. В конце концов, и сами «союзники» поняли, что дальнейшее затягивание войны уже невозможно и грозит серьезными, невосполнимыми затратами. Тогда они прекратили всякую помощь Белой армии. Более того, в Сибири чехословаки, с согласия Антанты, передали адмирала Колчака эсеро-меньшевистскому Политцентру, который потом выдал его на расправу большевикам. Было время, когда белые могли эффективно противостоять красным, используя свое умение воевать (Деникин наступал на Москву, имея соотношение сил один к четырем — не в свою пользу). Но все погубила недальновидная и ошибочная политика белых. Они так и не смогли привлечь на свою сторону значительную часть русского народа, ибо не предложили им оформленного политического идеала.
Большевики были вполне конкретны с их диктатурой пролетариата, замаскированной под власть Советов, тогда как белые укрывались за «непредрешенчество», считая, что вопросы общественно-государственного устройства должно решать народное представительство. Причем они были не способны как следует преподать и те немногие достижения, которыми можно было бы похвастать. Например, текст врангелевского закона о земле, оставляющего землю крестьянам, был отпечатан тиражом всего в 500 экземпляров. Причем какие-то «рачительные» люди догадались продавать его.
А чего стоили такие шедевры Осведомительного агентства (ОСВАГа), как плакаты, изображающие дородную даму в кокошнике, которая поражает мечом большевистское чудище? Пропаганда белых была совершенно беззубой и не способной привлечь на свою сторону кого бы то ни было.
Управление тылом у белых было организовано из рук вон плохо. Во многом этому способствовала его децентрализация. Так, на юге России властные функции были рассредоточены по разным городам. Вереде государственных служащих процветала дикая коррупция, которая охватывала все уровни. Причем вызвана она была до смешного мизерным размером жалованья (300–600 рублей, при этом фунт хлеба стоил 20 рублей). Апогеем коррупции стала продажа при Врангеле русского торгового флота — под видом металлолома.
Понятно, что коррумпированность чиновничества только облегчала работу большевистского подполья. С этим подпольем, конечно, боролись, но недостаточно эффективно, хотя полиция — государственная стража — составляла аж 78 тысяч человек. Весьма низким уровнем отличалась и контрразведка, многие сотрудники которой погрязли не только в коррупции, но и в грабежах и разбое. Так, состав одесской контрразведки в 1919 году менялся три раза. Существовали даже т. н. «дикие контрразведки», которые никому не подчинялись, но действовали от лица власти. И действия их носили сугубо криминальный характер.
Вообще зачастую «эксцессы» белого террора были следствием произвола отдельных лиц и структур, тогда как у красных террор носил целенаправленный характер и был умело организован сверху. В этом плане особенно показательны действия сибирских атаманов, таких, как Г. Семенов, которые сочетали политику с грабежом. Впрочем, своя «белая» атаманщина была и на юге России. Тут уже выделяется фигура А. Шкуро. Впрочем, произвол отдельных лиц далеко не всегда носил криминальный характер. В пример можно привести генерала Я. Слащева, который приказал повесить в Джанкое группу профсоюзных лидеров, до этого полностью оправданных военным судом. Слабостью Белого движения, вне сомнения, была его дезорганизованность.
Белое движение не смогло бы победить — даже в том случае, если бы оно выбило большевиков из Москвы и Петрограда. У него не хватило бы сил для того, чтобы объединить все российские территории. Прошел бы именно китайский вариант, о котором было сказано выше: перманентная война коммунистов, националистов и сепаратистов. Такая война сделала бы Россию предельно зависимой от различных внешних сил, которые держали бы ее в состоянии раздробленности неопределенно долгий срок.
Поэтому победа красных, как это ни парадоксально, была, на тот момент, единственно приемлемым вариантом. Коммунисты сумели восстановить единство Российского государства, хотя и облекли его в довольно экзотические формы.
В то же время было бы неверным на этом основании проводить историческую реабилитацию большевизма, преувеличивая государственный прагматизм красных, как это делают некоторые левопатриотические авторы (С. Кара-Мурза и др.). Подобно советским историкам, они склонны объяснять «крайности» военного коммунизма обстоятельствами военного времени. Дескать, военный коммунизм вовсе не был программой преобразований, а ставил перед красной Россией задачи мобилизационного характера.
Между тем, высказывания самих коммунистических лидеров свидетельствуют об обратном. Так, Ленин на IX съезде партии (1920 год) говорил о том, что система руководства, сложившаяся при военном коммунизме, должна быть применена и к «мирным задачам хозяйственного строительства», для чего нужен «железный строй». В 1921 году, уже в период нэпа, Ленин признавал: «Мы рассчитывали… непосредственными велениями пролетарского государства наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Жизнь показала нашу ошибку». Конечно, обстоятельства военного времени дали мощный толчок для утверждения милитарного коммунизма. Сам Ленин указывал в марте 1922 года, что не будь Гражданской войны, все происходило бы гораздо более либерально.
Определенную зависимость жестких мер от обстоятельств военного характера доказывают события начала 1919 года. Тогда белые армии потерпели поражение на юге и востоке: был взят Киев, красные войска отбросили Колчака, развалился Донской фронт атамана Краснова. И тогда же Ленин пошел на ряд серьезных уступок крестьянству. Причем, одной из важнейших таких уступок было введение… продразверстки. Историк С. Павлюченков пишет: «Вопреки сложившемуся мнению, разверстка явилась не ужесточением продовольственной диктатуры, а ее формальным ослаблением. Она содержала очень важный элемент, а именно: изначальную заданность, определенность государственных требований, что при всем остальном ее несовершенстве было весьма существенным в отношениях с крестьянством». Другое дело, что в дальнейшем (1920–1921 годах) сама норма государственных заданий была слишком сильно завышенной.
