Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)
czeсslwa zatraciи wojsko...*
.
173
объяснили, чти> заставило коронного гетмана отступить от Корсуня, где он хотел
было сидеть в осаде. По их словам, козаки, в одной миле от Еорсуня, у Стеблева, стали
отводить воду, так что река Рос вдруг начала мелеть. Об этом записал в дневнике своем
и литовский канцлер. „Козаки и Татары" (говорит рн), „облегши наше войско и воду
куда-то спустивши, привели наших к решимости отступать". Но козаки не облегли еще
панов, и панам рано было приступать к таким чрезвычайным действиям. Козаки могли
пустить между Ляхов только молву о своей гидравлике, чтобы маскировать свое
пионерство в Крутой Балке.
По рассказу войскового стражника, у Хмельницкого было 12.000 Козаков, у Тогай-
бея 40.000 Татар; в том числе Астраханских, никогда не бывавших в Польше, 4.000,
Ногайцев 12,000, Белгородских и Буджацких 20.000. Неприятелю достались и те
деньги, которые привез Потоцкому Будзынский для уплаты Запорожскому Войску,—
более 70.000. Недоставало все-таки 280.000.
Орда (писали слуги Потоцкого) расположилась у Белой Церкви. С одной стороны
Татары, с другой—козаки. У Татар набралось уже более 200.000 ясыру, но они
продолжают еще брать. Тогайбей хвалился перед своим знаменитым пленником, что
теперь они заключили с козаками договор на сто лет; что теперь им не страшно воевать
не только с польским королем, но и с турецким султаном, и что не выйдут из пределов
Польши до тех пор, пока им не доплатят гарач, а козакамъ—жолд, итого
800.000
злотых.
Интереснее всего рассказ шляхтича Собеского, которого козаки схватили на пути из
Кодака и привели в Хмельницкому. Не знал еще тогда Хмель о смерти короля, и
отпустил Собеского под условием, чтоб он объявил панам „некоторые puncta".
Собеский рассказывал на конвокационном сейме оффициально, что Хмельницкий
желает мира и просит помилования, с тем чтоб его оставили при его правах. Он
говорил Собескому, что на челны дал ему деньги король, а на вопрос: зачем вы (козаки)
так поступили с Речью Посполитою? отвечал: „Я, с моим товариством!, был очень
огорчен, притеснен и обижен (utrapiony, uciњniony и ukrzywdzony), а правосудия найти
не мог. Набрался б (у нас) прошений к его королевской милости огромный короб, да
король его милость хоть бы и хотел явить правосудие, никто его у вас пе слушает (nikt
go u was nie sиucha): поэтому он велел нам добывать свободы саблею".
174
Собеский находился в плену у Хмельницкого пять дней и слышал между козаками,
что он сперва держал с асаулами своими тайную раду, а потом объявил пленникам, что
„вы, бедняки, называющиеся теперь шляхтою (wy, chudzi pachoиcy, со siк teraz њlacht№
chrzcicie), будете боярами, а только паны ваши будут шляхтою^ а король единою
главою, которого одного будем слушать и вы и все мы“.
Но Собеский не все еще высказал: остальное сохранил для более секретного
заседания (ad secretiorem sessionem), и до нас не дошла его тайна.
Так отразилось в центре Королевской Республики событие, повернувшее круто
судьбою Польши. Герой этого события, Хмельницкий, долго не двигался от Белой
Церкви. Неизвестно, с каким чувством смотрел он на беззащитную родину, кругом
пылавшую пожарами, кругом представлявшую сцены пленения, насилия, убийства. Но
она была беззащитна до такой степени, что Татары открыли в ней повсеместно базары,
на которых смелые купцы, и в особенности налетевшие из Московского Царства, вели с
ними и с их друзьями, козаками, обширную и разнообразную торговлю. Добытые без
труда изделия фабрик, ремесл и продукты сельского хозяйства продавались
добычниками за бесценок; а забираемые в ясыр люди вздешевели до такой степени, что
за одного коня Татарин давал шляхтича, или несколько мужиков. Окрестности
Махновки, Бердичева, Белополья, Глинска и Прилуки над Собом первые испытали
разницу между панским и козацким присудом^.
Зато другая половина Русского Света, во главе которой стояла Москва, начинала
уже возмещать грабежи, сделанные в ней, со времен оных, шляхетною и козацкою
Русью, натравляемою Поляками,—возмещать, покамест, руками только своих торговых
людей,—так что и сокровища царской казны, и раки московских чудотворцев обещали
вернуться, если не в прежнем, то в превращенном виде на Север, где столько времени
хозяйничала козакошляхетская орда, устремляемая к сердцу вашего расторгнутого
отечества римскою политикою Польши. Сама судьба, повидимому, благоприятствовала
восполнению ущерба, причиненного Полякоруссами Москворуссам. В Козацкой
Украине, как и в Крыму, был тогда голод, и царь Алексей Михайлович повелел
вывозить в единоверную страну хлеб, соль и всякие товары. Таким образом
москворусские драгоценности возвращались теперь домой за москворусские продукты
первой необходимости.
.
175
Когда скончался потаковник беспощадной Самозванщины, Сигизмунд III, Поляки
нарядили его в „привезенную из Москвы тяжеловесную корону®, слишком
тяжеловесную, по слову поэта, даже и для такой головы, которая основала было в
Москве новую династию; а кто может сказать, из чего делались драгоценные панские
ржонды *), которыми щеголяли ренегаты русского элемента Потоцкие, Сенявские,
Собеские? Теперь добыча кровавого меча и жадных рук начала возвращаться вспять,
между тем как Татарокозак „так внезапно, так тяжко растоптал польскую славу и
польское отечество®. Два народа, простиравшие виды на господство между морей и
океанов, вступили в новый период соперничества.
В то время, когда на татарских пограничьях польскорусского государства
происходили действия разрушительные, общественный организм государства
москворусского устремлял все еще свежия сиды свои к целям строительным.
В Польше, как мы знаем, проповедывалось так называемыми даже и в наше время
народными пророками,—что „это дикие звери, которые живут только ночью®**), и
такое определение относилось не столько к Москалям чернорабочим, торгующим,
воинствующим, сколько к правоправящим. Они со своим царем во главе, со своими
архиереями, боярами, думными дьяками и всею низ’ ходящею светскою и духовною
иерархиею, по словам польских просветителей, представляли „фурию, вечно
стремящуюся в Польшу®.***) С своей стороны и те, которые формировали мнения
общества московского, не щадили мрачных красок для изображения Польши, с её
панами, с её светскими и духовными властями В самом ужасном виде, как это делает и
современная нам велико-и малорусская беллетристика.
Но из областей, доставшихся Владиславу IV по Поляновскому миру, беспрестанно
бегали в зверскую Московию не только хлопы, но и шляхтичи, а из-за нового
московского рубежа уходило под власть „безчеловечных пановъ® такое множество
крестьян, что царское правительство нашлось вынужденным объявлять в пограничных
торговых местах, что тем боярским людям, которые вернутся на „старые печища®,
дана будет „воля®, то есть они, с по-
*) Седла, узды и проч.
**) Слова знаменитого проповедника, Фабиана Бирковского. ***) Слова того же
народного пророка.
176
.
томством их, будут жить не за боярами, а за государем. Существует в архивах
обширная переписка, относящаяся к удерживанью барских мужиков от переселения в
панские именья и вызова их обратно из польской Руси в московскую.
Выходит, что не таковы были московские порядки, какими их описывали польские
„народные пророки“ да наши козаки, и не таковы были паны Ляхи и Полякоруссы,
какими их изображают у нас историки да беллетристы.
Сами по себе это предметы мелкие, не удостоиваемые названия явлений
исторических. Но побега крестьян с обеих сторон и сношения по поводу этих побегов
между королевскими, крайне распущенными, и царскими, крайне исполнительными
властями, привели два соседния общества к мысли, которая осуществилась путем
войны, но могла бы осуществиться и без человеко-истребления, путем необходимости.
Королевские шляхтичи, в борьбе с можиовладством и продуктом его—разбойным
элементом, развившимся во всех сословиях и состояниях, завидовали обитателям
Царства Московского, которое наши монахи называли страною тихою, и в особенности
стали завидовать в то время, когда на престоле, поколебленном Иваном Грозным,
Борисом Годуновым и Василием Шуйским, воссел Алексей Михайлович Романов,
получивший от своих подданных прекрасное название Тишайшего Государя.
Хотя Владислав IV был очен популярен и не пренебрегал, во время вечной охоты
