Станислав Грибанов - Хроника времён Василия Сталина
16 марта 1944 года Супрун и Кочетков уже в Вашингтоне. Оба уверены, что все вопросы, связанные с испытанием нового самолета, командованием двух сторон решены и осталось лишь приступить к работе. Но не тут-то было. Потребовалось больше двух недель утомительного ожидания, прежде чем Пентагон спустил со своих сиятельных высот окончательное разрешение доводить «кобру» до ума.
Наконец-то наших испытателей принял президент корпорации «Белл Эйркрафт Корпорэйшн» господин Лоренс Д.Белл. Принял прямо на заводе, который находился в местечке Ниагара-Фоле, пригороде Буффало. Пожав русским руки, босс грохнулся в мягкое кресло — и лапти на стол! Это надо было понимать, как особое доверие к «своим парням».
— Я разрешаю вам называть меня не мистером Бел- лом, а просто Лэрри, — работал под простака шеф «Эйркрафт Корпорэйшн».
Стало быть, и нашим следовало отступить от официоза. «Как же назваться этому Лэрри? — прикидывал Федор Павлович, — «просто Федя»? А поймет ли?»…
— Зовите меня просто Фред, — предложил он и тут же перекрестил Андрея Григорьевича: — А ты будешь Генри.
— Итак, резюме: Лэрри, Генри и Фред, — заключил Белл. — О'кэй?
— О'кэй! — радостно вставил Генри Кочетков. По-английски Андрей Григорьевич никаких слов больше не знал. Правда, спустя шесть месяцев, оставляя Америку, он несколько обогатил свой лексикон, добавив к бодрому «о'кэй» более прозаическое: «рашен пайлот»! Что означало: «Я русский летчик» — и этим, мол, все сказано, будьте здоровы…
На следующий день ведущий инженер фирмы У. Хеслер по-хозяйски провел Супруна и Кочеткова по всем помещениям испытательной станции, показал ангар, лаборатории, мастерские, летную комнату и офис для их работы. В ангаре тут и там стояли десятка два самолетов разных типов, а в углу, за брезентовой ширмой, таилось, видимо, нечто секретное. Охранял то «нечто» здоровенный негр-полицейский.
Здесь же, в ангаре, русские увидели и «королевскую кобру», которую им предстояло испытать. Вместе с Хеслером они составили программу летных испытаний: четыре ознакомительных полета, затем полеты на определение максимальной скорости на различных высотах, дальности, скороподъемности машины, полеты на штопор, стрельбу по воздушным и наземным целям. Для воздушного боя очень важно было определить радиус виражей и маневренные свойства самолета, так что решили провести и несколько воздушных боев с истребителями Р-39, Р-51 В, F-4 F и Р-38. Понятно, без стрельбы. Всего — 61 полет.
После этого мистер Белл пригласил «просто Фреда» и «просто Генри» на встречу с ведущими инженерами фирмы и представителем Пентагона майором Мило Миллером (заметим сразу, майор этот будет больше мешать в работе, чем помогать). И вот президент опять уложил свои ноги на стол, представил русских летчиков-испытателей и просил всех любить да жаловать их, а русских — чувствовать себя в Америке, как дома и «даже лучше, чем дома!»
Эту домашнюю теплоту и душевность американских нравов Фред и Генри ощутили сразу же после непринужденной встречи с шефом. Их завели в строго охраняемое помещение и там, не слишком церемонясь, сняли у каждого отпечатки пальцев.
— Хорошо, что разуваться не пришлось. Еще ведь десять пальцев на ногах осталось! — посмеялся тогда Андрей Григорьевич.
Но неприятный холодок от такой процедуры пробежал в душе, и скрыть его было не просто.
Да не только все эти полицейские приколы обескураживали Супруна и Кочеткова с первых дней работы на аэродроме Ниагара-Фолc.
— Почти все вели себя в отношении нас настороженно. Некоторые даже уклонялись от разговоров, а если вынуждены были отвечать, то пристально вглядывались в нас и бросали отрывистые односложные фразы, — вспоминал Федор Павлович начало работы с американскими коллегами.
От контакта с ними, от окружающей обстановки зависел успех дела, поэтому Супрун и Кочетков старались понять американцев.
— Скажем, они любили похлопать один другого по плечу. И мы начали это делать. Разговаривая, они громко смеялись. И мы стали громко смеяться. Большинство из них хранило как сувенир бумажный доллар. И мы завели такую игрушку. Стоило кому-то попросить наш автограф — мы охотно давали, но тут же протягивали свой денежный знак: «Пиши, парень».
Постепенно лед недоверия к русским начал таять. В разговорах наедине американцы признавались Фреду и Генри, что немало наслушались о России чудовищных историй. Один летчик-испытатель искренне признался, что был убежден, будто русские — людоеды, что у них общие жены и спят они под одним одеялом…
Пропаганда в Штатах работала неплохо.
А летчик-инженер Супрун тоже записывал в своем карманном блокнотике, что видел в Америке, что его удивляло, что обескураживало. Любил майор Супрун порядок во всем, был всегда пунктуальным и точным. Не случайно все записи его и сохранились, хотя полвека минуло. Не все, конечно, расшифруешь без автора, не все ясно, что счел важным для себя пометить Федор Павлович, однако и за скупыми строками его записей нескрываема динамика и напряжение тех давних дней.
6.4.44. Встреча с Роджерсом — не авиаспециалист. Корреспондент. Ниагарский водопад… Полициант проводил пацанов в школу. Фонограф. Разговор о евреях…
13.4.44. Первый день прекрасная погода. Занятия по вооружению М-4. Взгляды на истребительную авиацию.
15.4.44. Знакомство с заводскими инженерами и военными. Тосты за Сталина, СССР, ВВС Красной Армии. За нас.
18.4.44. Полет на самолете С-78 с мотором Уасов. Я ознакомился с местностью. Проверка Р-39.
21.4.44. Организовывали полет на Р-63 весь день. В конце дня А.Г. сделал первый полет. Все удачно.
28.4.44. Полеты на пилотаж, штопор (25,7% САХ).
29.4.44. Сегодня опять полет на штопор при 27,2% САХ. Плоский штопор. А.Г. выпрыгнул с парашютом. Молодец. Счастливо. Я очень волновался. Совещание по этому поводу.
Что за разговор был у полицианта с Фредом о евреях — кто знает. А вот запись о пушке М-4 калибра 37-мм кое-что прояснила. Дело в том, что американцы на всех серийных истребителях устанавливали пулеметы калибра 12,7 мм — за исключением Р-39, Р-63 и Р-61. Они считали, что с дальних дистанций прицельный огонь из пушки вести невозможно, а если ударить из нее с близкой дистанции — самому достанется. Поэтому Райт-Филд настаивал на снятии М-4 с «королевской кобры».
А тут еще летчик-испытатель Джон Вернер погиб — при стрельбе по наземному щиту. Потом выяснилось, что причиной катастрофы оказался отрыв лопасти винта при выводе из пикирования, и пушка М-4 была вовсе ни при чем. Но как было объяснить фирме Белл и Военному Департаменту США, что нашим истребителям для воздушного боя больше подходила именно мощная 37-миллиметровая пушка, а не трещетки-пулеметы, что и тактика боя у нас совершенно иная.
Пролетел апрель. Уже не экзотической диковинкой стал для «ращен пайлот» Ниагарский водопад, а просто пилотажной зоной — местом, где предстояло укротить «королевскую кобру». Когда Кочетков взлетал и приземлялся, Супрун непременно находился на стартовом командном пункте — руководил полетами. Радиосвязь вели по-русски. Но вскоре Андрей Григорьевич освоился и на запросы американских диспетчеров —впопад или не очень — бойко отвечал своей знаменитой фразой: «Рашен пайлот о'кэй!»
Не слишком о'кэй у русского пилота получилось в полете субботним деньком, 29 апреля. В тот раз решено было лететь без боекомплекта — как бы после боевой работы. На фронте наши воздушные бойцы, как говорится, на собственной шкуре проверили характер «кобры». Пройдет летчик сквозь зенитный огонь противника, отработает по танковой колонне или срежет в поединке «мессера» — домой возвращается с победой, ликуя, и вдруг — на тебе! — где-то на подходе, а то и прямо над аэродромом грохается вместе с «коброй» оземь…
Как выяснилось, дело было в нарушении центровки самолета. Загруженная боекомплектом, «кобра» летит да хвостом помахивает, а расстрелял боец снаряды — «кобра» срывалась в штопор. Да не простой, а плоский! Получалось, что лучше и не стрелять вовсе. Катай ту пушку по небу вместе с ее снарядами — вроде бы и делом занят. Однако Ивану такой ленд-лиз не подходил — горела Россия…
Вот и думали, и рассчитывали на земле все до мелочей летчики-испытатели Супрун и Кочетков, чтобы затем проверить машину в воздухе да исключить потери наших воздушных бойцов.
29 апреля в полете у Кочеткова сначала все шло хорошо, как по плану: машина слушалась рулей и по воле летчика выходила из штопора. Но вот Александр Григорьевич доложил, что будет выполнять три витка влево, и радиосвязь на том прекратилась… Такие мгновенья на аэродроме кажутся вечностью, от такого на глазах седели мужественные пилотяги…
— Падает самолет! — наконец услышал Супрун чье-то тревожное сообщение. Через минуту: — Летчик с парашютом. Сектор…
К месту падения «кобры» тут же двинулась вереница автомашин. А по радио (как потом выяснилось, связь держал полицейский) последовало уточнение:
